Что касается неудачной мысли о «неведомом прошлом», то автор статьи имел, конечно, в виду прошлое большинства руководителей Общества по отношению к еврейскому вопросу. Может, Вы бы нашли возможность дать нам возражения в том виде, в каком они <изложены> в письме ко мне или в изменённом виде <как должны они быть представлены — М. У.> на страницах нашего журнала. Вашим последним словом мы положили конец этой полемике.
С глубоким уважением [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 240–241].
Видимо, сам Баал-Махшовец внял примирительным доводам своих товарищей и чтобы не раздувать полемику с уважаемым им человеком, закрыл вопрос. Со Львом Яффе же Горький явно поддерживал прочные деловые отношения, о чем свидетельствует адресованное ему сопроводительное письмо от 13 декабря 1916 года [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 239], приложенное к горьковской статье «Х. Н. Бялик», которая была опубликована «Еврейской жизнью» в 25-летнюю годовщину литературной деятельности поэта.
Горький, русские евреи-сионисты и театр «Габима»
Итак, Горький симпатизировал сионизму. В первые годы знакомства с этим еврейским движением он явно был очарован романтической стороной провозглашенной им высокой цели — возрождения национального государства еврейского народа в Эрец-Исраэль. Затем, учитывая реальные обстоятельства существования еврейской диаспоры в России и под влиянием ленинской концепции пролетарского интернационализма, он посчитал сионизм движением политически незрелым, и по сравнению с популярным в еврейской среде социал-демократическим БУНДом, малоперспективным. Однако живой интерес к сионизму, как и к еврейству в целом, у него никогда не исчезал. Вот, например, несколько малоизвестных свидетельств на сей счет, относящихся к разным периодам жизни писателя. Выдающийся еврейский общественный деятель Яков Тейтель[348] — «веселый праведник», как охарактеризовал его светлый образ Максим Горькийв статье «О Гарине-Михайловском», писал в своих воспоминаниях «Из моей жизни. За сорок лет» (Париж, 1925 г.):
А<лексей> М<аксимович> очень интересовался еврейским вопросом. Интересовался как-то особенно, не слегка, не по обязанности либерального писателя, а старался понять самую суть жизни еврея и, чтобы вернее понять, старался познакомиться с его языком и брал уроки древнееврейского языка…[349] [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 429].
Писатель, журналист и активный деятель сионистского движения Бен-Цион Кац рассказывает в своих «Воспоминаниях» (Тель-Авив, 1968 г.) о встречах с Горьким в 1903 году:
..В доме О. Грузенберга я познакомился с несколькими общественными деятелями, известными юристами, а также с русскими писателями и первым из них — Максимом Горьким…
<…>
Мы много разговаривали с ним о еврейской литературе и сионизме. Он сказал мне, что готов опубликовать <в своем издательстве «Знание»> отдельной книгой сборник избранных произведений, переведенных с иврита и идиша, и уже ведет об этом переговоры с еврейским писателем Шолом-Алейхемом. Он уже располагает несколькими
В начале 1912 г. Тейтель был вынужден выйти в отставку, после чего он целиком ушел, по его словам, в еврейские дела. «Большими делами я не занимался, — писал он в предисловии к своим воспоминаниям, — всю жизнь я и моя жена оказывали людям мелкие услуги, приходя на помощь, по мере сил, обращавшимся к нам в трудную минуту их жизни».
переводами, но не все они ему нравятся. Самой интересной вещью ему кажется рассказ Бялика «Арье „Баал Гуф“»[350], но, по его мнению, нужно сократить конец этого рассказа [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 439].
Нахум Соколов — один из видных деятелей политического сионизма, с 1906 года Генеральный секретарь Всемирной сионистской организации в своей статье «Беседа с Горьким» от 5/18–6/19 декабря 1905 года в варшавской ивритской газете «Хацвира», рассказывал о скептическом отношении Горького к будущему политического сионизма, поддержке им принципа национальной автономии, пропа-гандировавшейся БУНДом, и его категорическом неприятии идеи ассимиляции еврейского народа. Он писал:
Вчера я был в <петербургском> доме адвоката О<сипа> Г<рузенберга> и встретил выходящего оттуда Горького. <…> когда он вышел, адвокат спросил у меня, знаком ли я с Горьким? — Нет, незнаком! — Хочу ли я с ним познакомиться? — Разумеется! — Если так, то я дам вам письмо и поскорее идите к нему!
Итак, вооруженный письмом, уже на следующие утро Я пошёл к Горькому.
<…>
.. без особой учтивости, но и без высокомерия, очень просто и естественно Горький пригласил меня войти в гостиную <…> и очень легко и по-дружески начал беседу:
<…> Вы думаете, что я не знаю о вас, что я о вас ничего не слышал? Вы знаете, как мне хотелось с вами повидаться… Просто не было возможности… Вы живёте в Варшаве… Да, да, я знаю…
<…>
..Он говорил о еврейских погромах, о том, что в них виновен только старый режим. Это тяжело больной, который не уйдет со света, пока не совершит всех возможных преступлений. Он полагает, что когда-нибудь погромы станут лишь печальным достоянием истории. Я же сказал, что когда дело касается евреев, истории неизменна, хоть имеет семьдесят ликов; сейчас один, а в другой раз — другой. В час бури еврейский корабль плывет без капитана и без кого бы то ни было, кто за него отвечает…
.. я выразил опасения, что революционные партии могут навязать нам ассимиляции.
— Я хочу заявить, — сказал Горький, — что категорически возражаю против ассимиляции евреев другим народам (я привожу здесь его высказывание слово в слово), так как ассимиляция — это убийство, a особенно ассимиляция евреев. Таково было моё мнение давно и таково же моё мнение сейчас. У вас, евреев, есть свой тип, свой образ, своя высокая мораль, культура и удивительная развитость. И всему этому должна дать неограниченную свободу. Необходимо дать евреям полную автономию и нельзя, чтобы вас заставили принять какой-то пестрый и безликий вид. <…>
— Я не знаю, как устроятся дела в технических деталях, но они должны быть устроены честно, а честность противоречит всякому принуждению, насилию и соблазну.
Он сказал, что ненавидит всякую софистику и праздную болтовню. И при этом он стал читать мне «проповедь» ходя взад и вперед по залу, где мы сидели.
— Я восхищаюсь и прихожу в волнение, глядя на изумительную историю еврейского народа. Вот это народ! В его душе есть нечто вроде ключа, бьющего идеями, особенно идеями возвышенными и отвлеченными, но, взятыми из реального мира. Как только возникают новые горизонты религии, новые сферы духовных идеалов, новая область философия — сразу туда являются сотни евреев! В них есть благородство смелого и святого духовного порыва!
Каждая нить их души связана и сплетена с великими человеческими революциями! Это не народ-тряпка, а народ страдающий, борющийся и взлетающий после падений, а от него исходит поток благородного света. Это народ сумел сконцентрировать в себе особые силы, подобных которым нет у других народов, его образ жизни в одно и тоже время и старый, и новый. Он несет заряд бодрости даже тогда, когда он становится жертвой насилия и вынужден сгибаться… А что, если он распрямится? И раз он достиг таких высот духа, оставаясь расово чистым и сохраняя свою национальную обособленность, без смешения крови, это признак того, что его «сепаратизм» является благословением, и не дай бог ввергнуть его в общий котел, чем можно только уничтожить его и предать забвению! <…>
— Я категорически против уничтожения еврейской национальности. <…>
— Я смотрю на евреев, — продолжал он, — не как на отвлечённое явление, а как на «реальный факт». Евреи должны существовать. Им нужно дать широкую автономию — не только с точки зрения их собственной пользы, а с точки зрения пользы всего мира. <…>
Я указал ему на отрицательную сторону еврейской миссии в революции. Евреи приносят большую пользу в переходный период, но потом их требования забываются, и они теряют свои преимущества[351].
Я очень хотел выслушать его мнение о сионизме. <…> Адвокат О<скар> Г<рузенберг> заверил меня, что Горький сильно интересует сионизмом и сочувствует ему. <…> Со своей стороны, я знал, что создается сионистки-социалистическая партия[352], которая нуждается в поддержке и что нужно было бы помочь ей, а в глазах Горького это должно быть сочетание исключительно положительное: с одной стороны, ему близка идея возрождение еврейского народа, к которому он относится с таким энтузиазмом, уважением и любовью, а с другой стороны, он приверженец идеи социализма.
Но я должен сказать, что в то время как я видел Горького, взлетающего, как сокол, до седьмого неба в том, что касается еврейского национализма, в том, что касается политического сионизма, он был настроен отрицательно.
Он ответил мне, что и в самом деле интересовался проблемы сионизма и прочел всё, что написано по этому вопросу по-русски, но ему кажется, что всё это привнесена извне, так как евреи, особо выделяю<т>ся в области духовной, <тогда как > в области политической мысли, по его мнению, еврейская творчество не является значительным и последовательным. Евреи — не «государственники». Он добавил к этому:
<…> …круг ваших стремлений расходится всё дальше и дальше за пределы политического строительства. У вас нет определённой политической линии <…>. И поэтому я сомневаюсь в том, что это стремление исходит из души вашего народа и что оно увенчается успехом.
Когда он закончил, я взялся высказать Горькому, что я думаю по этому поводу. Я кратко рассказал ему, как политически устроены евреи <…>. Я рассказал о том, что административные учреждения евреев дали неплохие плоды, что их администрации не приносит вреда людям, не подавляет их, ибо у евреев есть учреждения, которого у остальных народов до сих пор еще не существуют. Я сказал ему и о трудностях, которые встретит полная автономия в изгнании, и о необходимости спасти то, что имеешь, и так далее.