Они выдвигают теорию о том, что я сам пристрелил ее, а ФБР – точнее, мой друг Майк Люстиг – скрыло это. Конечно же, это будет последним выпуском их подкаста, а не первым. Я уверен, что все мои враги, которыми я обзавелся со старшей школы и далее, получат шанс заявить в микрофон о моей преступной натуре – еще до того, как что-либо будет сказано о реальных фактах. Дело будет состряпано тщательно, пусть даже полностью ложно.
Гвен права, к подобному нужно быть готовым. Одно прочтение этих постов заставило меня ощутить болезненное напряжение и опустошающую неуверенность. Даже когда ты знаешь, как все было на самом деле, тяжело видеть, сколько людей считает тебя виновным. Кажется, что ты проиграл битву с самого начала.
Я выхожу из темы и пролистываю остальные посты. Конечно же, «Погибшие ангелы» не все свое время тратят на ненависть ко мне и Гвен; на форуме есть посты, посвященные памяти погибших девушек. Бытовые разговоры. Обсуждения тревожащей популярности книг, фильмов, передач и подкастов, рассказывающих о реальных преступлениях. Островок разума среди моря патологической ненависти.
Как ни иронично, есть здесь и темы догадок на тему маньяков и серийных убийств. Кто-то просто обсасывает старые случаи, кто-то искренне пытается увязать все концы, сделать что-то хорошее.
Одна тема на четвертой странице форума привлекает мое внимание: пост о пропавших молодых мужчинах. Это достаточно необычно, чтобы вызвать у меня желание взглянуть на эту тему. У автора поста нет почти никаких улик, да и логика не отличается последовательностью.
Но что-то заставляет меня притормозить и прочесть повнимательнее. Автор собирает в одну кучу все исчезновения по всему юго-востоку, и одно из указанных имен мне знакомо.
Реми Лэндри.
«Какого черта?..»
Я возвращаюсь назад и снова перечитываю весь пост, чувствуя, как по спине бежит холодная дрожь. Да, автор опирается на легковесные улики, но он может оказаться прав. Вполне возможно, что-то такое тут происходит. Выводы его – о том, что здесь как-то замешаны сатанисты, – полная чушь, но при ближайшем рассмотрении мне тоже кажется, что во всех этих случаях есть нечто общее.
Я беру телефон и звоню Гвен, однако попадаю на автоответчик и оставляю сообщение, зачитав ключевые части поста. Потом добавляю:
– Может оказаться, что Реми – лишь одна из жертв. Если это будет доказано, то, вероятно, это не один случай, а минимум полдюжины или даже больше, и все они связаны между собой. Так что… будь осторожна. Потому что, если это так, если кто-то причастен к исчезновению этих парней… он знает, как заставить людей молчать. Позвони мне.
Я закрываю ноутбук и лежу без сна, глядя в потолок. Потом наконец сдаюсь, включаю телевизор и лезу в бар за очередной непомерно дорогой бутылочкой спиртного.
13. Гвен
Церковь Евангельского Свидетельства оказывается совсем не такой огромной, какой я ее представляла. Обычно на Юге возводят массивные храмы, но эта церковь скорее похожа на часовню – скромная, обшитая досками – и явно нуждается в ремонте и покраске. Старая доска объявлений перед фасадом, выходящим на улицу, выгорела от солнца. Надпись большими черными буквами, вставленными в прозрачные карманчики, гласит: КОНЕЦ ПРИШЕЛ, ПРИШЕЛ КОНЕЦ, ВСТАЛ НА ТЕБЯ! [8] Я подавляю смех от двусмысленности этого изречения – вероятно, ненамеренной. Вряд ли в таком месте станут проявлять пошлый юмор – по крайней мере, в том, что касается Священного Писания.
День уже клонится к вечеру, когда я въезжаю на практически пустую парковку. К тому же сегодня пятница, а значит, вечерней службы, вероятно, не будет, поскольку пятидесятники обычно проводят их по воскресеньям и средам. Хотя сегодня вечером здесь могут проходить занятия по изучению Библии или какие-нибудь другие церковные курсы. Если это и так, их мало кто посещает.
Я останавливаю взятую напрокат машину на одном из боковых парковочных мест, близко к кустам, роняющим листья. Когда открываю дверцу машины, на меня обрушивается порыв холодного ветра. Верхней одежды у меня с собой нет – в Луизиане она мне не требовалась. Я залезаю в багажник и открываю чемодан, чтобы найти свою куртку-блейзер. Под ней лежит мой пистолет, поставленный на предохранитель, и запертая коробка с патронами. Я открываю ее, заряжаю пистолет, надеваю наплечную кобуру и вкладываю в нее «ЗИГ-Зауэр», сдвинув так, чтобы было удобнее его доставать. Поверх накидываю куртку, потом беру сумочку, запираю машину и иду к церкви.
Сигнал клаксона, вероятно, насторожит находящихся в здании людей, если они хоть на что-то обращают внимание.
Я дергаю главную дверь – она заперта. Неизменно открытые двери городских церквей вышли из моды примерно в то время, когда в газетах стали постоянно появляться статьи о маньяках и наркоманах, и я не могу винить церковные власти за то, что им приходится составлять расписание для верующих. Я обхожу здание сбоку и вижу потертую деревянную дверь с кнопкой звонка, растрескавшейся от времени. Табличка на двери гласит «Администрация».
