Петр (Пинхас) Рутенберг
Другой яркой фигурой из сионистского окружения Горького является Петр (Пинхас) Рутенберг — социалист-революционер, руководитель боевой организации эсеров, ставший к концу своего жизненного пути ярым сионистом, основоположником промышленной индустрии Эрец-Исраэль[298].
В кругу <…> отношений Горького с известными общественными фигурами-евреями Рутенберг занимает весьма заметное место, и эта связь позволяет выявить новые штрихи в биографии русского писателя, а также дополнить неизвестными сведениями некоторые известные исторические сюжеты [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 65].
Произошедшая с Рутенбергом мировоззренческая метаморфоза — переход «От террориста к сионисту», судя по аналитической реконструкции этой части его биографии, сделанной в [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 70–75], была инициирована обстоятельствами как политического, так и национально-психологического характера. В первом случае речь идет о конфликте Рутенберга с руководством партии эсеров, признавшего его ответственным за убийство священника Гапона[299]. Во втором — болезненное восприятие Рутенбергом антисемитских настроений, которые он постоянно ощущал эсеровской партийной среде. Сам Рутенберг писал по этому поводу в брошюре «De natzio-nale wiedervaflevung von dem yidishen folk» («О национальном возрождении еврейского народа»), опубликованной в 1915 г. в Нью-Йорке:
Отчего те неевреи, к которым я отношусь с величайшим почтением и которые даже близки мне, являются моими товарищами, революционерами, почему они, за редким исключением, в чем я, впрочем, также сомневаюсь, не любят евреев, почему в глубине души они — антисемиты? [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 74].
Несомненно, что для Рутенберга, Жаботинского, как и многих других евреев-социалистов представления марксистов-интернационалистов о евреях, как историческом пережитке, для которого, в национально-культурном отношении не будет места в грядущем Светлом Будущем, было болезненно и ни в каком качестве неприемлемо. Вот что пишет на сей счет их бывший соратник, в последствие первый президент Государства Израиль Хаим Вейцман («В поисках пути». Иерусалим: Библиотека-Алия, 1990):
Мое неприятие Ленина, Плеханова и высокомерного Троцкого было вызвано тем презрением, с каким они смотрели на любого еврея, которого волновала судьба его народа и воодушевляла еврейская история и традиция. Они не могли понять, как это русскому еврею можется хотеться быть евреем, а не русским. Они считали недостойным, интеллектуально отсталым, шовинистическим и аморальным желание еврея посвятить себя решению еврейской проблемы. Они относились с подозрительностью к людям, <…> котор<ые> был<и> одновременно революционер<ами> и националист<ами>… [ШАЛИТ].
По мнению историка Владимира Хазана отношения П. Рутенберг — М. Горький представляют собой весьма заманчивую область исследования, которая до сих пор до конца не разработана.
В Архиве Горького находится более десятка писем Рутенберга к Горькому, написанных в течение 1925–1935 годов. Они наглядно свидетельствуют о его тесной близости к писателю. В этих письмах поднимаются самые разнообразные темы: частично они носят личный, семейный характер, в некоторых обсуждаются вопросы общественного содержания. Рутенберг, к примеру, организовал визит известного сиониста Берла Кацнельсона к Горькому в Италию в 1930 году. [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 70]. Горький и Рутенберг познакомились, видимо, незадолго перед началом Революции 1905 года. Одну из своих первых встреч с Рутенбергом в мае 1905 года Горький описывает в очерке «О Н. Г. Гарине-Михайловском» [Горький (III). С 89]. В годы революции они тесно общались и, как бы оба были повязаны кровью трагических событий 9 января. Горький тоже был хорошо знаком с о. Гапоном. В «Кровавое воскресенье»[300] Рутенберг, находившийся рядом со священником на дворцовой площади, вывел его раненного из-под огня и привез затем в дом Горького, где тот некоторое время прятался от полиции. Не вдаваясь в подробности тех событий, подробно изложенные в [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 35–50], приведем лишь один из отзывов современников о личности попа Гапона. Мария (Маня) Вильбушевич-Шохат — в начале 1900-х годов молодая еврейская революционерка, близкая к эсерам, в своих воспоминаниях пишет, что познакомилась с о. Геогием Гапоном случайно:
Их первая встреча произошла на улице. Она сопровождала свою сестру, которая должна была выполнить ряд поручений. Сестра вошла в магазин, а Маня осталась ждать ее на улице. Стояла и разглядывала прохожих. Вдруг она услышала крик и увидела, как городовой пытается задержать старика-еврея. В тот же самый момент откуда-то появившийся молодой священник схватил городового за руку и попытался воспрепятствовать этому. Когда городовой гневно заявил, что это еврей, а евреи не имеют права свободно разгуливать по столице, священник пришел в ярость и назвал стража порядка антихристом, поскольку Господь создал мир для всех людей. Предъявив городовому паспорт, священник сказал, что берет старика под свою персональную ответственность. Растерявшийся полицейский отпустил еврея, а освободитель, взяв того под руку, пошел вместе с ним своей дорогой.
