[242], — говоря по совести, я предпочёл бы, чтоб ему надрали уши. Ещё позднее мне в Париже показали весьма красивую девицу или даму, сообщив, что это с ней путешествовал Парвус.
«Дорогая моя, — подумалось мне, — дорогая».
Помимо Николая Буренина, приставленного большевиками к писателю в качестве охранника и сопроводителя, вместе с Горьким за границу выехала его тогдашняя спутница жизни Мария Федоровна Андреева. В своих воспоминаниях Н. Е. Буренин писал:
Мария Федоровна <принимала живое участие> в делах партии, о чем никому не было известно, за исключением некоторых товарищей из ЦК. Она носила кличку «Феномен», которую дал ей Владимир Ильич Ленин, очевидно потому, что уж очень редким явлением была эта светская женщина, известная актриса — активная революционерка. Связь боевой технической группы ЦК с нею и Алексеем Максимовичем была прочно установлена. Неоднократно я отправлял к ним из Петербурга членов нашей группы с различными, иногда очень ответственными поручениями. Алексей Максимович при всей своей занятости принимал участие в партийных делах. <…> После Декабрьского восстания 1905 года руководящие партийные товарищи, друзья, писатели, ученые, художники усиленно уговаривали Алексея Максимовича уехать за границу. Но он упорно сопротивлялся. Наконец, после многих уговоров, согласился ехать, поставив условием, чтобы с ним поехала Мария Федоровна [БУРЕНИН Н. Е.].
В январе 1906 года Горький беседует с американским корреспондентом, посланным к нему передовыми рабочими Америки, пишет статью для американских читателей о последних событиях в России [ГОРЬКИЙ (I). Т. 28. С. 404–405], а в марте — воззвание «Не давайте денег русскому правительству!», которое было послано И. П. Ладыжникову с просьбой, отправить его в Америку с тем, чтобы оно было опубликовано до приезда туда автора. Однако, напечатать воззвание удалось, по всей видимости, только в Европе — в парижском журнале «Красное знамя» (№ 1, апрель 1906 г.), в органе французской соцпартии газете «Юманите» (№ 722 от 9 апреля 1906 г.) и ряде немецких газет.
Агитируя против предоставления займа царскому правительству, М. Горький основывался на большевистской оценке политической роли внешних займов царского правительства. В 1905 году (газета «Вперёд», номер 13 от 23 марта) В. И. Ленин в статье «Европейский капитал и самодержавие» писал: «Социал-демократическая печать указывала уже неоднократно, что европейский капитал спасает русское самодержавие. Без иностранных займов оно не могло бы держаться». В той же статье В. И. Ленин назвал эти займы «спекуляцией международной буржуазии на избавление России от революции и царизма от полного краха» [ИнРеМГ].
Обращаясь к европейским финансистам, Горький из их среды особо выделил еврейских банкиров, поскольку их собратья из США, категорически отказались кредитовать практикующую государственный антисемитизм Российскую империю:
Не давайте ни гроша денег русскому правительству! Оно не имеет связи с народом, миллионы людей уже осудили его на гибель.
Оно почти триста лет держало русский народ в диком невежестве, создав из него огромный, глупый, тяжёлый кулак, который уже несколько раз поднимался над головами народов Европы в то время, когда они шли к свободе, — поднимался и останавливал их на пути. Этот кулак всё ещё висит над вами, вызывая всюду страшное напряжение милитаризма, бессмысленную трату средств на броненосцы и пушки.
Оно даже из религии создало средство для травли инородцев, дубину для истребления иноверцев.
Понимают ли еврейские банкиры Европы, что они дают деньги в Россию на организацию еврейских погромов?[ГОРЬКИЙ (I). Т. 23. С. 381–385].
Российское правительство, естественно, было обо всем этом осведомлено, и официальной нотой своего посла в Вашингтоне потребовало от американцев воспретить въезд Горького и его спутников в их страну. Хотя для
правительства Америки Россия имела статус «дружественной державы» и политики и дипломаты не желали поддерживать кампанию по сбору денег с целью его свержения [WSwAJ],
— Госдепартамент США оставил ноту российского посольства без внимания.
Приехав, через Финляндию и Швейцарию во Францию, где у Горького было много симпатизантов, в первую очередь — руководство Социалистической партии, поддержавшее его призыв к французским банкирам, не давать займов русскому правительству, путешественники 23 марта (5 апреля) 1906 года в порту Шербурга взошли на борт немецкого трансатлантического гиганта «Фридрих Вильгельм Великий» и отплыли на нем в Америку.
