Это хороший план, и мне не потребуется лгать, поэтому я киваю в знак согласия. Джи Би садится в свою машину, а мы с Цисли обходим квартал и останавливаемся у кабинета стоматолога. Это небольшой дом, обшитый вагонкой, впрочем, недавно модернизированный и с пандусом, ведущим к крыльцу. На маленькой парковке, обустроенной на месте прежнего двора, стоит неприметный минивэн с тонированными стеклами. Я оставляю Цисли на крыльце, вхожу в стоматологию и усаживаюсь на стул для посетителей в слегка обшарпанной приемной. За стойкой регистратора никого нет, а из глубины здания доносится высокий вой бормашины.
Мне нужно оставаться вне поля зрения, пока Цисли не даст мне сигнал, потому что если Кэрол увидит меня, то сразу поймет, что мы затеваем.
Регистраторша выходит из соседней комнаты и с удивлением смотрит на меня. Я просто говорю ей, что жду свою подругу, она без вопросов принимает это, садится за стойку и открывает какой-то журнал. Минута проходит за минутой. Я сопротивляюсь желанию выглянуть в окно и проверить, как идут дела.
Цисли наконец-то приоткрывает дверь и кивает, и я выхожу на крыльцо.
Мы спускаемся по пандусу. Водитель задвигает боковую дверь минивэна. Это крепкого сложения мужчина лет сорока, лысеющий, с кожей на несколько оттенков светлее, чем у Цисли, и с уже заметным пивным брюшком. Он открывает водительскую дверь, чтобы забраться внутрь, и Цисли срывается с места и бросается к пассажирской дверце. Она движется так быстро, что мне это кажется просто невероятным. Когда водитель садится за руль, она уже захлопывает дверцу со своей стороны.
Я подхожу и останавливаюсь, перекрывая ему выход. Цисли достает пистолет. Это совершенно незаконно, но она действует уверенно. Водитель вздрагивает и замирает.
– Спокойно, – говорит она. – Мы просто хотим побеседовать с твоей пассажиркой. Потом мы уйдем, а она может делать все, что захочет. Ладно? Кивни, если согласен.
Водитель колеблется, и я вижу в его позе ярость и напряжение. Но он все-таки кивает. Я захлопываю его дверцу и отворяю сдвижную дверь, ведущую в кузов.
Кэрол сидит в дальнем углу, держа на руках большеглазого мальчика. Когда она видит меня, во взгляде ее проскальзывает облегчение, однако настороженность никуда не уходит. Я забираюсь в кузов, закрываю за собой дверь и достаю из своей сумки банковский мешочек.
– Это тебе, – говорю я и кидаю ей. Кэрол ловит мешок и расстегивает его. Смотрит на двадцать пять тысяч, лежащие внутри, потом в замешательстве переводит взгляд на меня.
– Почему? – спрашивает она. – После того, как… – Она не завершает фразу, но ей и не нужно. Я понимаю. Кэрол смотрит мимо меня на водителя, который держит руки поднятыми. – Всё в порядке. Я поговорю с ней.
Это подлинное облегчение. Я вижу, как Цисли кладет пистолет на колено, но не убирает совсем. Водитель медленно опускает руки и кладет их на рулевое колесо.
– Только не надо сигналить, – предупреждает Цисли. – Мы все друзья. Верно?
Он кивает. Но она все равно взирает на него, словно ястреб, готовый запустить когти в добычу, и он сидит смирно.
– У меня всего несколько вопросов, и ты можешь ехать, куда тебе угодно, – говорю я Кэрол. Потом делаю паузу и смотрю на маленького мальчика. Он очень милый. Я вспоминаю Коннора в этом возрасте: как он улыбался, как сердился, каким очаровательным он был. Это одновременно согревает и причиняет боль. – Это же сын патера Тома, верно? – Она стискивает в пальцах мешок с деньгами, потом скованно кивает. – И патер Том хочет вернуть его.
– Конечно, хочет, – подтверждает Кэрол. – Он ни за что не допустит, чтобы его собственность ушла от него. Но я не позволю ему забрать Ника. Я скорее умру.
Мне кажется, что она впервые откровенна со мной. Ее попытка уехать на автобусе была, вероятно, временной мерой. Она ни за что не бросила бы ребенка – по крайней мере, насовсем.
– Патер Том оскверняет все, к чему прикасается. Я пришла туда как бездомная бродяга, когда мне было тринадцать лет. И он заставил меня поверить в то, что я ничто, за такое короткое время, что мне самой не верится. Но я вовсе не ничтожество. И никогда не буду.
При этих словах Кэрол вскидывает голову, и я вижу, что она по-прежнему изо всех сил старается усвоить это – всей душой, а не только на словах.
– Можно задать тебе вопрос? – говорю я. – Когда ты жила в секте, как они называли место, где спали женщины?
Она отвечает, не раздумывая:
– Сад. Ну, как Эдем. Мы все были его Евами.
Горечь в ее голосе заставляет меня вздрогнуть и вспомнить ту огромную кровать в брошенном комплексе. Кэрол не лжет. Она действительно была в этой секте.
На лице ее все еще видны синяки, которые она поставила сама себе – иссиня-черные пятна. Но подлинные раны, нанесенные ей, кроются намного глубже.
Я представить не могу, чего ей стоило сбежать – не только ради себя, но и ради ребенка, которого она носила.
«Господь милосердный…»
Я делаю глубокий вдох и говорю:
– Вчера вечером они забрали моего сына, Коннора. Они хотели, чтобы я сказала им, где ты находишься. Они приехали на автофургоне, как ты и сказала. А еще они забрали Сэма, моего мужчину. Мой сын примерно того же возраста, какого была ты, когда попала к ним.
