– Я так устала, Люк, я спать легла под утро!! У нас столько раненых, нежить вчера напала, – Марина снова зарыдала, запрокинув голову назад и сжимая кулаки, и выглядела при этом совершенно безумно. Под ногами у него пол покрывался ледяным узором. – Мне было так страшно! Где ты был? Где ты был?!!
– Ты переволновалась, детка, – осторожно говорил он, тихо подкрадываясь к ней вдоль кровати, как к взбесившемуся животному. Изо рта шел пар, сердце колотилось часто-часто, спина взмокла. – Я был занят. Убивал инсектоидов… это не оправдание, да… прости, что не уделял тебе внимания. Я так соскучился, Марина. Так хотел тебя увидеть…
– Трахнуть ты меня хотел! – зло бросила она ему в лицо, подхватила прикроватный столик и, развернувшись, швырнула его в сторону Люка. Он не долетел – с грохотом врезался в пол. – Не подходи! Лучше бы ты вообще не приезжал!
– Детка, не поднимай тяжести, – попросил он, выдыхая и отступая по ледяному полу. От сгустившейся в комнате ярости и его кровь начала закипать.
– А тебе есть до этого дело? – выплюнула она. – Ты вообще помнил, что я беременна, когда залезал на меня? Убирайся! Убирайся из моих покоев, Люк!
– Марин, – сказал он тяжело, не способный справиться с ее истерикой, – ос-с-становис-сь.
Она засмеялась, нервно, выпрямившись и глядя на него с превосходством, – красноглазая, с растрепанными волосами, некрасивая и измотанная. От нее волнами била агрессия, расцветая морозными узорами на стенах.
– Что, не нравлюсь я тебе такой, Люк? Не нра-а-авлюсь. Я говорила тебе. Говорила. Ты не сможешь меня любить. Да ты уже и сам это понял, да? Недаром ты эту сучку целовал. Хорошо она целуется, а, Люк? Хорошо? Может, ты меня и отослал, чтобы к ней сюда прилетать? Жалеешь, наверное, что спас меня тогда… – она снова засмеялась-зарыдала, запрокинув голову, раскачиваясь, обхватив себя руками, а он слушал этот бред, смотрел на нее и не находил в себе сил остановить. – Лучше бы я тебя никогда не встречала… видеть тебя не могу, не могу, не могу! Ненавижу тебя!
Люк выдохнул, сжимая зубы, развернулся и вышел, понимая, что еще немного – и он тоже сорвется на крик. Его трясло.
– Правильно, – надрывно кричала она ему в спину из спальни, – убирайся! Убирайся и не возращайся! Ты мне не нужен! – Рыдания и вдруг приглушенное, отчаянное, молящее: – Люк! Люк! Прости… не уходи… Люк!
Он не мог вернуться – бежал оттуда, по коридору к черной лестнице, тяжело дыша, наполненный ее болью, тоской и яростным безумием до краев. Нужно было вымыть это ветром, но в таком состоянии нечего было и думать лететь змеем. Он не способен был сейчас собой управлять и точно либо устроит ураган, либо улетит на край света.
В Марининых покоях за его спиной что-то гремело, рушилось, раздавался звон разбитого стекла – похоже, она опять швыряла и ломала мебель. И нужно было вернуться, схватить ее, обнять и переждать, пока она успокоится, помочь ей справиться со срывом. Но он малодушно бежал – он тоже устал, вымотался, тоже ходил по грани все эти дни, и не хватало сейчас сил перешагнуть все то, что она ему наговорила. Не хватило сил отстраниться, пожалеть ее и простить.
Люк сунул руку в карман за пачкой сигарет, наткнулся пальцами на ключи от листолета и едва не бросил их в стену. Но передумал и быстро пошел вниз по лестнице. Вот и решение.
На настройку листолета он не стал тратить время. Прыгнув в него, нажал кнопку открытия гаража и, даже не пристегнувшись, понесся из замка к Третьему форту.
Этой ночью в Дармоншир, пользуясь темнотой, залетел раньяр с вооруженными людьми, одетыми в форму инляндских офицеров. Он опустился в лесу, неподалеку от земель замка Вейн, люди выгрузили оружие и отпустили стрекозу со всадником обратно.
Им была поставлена задача, избегая охраны, прокрасться следующей ночью к замку, заминировать его и взорвать, чтобы нанести урон проклятому колдуну и выманить его. А потом расстрелять из гранатометов и его самого, и тех, кто будет спасаться на машинах, и тех, кто прибудет на помощь.
Но оказалось, что земли колдуна очень хорошо охраняются: за земляными валами, окружающими его владения, мелькали огни, то и дело виднелись патрули. Чужаки затаились, решая, как отвлечь охрану, чтобы пробраться внутрь.
Утром в розоватом сиянии рассвета один из иномирян увидел улетающий от замка листолет и растолкал остальных. Возможность отвлечь патрули летела прямо на них.
Люка все еще потряхивало после Марининой истерики – он то шипел от злости, сжимая рычаг управления, то дергался, чтобы вернуться и утешить супругу, – но упорно набирал высоту и скорость. Он не в состоянии сейчас был говорить с ней. Сердце колотилось как сумасшедшее.
Оглядываться он не стал.