Я звоню.
Дверь открывается, и очень молодой мужчина белой расы с очень короткой стрижкой осведомляется:
– Здравствуйте, чем могу вам помочь?
– Я хотела бы поговорить с пастором, будьте так добры, – отвечаю я. – Он здесь?
– Нет, мэм, прошу прощения, он сейчас не принимает. – Мужчина начинает закрывать дверь, я придерживаю ее рукой, однако при этом стараюсь выглядеть смиренно. Ну, настолько смиренно, насколько могу.
– Мне просто… просто очень нужно поговорить с кем-нибудь, – прошу я его. Я вызываю обратно к жизни ту женщину, которой была когда-то, когда меня звали Джина Ройял: нерешительную, неуверенную, покорную. Я меняю язык своего тела. Стараюсь, чтобы мой голос звучал тихо и робко: – Пожалуйста, мне очень нужна его помощь!
Это грязный прием, и мне стыдно им пользоваться, но он срабатывает. Молодой человек широко открывает глаза, потом – дверь и оглядывается через плечо на кого-то, кого я не вижу. Должно быть, он получает разрешение, потому что отступает назад.
Я признательно улыбаюсь ему и прохожу в офис. Помещение удушающе тесное, а старый исцарапанный рабочий стол загромождает его еще сильнее. Почти всю поверхность стола занимает старый, громоздкий компьютер. Дешевые металлические стеллажи забиты пачками документов и распечаток. Оливково-зеленый стационарный телефон, притулившийся в углу стола, примерно так же стар, как и компьютер, а все остальное место занято коллекцией фарфоровых ангелов. Серое ковровое покрытие под ногами вытерто до нитей, и это можно ощутить, даже не глядя.
За столом никого нет, и я понимаю, что он, должно быть, принадлежит молодому человеку, впустившему меня. Справа обнаруживается узкая дверь, ведущая в кабинет немного побольше, почти с таким же столом, за вычетом компьютера и ангелов.
Когда я направляюсь туда, из кресла поднимается пожилой мужчина.
– Мэм, – произносит он и протягивает руку – не для рукопожатия, а для того, чтобы указать на посетительский стул напротив. – Извините, что так вышло – мы как раз закрывались на ночь. Я пастор Дин Уоллес, чем могу помочь вам?
Я «прочитываю» его, едва увидев. Он полностью соответствует характерному описанию пастора-южанина: темные волосы зачесаны назад, такая строгая прическа не популярна больше ни у кого вот уже лет тридцать; молочно-белая кожа, темно-синий костюм самого мрачного вида. Галстука нет, но, опять же, ему не нужно сегодня читать проповедь с кафедры, так что, должно быть, это у него такой небрежный пятничный вид. Выглядит он искренне приветливым, однако слегка раздраженным из-за того, что приходится задерживаться. Я сажусь на стул для посетителей; стул деревянный, жесткий, ужасно неудобный, но при этом прочный. Слежу, чтобы моя куртка не распахнулась и не явила глазам пастора спрятанный пистолет. Руки смиренно складываю на коленях. Язык тела чрезвычайно важен, когда пытаешься создать первое впечатление.
– Извините, но нельзя ли… закрыть дверь? – Я лишь на краткие мгновения посматриваю пастору в глаза.
– Мэм, я собирался идти домой, – говорит Уоллес, и я вижу, что он в легком сомнении. – Может быть, мы сможем поговорить завтра?..
– Дело не может ждать, – возражаю я ему. – Прошу вас. Обещаю, разговор займет всего несколько минут. Но это много значит для меня.
Мне кажется, он меня сейчас пошлет. Однако пастор кивает и выдавливает улыбку.
– Хорошо, – говорит он и обходит меня, чтобы закрыть дверь, и я получаю шанс получше рассмотреть его, пока он проходит мимо. Свет здесь не особо яркий, окна выходят на восток, так что с этой стороны здания уже сгущаются сумерки, и комнату освещает только одна слабая настольная лампа. У пастора широкое лицо, которое естественным образом принимает неодобрительное выражение, и ему приходится прилагать усилия, чтобы выглядеть заинтересованным в моем вопросе. Мне кажется, он сказал правду относительно того, что предпочел бы уже уйти отсюда и направиться домой.
Я не знаю, что о нем думать. Пока не знаю.
Уоллес смотрит на молодого человека, сидящего в соседней комнате, и говорит:
– Иди домой, Джереми. Со мной всё в порядке, я скоро приду. Скажи маме, чтобы подождала с ужином.
– Да, сэр, – отвечает молодой человек – его сын? – и пастор закрывает дверь. Он оглядывается по сторонам, словно только сейчас осознав, насколько здесь темно, и включает потолочную лампу. Она слишком яркая; становится видно, насколько ковер на полу потерт и загибается по углам. На полках скопилась пыль. Пастор отходит обратно за свой стол, словно отгородившись надежным барьером, и смотрит на меня.
– И как вас зовут, юная леди?
Вероятно, он хотел сделать мне комплимент, но мне приходится сдерживать желание нагрубить в ответ. Я воспринимаю это как попытку принизить меня – я, черт побери, совсем не юна.
– Гвен, – отвечаю я, не потрудившись назвать фамилию.
– Что ж, Гвен, вы можете рассказать мне о том, что вас тревожит, и мы помолимся за вас. Так будет лучше?