…давно, ещё с детских лет моих, меня подкупил маленький древний еврейский народ, подкупил своей стойкостью в борьбе за жизнь, своей неугасимой верой в торжество правды — верой, без которой нет человека, а только двуногое животное. Да, евреи подкупили меня своей умной любовью к детям, к работе, и я сердечно люблю этот крепкий народ, его все гнали и гонят, все били и бьют, а он живёт и живёт, украшая прекрасной кровью своей тот мир, враждебный ему. <…> В ранней юности я прочитал — не помню где — слова древнееврейского мудреца — Гиллеля<…>: «Если ты не за себя, то кто же за тебя? Но если ты только для себя — зачем ты?» Смысл этих слов показался мне глубоко мудрым, и я истолковал его для себя так: я должен сам действительно заботиться о том, чтобы мне жилось лучше, я не должен возлагать забот о самом себе на чужие плечи. Но если я стану заботиться только о себе, только о моей личной жизни — эта жизнь будет бесполезна, некрасива и лишена смысла. Это очень крепко въелось в душу мою, и я уверенно говорю — мудрость Гиллеля была крепким посохом в пути моем, неровном и нелегком. Я думаю, что еврейская мудрость более общечеловечна и общезначима, чем всякая иная, и что не только вследствие древности, вследствие первородства ее, но и по силе гуманности, которая насыщает ее, по высокой оценке ею. «Истинный Шекинах[274] есть человек!», — сказано у евреев; это очень дорого мне, считаю это высшей мудростью, потому что убежден: до поры, пока мы не научимся любоваться человеком, как самым красивым и чудесным явлением на планете нашей, до той поры мы не освободимся от мерзости и лжи нашей жизни.
С этим убеждением я вошел в мир, с ним уйду из него и, уходя, буду непоколебимо верить, что когда-то мир признает:
Святая святых — человек! («О евреях» [ГОРЬКИЙ (V)].
Эти высказывания писателя говорят сами за себя и не требуют комментария, подтверждающего их «знаковость» для темы о филосемитизме Горького. Отметим лишь, что они никогда не озвучивалось в «эпоху развитого социализма». Запрещены были СССР и упоминания о контактах Горького с деятелями российского сионистского движения, в первую очередь с основателем и идеологом движения сионистов-ревизионистов Владимиром (Зевом) Жаботинским и социалистом-революционером Петром (Пинхусом) Рутенбергом. Впервые своих симпатиях к сионизму Горький публично заявил в 1901 году в ответе на анкету по этому вопросу, разосланную еврейским общественным деятелем доктором Г. И. Гордоном видным русским публицистам различной политической ориентации. Среди тех, кто помимо Горького дал свой ответ были К. К. Арсеньев, К. С. Баранцевич, В. А. Гольцев, В. Г. Короленко, М. О. Меньшиков, А. Мельшин, Н. К. Михайловский, П. Н. Милюков, Д. Л. Мордовцев, В. Ф. Тотомьянц, М. И. Туган-Барановский, М. М. Филиппов. Ответы были опубликованы в журнале «Русская мысль» (№ 7. 1902 г.), потому включены в книгу: Гордон Г. И. Сионизм и христианство. СПБ: 1902. Свою поддержку сионистской идее кроме Горького, выказали Арсеньев, Мордвинцев, Тотомьянц и Туган-Барановский. Сам Горький написал следующее:
Мне говорят, что сионизм — утопия: не знаю, — может быть. Но поскольку в этой утопии я вижу непобедимую, страстную жажду свободы, для меня — это великое дело жизни. Всей душой я желаю еврейскому народу, как и другим людям, вложить все силы духа в эту мечту, облечь ее в плоть и, напитав горячей кровью, неустанно бороться за нее, чтобы победить все несправедливое, грубое, пошлое [АГУРСКИЙШКЛОВСКАЯ. С. 95].
Горький и Исаак Бродский
Из Америки Горький с Андреевой направились в Италию, где в конце 1906 года обосновались на острове Капри. Здесь он прожил семь лет. В эти годы «остров сирен»[275], благодаря притягательной силе личности Горького и его гостеприимству, превратился в место паломничества русских интеллектуалов [АРИАС]. Помимо друзей-партийцев и литераторов Горький привечал к себе и художников. Среди них был молодой, но весьма преуспевающий живописец Исаак Бродский, ученик и протеже Ильи Репина. Между знаменитым писателем и восходящей звездой русского модерна возникла личная симпатия, переросшая со временем в теплые дружеские отношения. Бродский делал изысканно красивые — «гобеленные», пейзажи и портреты.
Его интересует сплетение линий, развитие планов, определенность контуров. И его большая картина «Теплый день» не что иное, как огромный рисунок почти орнаментального характера, у которого главный интерес заключен в хитросплетениях ветвей, в мозаике всюду рассеянных солнечных бликов, в разнообразии поз и групп [БАЛАКИНА].