Капитан любезно предоставил Горькому лучшую каюту на пароходе, состоявшую из кабинета с большим письменным столом, гостиной и спальни с ванной и душем, а Марии Федоровне отдельную каюту «люкс». Во время путешествия я мало виделся с Горьким. Во-первых, он ежедневно работал с 7–8 часов утра и выходил только к 6 часам вечера, когда раздавался колокол, возвещающий время обеда, а во-вторых, я, как только выехал в открытый океан, захворал морской болезнью и с утра до вечера лежал в своей каюте. <…> Во время нашего путешествия Алексей Максимович начинал писать свою повесть «Мать», и его особенно интересовала жизнь нашего подполья. Он заставлял меня рассказывать со всеми подробностями о моей подпольной деятельности, о товарищах-подпольщиках, о методах работы, о всяких хитростях, к которым мы прибегали, чтобы обмануть агентов царской охранки, непрерывно нас преследовавших. Сам он почти каждый вечер читал нам то, что написал, и особенно прислушивался к высказываниям Маржи Федоровны, которая очень прямо, а порой даже резко ему возражала. <…> О пароходной нашей жизни мало что можно сказать <…>… на последнем обеде, накануне приезда в Нью-Йорк <…> капитан произнес речь о благополучно кончающемся путешествии и открыл пассажирам парохода, что украшением его был знаменитый писатель Максим Горький и его супруга, известная артистка Московского Художественного театра, любимица московской публики — Мария Андреева, и поднял бокал, предлагая выпить за их здоровье. Раздалось: «Hip! Hiphurrah!» Все встали и приветствовали Горьких. Короткий ответный спич Марии Федоровны на прекрасном немецком языке имел шумный успех. Еще не входя в залив Гудзона, наш океанский гигант был встречен пароходом с крупной надписью «Hudson», до отказа наполненный черной массой людей, махавших руками, шляпами, фуражками, зонтиками, платками. Это была целая туча репортеров со всей Америки, представители всевозможных организаций. С пришвартовавшегося к нам парохода они на ходу выскакивали на спущенный трап и, обгоняя друг друга, спешили подняться на палубу, куда выходили каюты Горького и Марии Федоровны. Редкие из них говорили по-русски, по-английски же никто из нас не говорил, мой французский язык они не понимали. И вся тяжесть беседы пала на бедную Марию Федоровну, прекрасно владевшую немецким языком. Они настаивали на немедленном интервью с Горьким, но по настоянию Марии Федоровны Алексей Максимович категорически отказался давать ответы на их сотни вопросов. Мария Федоровна от его имени поблагодарила всех встречавших, извинилась, сказала, что он очень устал от дороги и от той работы, которой непрерывно был занят в пути. Тем временем наш пароход подошел к причалу, на котором тысячная толпа встречала Горького. Цепь полицейских в серых касках, в синих мундирах, с белыми дубинками в руках окружила толпу. Когда мы спустились на пристань, люди прорывались через кордон охранителей порядка, хватали Горького за руки, целовали его широкую накидку, а женщины обнимали Марию Федоровну, тянулись поцеловать ее. С трудом добравшись до машины, мы наконец смогли доехать до отеля «Бель-клер»[243], где были приготовлены для нас комнаты [БУРЕНИН Н. Е.].
Добавим к этому, что среди встречавших Горького находились, такой аторитетный старый борец с царизмом («дедушка русской революции»), как Николай Чайковский — добрый знакомый Марка Твена, в те годы видный деятель партии эсеров, а также крестник Горького, которого он считал также и приемным сыном, Зиновий Пешков. Последний затем стал исполнять при Горьком роль секретаря и переводчика, т. к. Андреева и Буренин владели только французским и немецким языками. Горький писал на родину:
Встретили меня очень торжественно и шумно, в течение 48 часов весь Нью Ёрк был наполнен различными статьями обо мне и цели моего приезда [ГОРЬКИЙ (II). Т. 5. С. 179].
Из воспоминаний Н. Буренина следует, что:
Мария Федоровна, предвидя посетителей, настояла, чтобы Горькому, самой Марии Федоровне и мне были отведены отдельные номера с помещениями для приемов. Ее предположения на другой же день оправдались. Не только в наших комнатах, но и в вестибюле отеля нельзя было протолкаться. Главным образом одолевали репортеры газет и журналов и огромное количество русских эмигрантов. Телефон звонил непрерывно, подростки негритята в своих коричневых мундир-чиках с золотыми позументами приносили целыми пачками телеграммы и визитные карточки, в которых очень трудно было разобраться. Все хотели лично видеть Горького и с ним говорить. На Марию Федоровну легла тяжелая обязанность переводчицы при разговорах с Горьким. Я удивлялся и восхищался точности переводов и общим внушительным тоном ее ответов американцам. <…> Так продолжалось это дня два или три [БУРЕНИН Н. Е.].
Как явствует из газетных отчетов того времени, освещавших визит Горького в США [YEDLIN], [TCA-MG], жители Нью-Йорка 11 апреля (29 марта) 1906 года, действительно, устраивают писателю восторженную встречу, которую можно было сравнить, как отмечала газета «Нью-Йорк таймс», только со встречей, устроенной в свое время Кошуту и Гарибальди [YEDLIN. Р. 71]. Еврейская социал-де-мократическая газета «Форвертс» в своих выпусках от 11 и 12 апреля 1906 года также подробно освещала прибытие Горького в Нью-Йорк. Эти репортажи, возможно, из-за особенностей их перевода с идиш, звучат сегодня чересчур патетически, а порой и комично. Однако они красноречиво свидетельствуют о том, что главной публичной аудиторией Горького в США были русские евреи: