Антисемитизм все авторы «Щита» характеризовали как чувство гнусное, как «болезнь сознания», отличающуюся упорством заразительностью (акад. Д. Овсянико-Куликовский), <отмечая одновременно>, что «средства и приемы русских антисемитов — заграничного происхождения (П. Милюков). „Новейшая антисемитическая идеология есть продукт германской духовной индустрии…“ „Арийская“ теория…подхвачена нашей националистической печатью … Меньшиков повторяет мысли Гобино» (Ф. Кокошкин). Доктрина превосходства арийства над семитизмом — «германского изделия» (Вяч. Иванов) [СОЛЖЕНИЦЫН. С. 463].
Несмотря на свою пагубную болезненность и, якобы, «чужеродность», антисемитизм вместе с горестями сотен тысяч евреев, принудительно переселяемых с территорий «черты оседлости»[335] в центральную часть России, неудержимо расползался по просторам Империи, проникая даже в те ее уголки, где о нем ранее слыхом не слыхивали.
В такой обстановке и появился на свет РОИЕЖ — побочное дитя военной истерии и усиления межнациональной розни. Горький был одним из немногих русских патриотов, которые не только понимали, что национальная политика правительства царской России ведет страну к катастрофе, но и во весь голос публично, несмотря на цензуру, осмеливались обвинять его в этом.
Войну, которую вот уже почти два года истребляет миллионы самых трудоспособных людей, уничтожает труды их дедов и отцов, портит плодородные слои земли, — эту войну начали тоже глупость и жадность, матери всех несчастий.
На земле, наглотавшись кровью и плотью убитых, пышно растут цветы ненависти, отравляя нас ядом злобы и безумия.
Особенно ярко вспыхнул злоба во дни военных неудач, и вот понадобилось оправдать эти неудачи, найти виновника их.
Несчастье случилось потому, что воеводы повели солдат в бой без достаточного количества ружей, пушек, и снарядов: рассуждая разумно, справедливо, — воеводы и виноваты. Но виновниками несчастье объявили евреев, ославили их всех предателями и стали внушать эту клевету на целый народ всем русским людям.
<…>
Темный, раздраженный неудачами, многократно обманутый народ хочет знать — кто же виновник в несчастьях войны?
Ему подставляют еврея и говорят: вот кто!
<…>
Конечно, среди 5 миллионов евреев, живущих на Руси, есть и плохие люди, но, ведь плохих людей еще больше среди сотни миллионов русских. Плохие люди — вовсе не редкость у нас, редкость — хорошие.
<…>
На еврея особенно легко клеветать, потому что он беззащитен и не имеет даже тех элементарных прав гражданства, которыми пользуется русский. Русский может жить, где хочет, евреи не могут, их принудили жить в нескольких губерниях, назвали эти губернии «чертой оседлости» и никуда не выпускают за нее. Теперь евреев перегнали в Россию, потому что «черта осёдлости» завоевана немцами.
<…>
Озлобление, вызванное войной, нуждается в жертве, и вот хитрые люди, желая свалить вину со своей головой на чужую, подставляют нам еврея, как виновника всех наших бед.
<…>
Совесть русского народа куплена, ослеплена криками о евреях и не позволяет ему разглядеть, кто настоящий враг, где он скрыт.
Это усыпление совести очень выгодно для истинного врага русского народа и очень вредно самому народу.
В эти трудные и страшные дни необходимо, чтобы вся разнопле-менная Русь — и евреи, и татары, и армяне, латыши, литовцы, грузины и украинцы — все жили дружно — и всё дружнее. Нам всем надобно собраться с разумом, силами и перестроить нашу жизнь получше, посвободне. Это пора сделать, давно пора, а то мы погибнем, развалимся.
<…>
Верить нареканиям и клевете на ближнего — не надо, и не на кого нам надеяться, кроме как на самого себя («О современности»[336] [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 246–249]).
В такой атмосфере возникновение РОИЕЖ вызвало в еврейском мире реакцию скорее недоверчивую, а в отдельных случаях резко отрицательную. По мнению тогдашних еврейских лидеров «еврейский вопрос» в России нуждался — в первую очередь, не в «прояснении», а политическом решении, касающемся полного уравнения евреев в гражданских правах и, как следствие, прекращения политики государственного антисемитизма. Именно такой по тону и смыслу была статья еврейского литературного критика Баал-Махшовеца, служившего в те годы военным врачом и воочию наблюдавшим обстановку, сложившуюся в районах массового проживания евреев, охваченных войной. Статья была опубликована в первом номере сионистского журнала «Еврейская жизнь»[337] за 1916 год, в постоянном разделе заметок на злобу дня «Листки». Баал-Махшовец писал в частности:
… когда <…> я прочёл, что Максим Горький учредил русское общество для изучения еврейства, <н>евольная усмешка и скривила мои губы. Я вспомнил старого Канта, доказавшего бесплодность изучения целого ряда вещей, трансцендентальных для человеческого разума. А для степного волка жизнь муравьиного царство такая же трансцендентность, как для народа с первобытно-деревенской психикой существование наций с утонченной городской психикой. Мне глубоко жаль Великого Максима. В своём новом обществе он больших радостей не получит. Что он там делает без популяризаторского гения еврея, приближающего удачными аналогиями жизнь муравьев до уровня понимания степного волка? Правда, для поступления еврея в общество процентная норма не установлена, но я могу его уверить, что лучшие люди еврейской мысли в его общество не пойдут[338]. Хотя бы из-за одного того, что им там нечего делать и что там будет порядочно скучно.
Да и как нас будут изучать? Неужели нас, живых, будут изучать как историческую окаменелость? Или общество будет углубляться в изучение еврейского гения, начиная с Библии и кончая философами Когеном и Бергсоном? Словом, изучением нас как народа книги, давшего народам мира, — не только семитам, но арийцам, — высокие образцы всяких жанров для наслаждения ума и сердца <…>?
Это, значит, будет своего рода коллекционерство прекрасных вещей и безделушек, нисколько не влияющие на отношение к живому источнику этих вещей.
Но, быть может, я ошибаюсь… Учрежденное общество не является в роли учащихся, а в роли учащих, чем-то вроде общества борьбы с антисемитизмом[339]. Но тогда является вопрос, почему учредители не нашли более подходящего названия для новорожденного, и чем оно оградить себя от Шмаковых и Меньшиковых[340], которые также считают себя знатоками еврейства, не меньше Горького.
Изучили же они даже Талмуд на основании книг Лютостанского[341] и Пранайтиса[342]. Тем более, что последние резолюции правых даже предписывают своим единомышленникам проникать анонимными членами во всякие общество левее программа «Русского знамени» с целью заронить искру в душе ослепленных слушателей. Ибо общество, при широкой публичности, не может себя оградить от мнения инакомыслящих, если его целью является искание истины, то есть «изучение».
Впрочем, может быть, что общество, под флагом изучение преследует ещё и другие цели хотя бы вроде того, чтобы подготовить равнодушное русское общественное мнение к осознанию необходимости еврейского равноправия? Однако ярлык этого общества об этом ничего не говорит. Максим Горький — «филосемит», отчасти вышедший из моды тип человека, искренне преклоняющийся перед еврейским гением. Он скоро почувствуете себя одиноким в кругу людей, для которых еврейство — какое-то привидение фантом и сверхчеловек в одном лице, какой-то комплекс функций без самоцели, словом, нечто полезное, но не ненадежное с точки зрения маниловского спокойствия. Для большей убедительности моих слов вспомните голос Горького в сборнике «Щит», являющийся на нудном фоне общей ба-
«Антихрист жидовский миссия он же Чернобог» (СПб: 1912) и др. антисемитские сочинения. Подвергаясь жесткой обструкции со стороны прогрессивных кругов российского общества неоднократно выступал с покаянными письмами, испрашивая прощения у евреев за возведение на них напраслины.
нальщины о евреях в прозе и стихах единственно-своеобразным и то же время глубоко одиноким[343].
Я очень боюсь, чтобы со вновь учрежденным обществом не повторилось у Горького то, что с ним случилось (см. его «В людях») в одном провинциальном городе: ему почудилось в случайно встретившимся ему греке нечто выдающееся по уму и сердцу, но вскоре его постигло жестокое разочарование, грек оказался пошляком. Не разочаруется ли Горький в своем новом детище так же, как в упомянутом греке? [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 230–231].
Статья Баал-Машховеца явно задела Горького и он откликнулся на нее открытым письмом в адрес автора «Русский — еврею», которое поместил в журнале «Еврейская неделя» (1915–1918 гг.), имевшем культурно-национальную, антисионистскую ориентацию, по существу отражавшую точку зрения еврейских представителей конституционно-демократической партии (кадетов). В этом письме Горький, помимо своей постоянной точки зрения на концепцию человеческого страдания:
…люди, которые считают страдание неизбежным и учат подчиняться ему — лицемерят. Пусть страдают сами они, если это нравится им, наше дело — употребить все силы на борьбу против угнетения человека, — высказывает мысль, что русский человек:
Теперь, когда он стремится освободиться от «засилия немецкого капитала» <…>, вероятно, поймёт, что евреи суть тоже русские граждане.
.. не исключена возможность, что история научит нас понимать, что промышленность в руках русского еврея — будет русской промышленностью, а американца, англичанина — промышленностью американской, английской.