Маня почтительно и с изумлением глядела священнику вслед и сожалела только о том, что не спросила его имя. Совершенно случайно, однако, она встретила его вновь несколько дней спустя на небольшой студенческой вечеринке. Когда Гапона ей представили, она напомнила ему о произошедшем на улице инциденте, и между ними завязалась беседа. Во всем облике Гапона было нечто необычайное, что в особенности произвело впечатление на Маню: он воплощал само благородство, чистоту и честность.
<…>
Гапон был одним из самых интересных и замечательных людей, которых я встречала в жизни. Красивый внешне. Аскет и эстет. В чертах благородство и аристократизм. Сильный, как кремень, характер. Одухотворенный мечтатель и поразительно одаренный организатор. Глубоко верующий и веротерпимый, он был полон жалости и любви к ближнему своему. Имел колоссальное влияние на народные массы.
Они шли за ним со слепой верой. И были готовы идти за ним в огонь и в воду. <…> Я убеждена, <…> что то, что с ним произошло, основано на недоразумении или на провокации кого-то другого. Не думаю, чтобы это мое мнение было бы принято, ведь мы привыкли на протяжении многих лет видеть в нем провокатора [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 40].
Перейдя на нелегальное положение после убийства Гапона, П. Рутенберг покинул Россию и с 1907 по 1915 год жил в Италии. Пребывая в тяжёлом душевном состоянии, он решил для себя за лучшее отправиться к Горькому на Капри.
На Капри Горький приехал 20 октября (2 ноября) 1906 года, а в конце января 1907 года у него в доме появился Петр Рутенберг. В целях конспирации, дабы избежать преследования зарубежной агентуры российского охранного отделения, его выдавали за Василия Федорова, брата гражданской жены Горького М. Ф. Андреевой.
4 февраля 1907 г. Андреева писала И. П. Ладыжникову:
Поселился у нас на Капри двоюродный брат мой Василий Петрович. Вы его помните? Как человека я его люблю, и сейчас он в таком тяжелом душевном состоянии, что приласкать его необходимо, но не скажу я, чтобы радовало меня его присутствие [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 56],
Вскоре к сей революционной компании добавился закадычный тогда друг-писатель Леонид Андреев, по политическим убеждениям тоже весьма близкий к эсерам. Каприйская зима 1907 года — весьма пикантная глава из истории взаимоотношений Горького и Рутенберга, подробно описана в [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 65–70]:
Рутенберг жил на Капри в атмосфере шпионско-провокаторских имагинаций. Собственный гапоно — азефовский сюжет, вынужденно заполнивший все его существование и ставший причиной нешуточной эмоциональной депрессии, был не единственной реакцией на эту крайне актуальную и модную в то время проблематику. Горький работал над повестью «Жизнь ненужного человека» («Шпион») — «из быта политических сыщиков», как он сам определял в письме М. Хилквиту (не позднее 13 (26) января 1907 г.) ее топику <…>. Приехавший к нему Л. Андреев носился с замыслом произведения, в котором изображалось и развенчивалось бы предательство как таковое («Иуда Искариот»)… на Капри произошел эпизод, связанный с Л. Андреевым и вошедший впоследствии в историю русской литературы. Рутенберг в его присутствии рассказал случай из собственной жизни о том, как, преследуемый полицией в ночном Петербурге, он был вынужден скрыться за дверью борделя и провести ночь с проституткой. Горький так излагает макет оригинала:
«Девица „дома терпимости“, чутьем угадав в свое „госте“ затравленного сыщиками, насильно загнанного к ней революционера, отнеслась к нему с нежной заботливостью матери и тактом женщины, которой вполне доступно чувство уважения к герою. А герой, человек душевно неуклюжий, книжный, ответил на движение сердца женщины проповедью морали, напомнив ей о том, что она хотела забыть в этот час. Оскорбленная этим, она ударила его по щеке, — пощечина вполне заслуженная, на мой взгляд. Тогда, поняв всю грубость своей ошибки, он извинился пред нею и поцеловал руку ее, — мне кажется, последнего он мог бы и не делать».
Л. Андреев, на которого эта история произвела неотразимое впечатление, написал на ее основе повесть «Тьма», напечатанную в № 3 альманаха «Шиповник» за 1907 г. (на обложке — 1908). Эта повесть, о которой <…> спорили даже на каторге, в далеком Горнем Зерентуе <…>, в местах, менее удаленных от цивилизации, вызвала настоящий литературно-общественный скандал.
Пьеса «Тьма» была воспринята Горьким крайне негативно. В письме к К. П. Пятницкому от 26 октября (8 ноября) 1907 он окрестил ее «отвратительной и грязной вещью». Подобного рода оценка дана им в письме к И. П. Ладыжникову, датированному этим же днем: