– Я так не могу, – прошептала принцесса и подняла на него злой взгляд, кривясь от боли в вывернутой руке. – Они смеются, смотрят.
От костра присвистывали, советовали щупать крепче.
– Это все не должно тебя отвлекать. Еще раз, – потребовал он. И Алина, сжав от обиды губы, нырнула к нему, целясь под ребра, и, когда он дернулся перехватить, ударила крылом в лицо, нарочно, сильно, и, зажмурившись, полоснула ножом наискосок. Кажется, его она задела – но руку перехватили, ее саму развернули спиной, зажали горло локтем.
– Удушишь так! – крикнул кто-то укоризненно.
– Суров!
– Да дай нам, мы ее пожалеем!
Алина сжала кулаки. В этот момент она ненавидела и этих крылатых шутников, и весь этот ужасный мир, и даже…
– Я вас ненавижу! – процедила она по-рудложски.
– Говори по-лорташски, – сухо напомнил профессор ей в ухо. – Почему не вырываешься? Не сопротивляешься?
– Я не могу так, – прошипела Алина. – Не могу!
– Все это неважно, – ровно сказал он и отпустил. – Неважно, запомни. Еще раз.
Алина мрачно посмотрела на него, исподлобья, чуть качнулась в стороны, с сопением втягивая в себя воздух, и бросилась вперед.
Когда Тротт достаточно повалял ее по мхам полянки, и от усталости ей стали безразличны комментарии веселящихся бойцов, и подниматься на ноги стало очень трудно, инляндец протянул ей руку и так же ровно сказал:
– Достаточно. Иди, помоешься.
Алина посмотрела на испачканные землей руки, на грязную одежду, молча подхватила сумку со сменной сорочкой и штанами и пошла вслед за ним под советы бойцов, как Охтору следует девку утешить. Губы ее дрожали, но она ни за что бы сейчас не расплакалась. Алина была измотана, обижена и зла, в голове гудело, в горле царапали рыдания – и, когда Тротт остановился на берегу, стягивая рубаху, она шагнула к нему, размахнулась, видя, как изумленно расширяются его глаза, только показавшиеся из ворота, и от души влепила ему пощечину. Голова его мотнулась в сторону, а ладонь у нее заболела.
– Хороший удар, – проговорил профессор сухо, высвобождая стянутые рукавами руки, – и Алинка с мычанием, без слез, заколотила по его груди кулаками. И колотила до тех пор, пока он не взял ее на руки и прямо в одежде не бросил в воду.
Алинка вынырнула, хватая ртом воздух, провела ладонями по мокрому лицу. С волос стекала вода, и она чувствовала себя униженной и несчастной.
Тротт стоял на берегу и смотрел на нее мерцающими глазами. Пахло мхом, сырой землей и свежей водой, и словно в насмешку поблизости весело верещала парочка местных ящеров.
– Не я оскорблял вас, – сказал он тихо.
– Но вы могли бы провести занятие не у всех на глазах, – принцесса зло шлепнула ладонью по воде. – Вы же знаете, что здесь за люди!
– Именно поэтому я и поступил так, а не иначе. Потому что вам нужно уметь защищаться в любых условиях, Алина. Вы слишком подвержены эмоциям.
Она много чего могла бы еще сказать – но не стала, молча выйдя из воды. Молча она помылась, поглядывая на отвернувшегося Тротта, молча нанесла мазь на натертую кожу – и потом, вернувшись на поляну, так и не сказала ему ни слова.
Принцесса, поужинав, уселась на краю полянки, у того же ствола, у которого ранее ждала Тротта, слушая байки седоусого Верши. Макс расположился у костра, переговариваясь с бойцами, доедая кашу и периодически поглядывая в сторону угрюмой спутницы. Щека его горела, и он мрачно думал, что пережимает, и серьезно пережимает. Но зато добился своего – теперь она относится к нему не лучше, чем в начале знакомства.
И это было хорошо. Потому что он достаточно долго жил, чтобы понимать, что именно видит в глазах Алины Рудлог, когда она смотрит на него.
И что ему хочется сделать в эти моменты.
– А я просыпаюсь и думаю: вот диво-то! У меня в том мире в купальне чаша стоит железная, огромная, и в нее вода горячая сама из стены льется! Ванна называется!
– А если вернемся мы, как думаете, как жить-то будем? Там все совсем другое.
– Источник подскажет как. Подсобит.
– А я воюю. Не повезло: здесь эти твари, а глаза закрываешь – и там те же твари. Оружие чудное в том мире. Труба, а из нее огонь льется. Охонгов легко палить такой.
Утреша
Макс, краем уха слушавший эти разговоры, снова покосился на принцессу – она, прислонившись боком к папоротнику, безучастно смотрела куда-то в сторону, и красноватые отблески костра играли на ее лице и крыльях.
– Умаялась девка-то, – вполголоса сказал один из дар-тени, Утре́ша, тот, что первым предлагал за нее золото. Он штопал куртку, которой зацепился за сук, разложив ее на коленях. Куртка была кожаной, крашенной охрой в тускло-красный. – Но хороша, не жалуется. Наша порода, сразу видно. Не то что мои бабы.
– Суров ты с ней, – поддакнул второй, молодой. – Как бойца учишь.
Макс пожал плечами, продолжая жевать. Ответов эта болтовня не требовала. Трогать принцессу никто не тронет – еще в поселении решили, и, даже если соблазн у кого есть, попробуют умыкнуть – его свои же порешат за нарушение соглашения в пути. До похода на поединок за принцессу никто не решился, а после, в долине Источника, могут и попробовать вызвать его.
– А я бы ее берег, – пообещал Утреша, словно подслушав его мысли. – И золота бы за нее не пожалел. Спала бы у меня на перинах, ела вдоволь, только взор услаждать оставалось.
– Только взор? – хохотнул кто-то еще.
– А что? – серьезно парировал Утреша. – С бабами я не суровый, а эта вот какая нежная, красивая. Обижать не буду, женой возьму.
– Да тут каждый возьмет, – отвечали ему почти хором.
– Охтор еще ее так пару раз поломает, и она сама от него сбежит, – хохотнул седоусый Верша. – Вон как обучает.
– А и правда, зачем? – заинтересовались бойцы. Все уставились на Макса. Он прожевал, счистил лепешкой остатки каши с хитиновой легкой тарелки, отправил кусок в рот и только потом ответил:
– Видите, слабая какая? Худая, ножки-ручки тоненькие, боится всего.
Бойцы все повернулись к Алине, и плечи принцессы напряглись. На мужчин она не смотрела. А зря – потому что разглядывали ее сочувственно и даже жалостливо.
– Ищут ее, говорил уже. Ищут, не хотят, чтобы она в Верхний мир вернулась, в жертву богам хотят принести. Если найдут, хочу, чтобы могла защититься.
– Куда ей против наемника, – буркнул Верша. – Не смеши.
– Ножом ткнуть успеет, а бегает она быстро, – ровно проговорил Тротт. – Главное, чтобы рука не дрогнула. Потому и учу так.
– Руки синие, так учишь, – проговорил Утреша с упреком.
Макс глянул на Алину – та сидела, по привычке своей обхватив руками коленки, – и отвел глаза. На запястьях ее и выше действительно была россыпь синяков от его пальцев.
– Ей тебя бояться надо, а она нас почему-то боится, – поделился боец, который днем шел в патруле перед отрядом. – Белеет вся, как кто подходит ближе. Мы тут с Хо́ршей, – он кивнул в сторону еще одного, грузного, с повязкой на голове, – хотели подойти, орехами угостить, так думали, лужу сделает от страха. Чего испугалась?
Вокруг костра пронесся смешок. Макс увидел, как принцесса нервно дернула крыльями.
Седоусый Верша прокашлялся.
– Вы на себя в тро́гше давно глядели? – проговорил он медленно. – Вот ты, Утреша, давно смотрелся?
– А что? – весело откликнулся тот, снова втыкая иглу в куртку.
– А то, что перед тобой от страха птицы на землю падают.
Мужики загоготали. Принцесса бросила на них затравленный взгляд, и Тротт поборол желание подойти и успокоить. Разговор она вряд ли слышит – разве что отдельные слова, а опасности для нее никакой реальной нет.
– Неужто я тут самый страшный? – отсмеявшись, спросил Утреша и помахал крыльями, приглашая отвечать.
– Не-е-ет, – покачал головой Верша, погладил усы и кивнул в сторону бойца с повязкой на волосах. – Страшнее всех Хорша. Вот если бы я был девкой, положим, и с одной стороны на меня охонг наседал, а с другой – Хорша, то я бы к охонгу миловаться побежал. Полетел бы!
Снова грянул гогот. Мужики продолжали насмешничать друг над другом, и Макс тоже периодически улыбался. Пока они находились в зоне влияния Источника, можно было не быть настороже. Потом-то не до разговоров будет, да и решившему похохотать свои же рот заткнут. Такие посиделки у костра были обычным явлением, и обсуждали местные всех и вся, ничуть не стесняясь. Понятие этики им было неведомо, и они очень удивились бы, если бы им попробовали объяснить, что обсуждать человека в присутствии самого человека нельзя.
– Уснула, кажись, – сказал кто-то.
На поляну опустилась тишина – все мужики повернулись туда, где, сжавшись комочком и обхватив себя крыльями, лежала беловолосая девушка.
– Ох, хороша, – пробормотал Утреша. – В золоте бы ходила у меня, – повторил он и посмотрел на Макса.
– И у меня, – поддержали его несколько голосов.
Тротт покачал головой.
– Не отдам, – сказал он. – А кто попробует увести силой – голову оторву.
– Да что я, нор поганый, девок силой уводить, – возмутился Утреша. – Договорились же. Утреша словом своим дорожит! И Источник за такое по голове не погладит. Согласился бы ты, а я уж ее бы уболтал. Ей защитник нужен и муж. Куда ей одной быть?
– Защитник у нее есть, – проговорил Тротт, поднимаясь. – И муж будет.
«Когда-нибудь», – добавил он про себя, отходя от костра. Лег на мох в корнях того же папоротника, у которого спала Алина, повернулся к ней, прикрыл глаза.
Костер догорал, и полянка почти погрузилась в темноту. Отряд располагался на ночь, за исключением двух патрульных и одного дежурного, оставшегося у костра. Макса должны были разбудить под утро, и он под звуки голосов соплеменников и крики ночных птиц начал засыпать.
Алина зашевелилась, повернувшись к нему лицом и тут же накрывшись крылом. Расслабленная белая кисть с темными пятнами синяков едва не ткнулась Максу в глаза. Он отодвинулся, посмотрел несколько минут на эти синяки и, тихо протянув руку, погладил принцессу по запястью.