В общем плане дореволюционная живопись И. Бродского — является одной из вершин русского модерна[276]. Его работы можно назвать символистскими, но в эстетическом плане, это типичное салонно-академическое искусство той эпохи, очень выразительное, яркое и профессиональное. Недаром оно с восторгом воспринималось как русской, так и зарубежной публикой: в 1907 году за дипломную работу «Теплый день», а в 1913 году за картину «Зима в провинции» И. Бродский удостаивается Золотой медали Петербургской Академии художеств и на Международной выставке в Мюнхене.
В отличие от большинства художников-символистов эпохи модерн живопись И. Бродского по настроению очень жизнерадостная. Это ее качество, вкупе с яркостью и экспрессивностью, несомненно, должно было импонировать Горькому, большому эстету, любителю и коллекционеру «красивых вещей». Об этом свидетельствует, например, следующее высказывание Горького в одном из писем к художнику:
В творчестве вашем для меня самая ценная и близкая мне черта — ваша ясность, пестрые, как жизнь, краски и тихая эта любовь к жизни, понятой или чувствуемой вами как «вечная сказка» [ГиХ. С. 68][277].
В период с 1910 по 1911 год Исаак Бродский живет на Капри в гостях у Горького. Здесь же художник пишет и свой первый портрет писателя. Помимо утонченной постимпрессионистской живописности портрет этот отличается еще и оригинальностью композиции: благодаря особому ракурсу видения, выбранного художником, фигура сидящего в кресле Горького обретает особого рода динамичность.
Язвительный Корней Чуковский дал в своих дневниках следующую характеристику «дореволюционному» Бродскому — своему хорошему знакомому по репинским «Пенатам»:
10 апреля 1913 г.
…художник И. И. Бродский. Это божий теленок, как бывают «божьи коровки». Самовлюблен, в меру даровит — и глуп до блаженства. Добр. Говорит только о себе и любит рассказывать, за сколько продал какую картину [ЧУКОВСКИЙ (III). С. 22].
«Божий теленок» оказался по жизни значительно умнее и предприимчивее, чем предполагал Чуковский. Когда грянула Революция, Бродский интуитивно почувствовав, что она открывает для него, как творца «вечной сказки», новое необъятное поле деятельности, буквально «приклеился» к ней. Возможно не без помощи Горького, он знакомится с верхушкой большевистского руководства и постепенно, шаг за шагом, обретает статус «первого среди равных» в сообществе «художников Революции». Бродский
вовлечен в небывалый идеологический заказ, и в его творчестве в 1920-е и 1930-е годы появились иные черты. Портреты становятся суше, сдержаннее по цвету, очень четко выявляется почти скульптурная пластика лица и всей фигуры, тщательная передача внешних черт придает некую документальность моделям. Таковы изображения представителей советского партийного руководства — Ленина, Сталина и других «вождей государства». Даже в монументальных композициях на историко-революционную тематику, которые Бродский создает в 1920-е годы, художник придавал своим персонажам индивидуальные черты, подчеркивал конкретность в образе современника, творящего историю. Масштабное полотно «Торжественное открытие II-го Конгресса Коминтерна во дворце Урицкого в Ленинграде», над которым он работал с 1920 по 1924 год, является грандиозным групповым портретом. Бродский был командирован на Конгресс Коминтерна, который проходил в Петрограде с 19 июля по 7 августа 1920 года.
<…>
События II Конгресса произвели на Бродского сильное впечатление. Он поставил перед собой задачу создать современную монументальную картину. «Мысль написать картину „II-ой Конгресс Коминтерна“ появилась у меня сразу же после того, как мне посчастливилось побывать на открытии конгресса. Зрелище было грандиозное, торжественное и очень пышное. Мне казалось, что и в картине оно должно быть интересным», — писал художник. В 1924 году живописное полотно «Торжественное открытие II Конгресса Коминтерна» было закончено. Это был настоящий творческий подвиг, сравнимый по масштабу художественных задач с репинским «Заседанием Государственного Совета». Недаром Репин, когда увидел присланную Бродским репродукцию этой работы, назвал художника Рафаэлем нашего времени. <Он писал>: «„Торжественное открытие II Конгресса“ — картина Исаака Бродского представляет такое необыкновенное явление, что о нем можно только благоговейно молчать. Такая масса лиц (600) и движений, и все портреты, и все они действуют, начиная с главного оратора Ленина. Это колоссальный труд, и выполнение такой сложной композиции — мы знаем их — редкость» <…>[278].
Много работ у Бродского связано с образом Ленина <…>: «В. И. Ленин на фоне Кремля» (1923), «В. И. Ленин на фоне Смольного» (1925) и др. <…> полотно «В. И. Ленин в Смольном» (1930) <…> приобрело огромную популярность. <…> По данным Всесоюзной книжной палаты, <эта >картина <…> с 1934 по 1937 год репродуцировалась в различных видах изданий тиражом 5 000 220 экземпляров. Когда одно из издательств, по воспоминаниям сына Бродского, выпустило репродукцию картины миллионным тиражом, авторский гонорар (около 100 тысяч рублей) художник попросил перечислить от его имени в «Фонд Обороны страны». При этом составил подробный список: сколько на авиацию, сколько на танки, сколько на торпедные катера [БАЛАКИНА].