Впереди дугой вставало дымчатое, зеркальное утреннее море. Его светлость на мгновение отвлекся от управления, достал сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся… как вдруг его ослепило белой вспышкой, и Люк, оглушенный, со взорвавшейся болью головой, инстинктивно вывернул рычаг, пытаясь спастись. Щиты его, сжавшись от чудовищного давления, защитили аппарат от мгновенного разрушения, но вызвали кровотечение из ушей и носа; Люк почти ослеп и оглох.
Листолет от наружного взрыва разваливался на части и горел, со свистом планируя к морю. Так велики были набранная скорость и запас прочности летного артефакта, что аппарат, оставляя дымный след, донесся почти до воды и, полыхая, с оглушительным треском вмазался в скалы.
Врожденные щиты спасли Люка от взрыва, но лопнули от крушения на огромной скорости. Он, еще живой, посеченный осколками и искалеченный от удара, задыхающийся от едкого дыма, обожженный до мяса, стонущий от капель расплавленного пластика, что лились с горящего аппарата, вывалился на валуны, окропляя их кровью, извиваясь от невыносимой боли, ничего не слыша и не соображая. Пополз, не чувствуя рук и ног, перевернулся на спину, попытался вдохнуть – но не получалось, – и он захрипел там, на валунах у горящего листолета и подбирающегося приливом моря, забился в судорогах… и умер.
Я, разгромив спальню, упала на кровать и рыдала, пока не ослабла так, что в голове начало шуметь. Встать не было сил. Ко мне заглядывала Мария, но я приказала не заходить и не пускать никого. Я бы не вынесла сейчас кого-то еще.
Мне было мерзко и стыдно – за свое поведение, за безумную истерику, в которой вылились все обиды, вся моя усталость и злость. Я раз за разом звонила Люку, писала ему «прости», пыталась шутить и тут же понимала, как это неуместно и жалко выглядит. Он не отвечал, его телефон был вне зоны действия, и в конце концов я затихла, прижимая к себе трубку и всхлипывая.
Сейчас отойду, сяду на машину и поеду к нему.
Как он мог улететь!!!
Но я никак не могла встать – на меня накатила апатия, как всегда бывало после истерик, я лежала и смотрела то на сапфировую нить, обвивающую мою ногу, то в сторону разбитого окна. Стало холодно, и я потянула на себя одеяло. Взгляд мой зацепился за мешочек с иглой Поли. Часы показывали половину десятого утра. Нужно было вколоть ее, но даже то, что игла последняя, не заставило меня сдвинуться с места.
Не было сил.
Через какое-то время в мое сознание вторгся шум машин. Я слушала его, слушала голоса, а затем встала и побрела к окну, придерживая на плечах одеяло. Возможно, опять нужна моя помощь?
Но внизу стояли не грузовики с ранеными, а военные автомобили – я видела такие в фортах. От них в сторону замка направлялись несколько офицеров.
Может, они думают, что Люк еще здесь?
Я вздохнула и приказала себе собраться – быстро умылась, поплескав в опухшее, красноглазое лицо холодной водой, переоделась и пошла вниз.
В холле, где размещались койки раненых, стояла гробовая тишина. Я в удивлении остановилась на лестнице. Военные о чем-то разговаривали с леди Лоттой, обернувшейся на звук моих шагов. Она была белой как полотно и плакала.
– Что случилось? – сипло спросила я, чувствуя, как сжимается сердце.
– Госпожа герцогиня, – один из военных поклонился мне. – Простите за плохие известия и примите мои соболезнования. Ваш муж, лорд Лукас, погиб, разбившись на листолете.
Он замолчал, а я поднесла руку к горлу – второй я крепко вцепилась в перила – и засмеялась, всхлипывающе, громко. И так же резко перестала.
– Ну что вы, – сказала я, тяжело дыша, и просяще улыбнулась. – Вы ошиблись. Ошиблись, да?
Он не дал мне надежды.
– В его листолет выстрелили из гранатомета, миледи, он рухнул на побережье и сгорел. Врагов обнаружили и уничтожили, но его светлость это уже не спасет, к сожалению.
– Нет, – я качала головой. – Нет. Нет. Тело ведь не нашли? Не нашли ведь!!!
– Госпожа, тело, скорее всего, от удара выбросило в воду и унесло в море. Там скалы… под ними водовороты, сильное течение. Но мы обнаружили останки… фрагменты тела.
– Где? – я сбежала вниз. – Где?! Я хочу посмотреть! Это точно не он, другой кто-то… – я повернулась к свекрови, молча плачущей и глядящей на меня пустыми глазами. – Леди Шарлотта, это кто-то другой, ну скажите хоть вы им!
Она молчала – застывшая, скорбная статуя с льющимися по щекам слезами. Голос мой сел, я начала задыхаться.
– Леди Дармоншир, – деликатно вмешался еще один из военных. – Мы обнаружили фрагмент руки с брачным браслетом. По нему и опознали. И часть ноги. Но я не рекомендовал бы вам на это смотреть.
– Покажите, – приказала я сдавленно. – Покажите мне немедленно! – Я сорвалась на крик. – Немедленно!
Меня провели к машине и открыли двери кузова, из которого пахнуло холодом. Я поднялась внутрь и через несколько секунд молча смотрела на то, что лежало на одной из полок.
Эти пальцы, даже обожженные, с содранной кожей и синими ногтями я бы узнала где угодно. Мне даже не нужно было видеть брачный браслет – но он был там. Кусающий себя за хвост платиновый змей, впеченный в ало-синее мясо с клочками кожи, покрытый копотью и застывшими потеками пластика.