Треть ее девочек, приехавших с Маль-Серены, погибли, и майор, которой не исполнилось еще тридцати, каждую оплакала, как мать, хотя не смогла проводить всех в плавание к перерождению. Дармонширцев в фортах предупредили, что тела серениток нужно не сжигать, а отдавать морю, – и двенадцать раз уже отправлялись к берегу машины с останками снайперов, отдавших свои жизни на чужой земле. Мать-Вода принимала их в свои объятия, уводила на перерождение – и защищала от перерождения в нежить.
Майор лежала в подготовленном «гнезде» под поваленными стволами – остальные защитники позиции, около которой она разместилась, уже отступили к форту, и она осталась одна. Но и ей отсюда скоро придется уходить.
Впереди, в нефтяном дыму, вдруг показались бегущие люди, а за ними – огромные раскачивающиеся на перепаханной почве тха-охонги, перешагивающие через засеки. Майор сквозь прицел винтовки присмотрелась к бегущим. Свои: у одного лейтенантские нашивки, у другого труба гранатомета за спиной, всего человек десять. Нужно было прикрыть их – и она, прицелившись, сняла всадника на тха-охонге, а затем один за другим выбила глаза одному гиганту, прицелилась в другого…
Она стреляла и стреляла, стараясь ослепить как можно больше врагов и помочь уйти соратникам, – а затем, когда они промчались мимо, выпрыгнула из своего «гнезда», приладила винтовку за спину и побежала следом.
Лейтенант увидел ее, оглянулся, что-то крикнув, но она, не обращая на него внимания, тонко и оглушительно свистнула. Ей в ответ раздался такой же свист, и через десяток секунд к ней присоединилась еще одна серенитка.
Беглецы молча неслись от наступающих тха-охонгов к последней линии обороны перед Семнадцатым фортом – туда, где были выкопаны укрепления и установлены минные заграждения, туда, где враги должны были завязнуть в перепаханной земле, рвах и поваленных деревьях и дать возможность уничтожить их.
На берегу моря, километрах в трех от фортов вглубь герцогства, беспробудным сном спал человек. Ревел над ним косой ливень, вспенивая соленую воду и взбивая песок; струи дождя хлестали по спине, стекали по черным волосам, щеке и закрытым глазам – голова была повернута набок. Человек не просыпался, но то и дело дергался от боли, глухо стонал, начинал тяжело, прерывисто дышать – и кулак его крепче сжимал золотой медальон с двумя выбитыми на нем волнистыми линиями.
Вдруг загудело, зашумело, как при сильнейшем урагане, в тучах образовался просвет – из него рванулась вниз огромная дивная то ли птица, то ли змея с клювом и длинным телом, покрытым трепещущими перышками-чешуйками. Гул исходил от нее – прозрачной, сотканной из белесых клубящихся потоков ветра, заметной только из-за обтекающих струй дождя. Птица-змея зависла над спящим – и так велика она была, что ее голова напоминала холм, а туловище все струилось из просвета и не заканчивалось, и перышки-ветерки трепетали, разгоняя облака. Она озадаченно скручивалась над ним в гигантскую спираль и, кажется, принюхивалась.
Загудело сильнее, и к первой птице сорвались с небес еще две, такие же огромные. Они вились вокруг человека с такой скоростью, что рев ветра стал невыносимым, песок вставал круглой стеной, а спящий приподнимался в воздух – и падал обратно. Но не просыпался. Небесные гостьи вдруг застыли, глядя на него, загудели сильнее, словно недоуменно обсуждая что-то, – тела их шли воздушными волнами, выдувая в песке пляжа гигантские каналы, тут же заполняемые дождем, – а затем недовольно встопорщили крылья и тремя туманными петлями ворвались обратно в облака.
Человек, облепленный мокрым песком, промокший насквозь, все спал, и все дергалась от боли его рука. Когда вой ураганных птиц окончательно затих и только дождь продолжал шуметь над пляжем, из моря один за другим, осторожно поглядывая на небо, вышли четверо крошечных, размером с ладонь, псов тер-сели.
Приказ они выполнили и утекли восстанавливаться, но в руке человека был медальон, связывающий водяных духов, а владелец сейчас не способен был его защитить. Поэтому нужно было защищать самого человека – и тер-сели побродили вокруг, недовольно и басовито порыкивая, а затем разом схватились зубами за рукава и брюки и, загребая спящим песок, с трудом и очень медленно потащили его под защиту деревьев, растущих на пляже ближе к шоссе.
А дотащив под пышную крону, убедились, что человек еще жив, – и уселись вокруг, дабы дождаться пробуждения и быть уверенными, что амулет не попадет к кому-то другому.
Когда ко рву у Семнадцатого форта вышли пять тха-охонгов и около сотни охонгов, у орудий, прикрывающих крепость, уже закончились боеприпасы. Стеной падал ливень, превратив ров в реку, покрытую толстой перламутровой пленкой, а перепаханную землю за рвом – в грязевую ловушку. Иномиряне при наступлении на форт потеряли на минных полях и горящих нефтяных полосах почти двадцать тха-охонгов, а охонгов и раньяров подсчитать было невозможно – но все же продавили все позиции защитников и заставили их отступить. Последние бойцы, спасаясь от врагов, перебирались через ров по тонким деревянным мосткам, не способным выдержать вес охонга, и ныряли за «зубцы» бастионов, готовясь защищать крепость до последнего. Пробежал под свистом выстрелов – своих и чужих – и уменьшившийся отряд Бернарда Кембритча, к которому, помимо майора Лариди, присоединились две серенитки-снайпера – вторая выскочила наперерез метров за сто до форта.
– Принимайте командование, господин младший лейтенант. – В голосе встретившего их отряд немолодого сержанта звучало облегчение.
– Из старших офицеров никого?.. – Бернард тяжело оглядел форт. Эмоции все давно выгорели, и внутри было пусто.
Множество трупов на плацу, в том числе раньяров и иномирян; на стенах не больше ста пятидесяти бойцов – все, что осталось от двухтысячного гарнизона.
– Никого. Кто погиб на позициях, а кого унесли стрекозы. И коменданта утащили, – проговорил сержант и добавил: – Как смерчи успокоились, так и налетели, и несколько раз так прилетали: в них палишь, а они тучей кружат, словно высматривают кого-то. Кто был в стенах или успел укрыться – выжили. Офицеров хватали и уносили, а простых солдат резали. Только ливень их и отогнал. Э-э-эх! – Он отер с лица льющуюся воду. – Вот вы старшим, выходит, и остались.
– Старшая – майор Лариди, – поправил его Бернард, с тревогой думая, что действительно смерчей Люка давно не видно, а без его прикрытия туго придется всем. Не дай боги с братом что-то случилось.
Майор, тут же под навесом проверяющая ружье и набивающая патронами патронташ, подняла голову.
– Мое звание старше, но я служащая армии другого государства, – спокойно напомнила она. – Так что командуйте… командир.
Бойцов расставили по позициям: враги наступали и ждать, пока форт организует оборону, не собирались. Удалось связаться с полковником Майлзом – по дороге за стеной к Семнадцатому уже шло подкрепление, должны были доставить боеприпасы и подвезти орудия. Нужно было продержаться – всего час, но продержаться.
Но часа им не дали.
Дождь, хлещущий по серым камням, снижал видимость, но пока уберегал от атак раньяров. К сожалению, он не мог спасти от наземных инсектоидов. Ни поваленные деревья, ни грязь не остановили их. Только задержали – и снайперам, пока гиганты подходили ко рву, удалось снять двух всадников, которых, впрочем, сразу заменили другие. Врагов обстреливали из пулеметов и гранатометов, но атакующие неотвратимо двигались вперед, подходя и со стороны двух ближайших фортов, Шестнадцатого и Восемнадцатого. Очевидно было, что захват Семнадцатого сейчас является основной целью.
Бернард Кембритч под дождем, перешедшим в мелкую морось, еще раз пробежался по позициям, кидая взгляды за изгибы крепостной стены, затем расположился у пулемета неподалеку от серенитки и перевел дыхание. В висках стучала кровь, а страх давно перешел в тупую ноющую боль в мышцах. Пространство перед рвом теперь было сплошь заполнено охонгами. Они толпились у края, не отступая перед выстрелами и взрывами, – всадники, спасаясь, ныряли вниз, под брюшины инсектоидов. Подходящие сзади напирали на передних, кто-то уже сорвался вниз, в ров.
И когда к берегу вплотную подошли тха-охонги, дармонширцы выстрелили зажигательным снарядом. Радужная пленка, перемешиваемая ливнем, полыхнула, опалив первые ряды инсектоидов, – и среди них началась паника. Тха-охонги вставали на дыбы – один из них не удержался на скользком берегу и с ревом упал в полыхающую воду. Бензин тут же загорелся и на его хитине, а гигант так бился и корчился во рву, что брызги долетали до крепостных стен. Он затих, но в рядах наступающих продолжался хаос: передние рвались назад, давя сородичей, кричали люди, раздраженно верещали уцелевшие тха-охонги – паника среди врагов позволила защитникам выиграть еще немного времени.
– Сюда! – крикнула майор, перехватывая у одного из солдат гранатомет. Выстрелила – и повернувшийся боком тха-охонг завалился на землю, раненый, но все еще живой, внося еще больше сумятицы попытками встать – у него не хватало лап. А Лариди снова схватила свое ружье – Бернард, лежащий у пулемета, глянул на нее с уважением – и принялась стрелять, иногда по-серенитски отдавая команды двум соратницам.
Бензин быстро выгорел, и охонги стали возвращаться ко рву, в котором застыл свернувшийся кольцом дохлый тха-охонг. Второй продолжал дергать лапами, лежа на боку недалеко от воды, – инсектоиды обтекали его по кругу, но близко не подходили.
Вдруг раздался горловой рев – то вибрирующе взревели три оставшихся в живых тха-охонга. Майор приглушенно выругалась, выстрелила – попала одному из них в глаз, и он затих. Но на глазах изумленных защитников уже издалека неслись к гигантам смазанные темные полосы – и рядом с ревущими из полос этих появились еще три огромных инсектоида.
– Что это? – процедил Бернард, выругавшись от отчаяния.
Майор Лариди оторвалась от прицела.
– Я уже видела такое. Они могут телепортироваться друг к другу, – проговорила она хмуро. – Ревом могут призвать к себе еще одного.