Кэрол становится мертвенно-бледной. Потом сует мешок с деньгами в рюкзак – тот же самый, который был у нее в прошлый раз. Рюкзак Реми.
– Мне жаль, – говорит она. – Что вы сказали им обо мне?
– Ничего. Но тебе нужно уехать, Кэрол. Немедленно. Мы нашли тебя, и это значит, что они тоже могут тебя найти. Возьми эти деньги и начни новую жизнь вместе со своим сыном – где-нибудь подальше отсюда. – Мои глаза наполняются слезами, мне трудно продолжать. – Но прежде, чем ты уедешь, пожалуйста, прошу тебя, скажи, где мне искать своего сына. Я умоляю тебя. Пожалуйста. В твоей власти помочь мне спасти его.
– Но… вы уже знаете про Сад. Вы должны знать… – Ее голос прерывается. – А, вы нашли старое место, то, которое было возле Вулфхантера… Они уехали оттуда до того, как я к ним присоединилась.
– Я знаю, что их новое поселение находится где-то возле парка Катуза. Просто… скажи мне, как их найти. – Меня трясет так сильно, что я вынуждена обеими руками ухватиться за спинку одного из сидений. Слезы прорываются наружу, я чувствую, как они текут по моим щекам – холодные, словно подтаявший лед. Я не знаю, что буду делать, если она мне не скажет. Я не хочу думать об этом. – Кэрол, пожалуйста…
Она мотает головой. Господи, нет, она мотает головой, и я чувствую, как отчаяние у меня внутри скручивается спиралью, точно змея, пожирающая мои внутренности. Но Кэрол говорит:
– Он купил старый трудовой лагерь возле Биттер-Фоллз. Но это вам не поможет. Пути наружу нет. И пути внутрь – тоже. Это его крепость. – Я вижу, как ее глаза блестят от слез, ярко, словно елочная мишура, но она смаргивает их. – Я знала людей, которые пытались уйти. Все они умерли там. Он сделал их своими святыми. Мне жаль вашего сына, но больше я ничем не могу вам помочь. Я не позволю им утопить моего мальчика, как он сделал со всеми остальными…
Я холодею, и дальнейшие ее слова превращаются в глухой гул. «Утопить моего мальчика». Я пытаюсь сглотнуть, но слюна у меня во рту словно бы сделалась твердой и жесткой, как гравий. Хриплым голосом я переспрашиваю:
– То есть как – утопить?
Кэрол делает невероятно глубокий вдох, словно и вправду собирается нырнуть в воду.
– Он сказал мне, что Ник будет его новым мессией. Но он говорил такое и прежде, а потом заявлял, что у ребенка нет нужных признаков, и относил его к водопаду, а потом возвращался один. – Она содрогается, и я тоже ощущаю этот ужас – глубокий, первобытный. Неудивительно, что она сбежала. – А мужчин, которые нарушали правила, он называл «святыми», избранными Богом. Он отводил их туда для крещения и топил их. Он говорит, что таким образом собирает на небесах армию, которая будет нас защищать.
Мне никогда не было так холодно, как сейчас, когда я слушаю это.
– Именно так и случилось с Реми?
– Реми думал, что может купить мне свободу, если пообещает работать на них три месяца. Так я ему сказала. Но он не вернулся назад, они никого никогда не отпускают. Они забрали его, и он или стал одним из них, или сейчас уже присоединился к святым. Я не знаю, что именно с ним стало. – Кэрол вытирает слезы. – В тот вечер я сумела ускользнуть, а Реми пошел с ними. Я воспользовалась шансом и сбежала. Я обменяла его на жизнь своего ребенка. И я думаю об этом постоянно.
Она назвала своего сына Ником. Николас. Среднее имя Реми. Мне кажется, что сейчас она говорит совершенно честно. Но отчаяние, гложущее меня, не уходит.
– Мне нужно попасть туда, Кэрол. Найти моего сына. Где в этом лагере его могут держать?
– Если он стал новообращенным, то спит вместе с мужчинами в их доме. Но где он днем… это зависит от многого. Новообращенные обычно работают на полях. Но он не новообращенный, он заложник, поэтому я не знаю. Может быть, они держат его в будке – там патер Том запирает тех, кого называет святыми, прежде чем увести их к водопаду… Но это неважно. Вы не сможете попасть внутрь.
– Если понадобится, я вышибу ворота.
– Они слишком прочные, да и вас расстреляют еще на подходах. У него там целая армия, патрули вокруг ограды. Он все время проповедует, что правительство придет их убивать. Они будут сражаться, все они. – Кэрол с трудом сглатывает. – Они уже убивали по его приказу. И погибнут, защищая его, – все до единого.
– А что насчет того водопада, о котором ты упоминала?
– Это неважно. Вокруг всего лагеря ограждение высотой в двадцать футов. Проволока поверху и постоянное патрулирование. Они расстреляют любого, не успеет он перелезть. Но если вы и перелезете, вас поймают. И тогда помоги вам Бог!
Я должна верить в то, что шанс есть. Должна.
Кэрол продолжает:
– Когда-то мне снились кошмары о том, как эти святые выходят из воды. Но мне все это казалось нереальным, пока я не забеременела. – Она снова сглатывает, словно борясь с тошнотой. – Тогда я не могла спать, представляя, как моего ребенка тоже утопят там. Я не знала, будет ли это мальчик или девочка, но не могла допустить, чтобы мой ребенок родился там. Я добровольно вызвалась в миссионерскую поездку – нас посылают в жилых автофургонах, трое мужчин и одна женщина. Новообращенным удавалось привлекать людей лучше, чем тем, кто родился в секте, – те бедные девочки не знали никакой другой жизни. Мы могли очаровывать парней, рассказывать им наши грустные истории, заставлять их поверить в то, что они спасают нас. – Она смотрит на рюкзак, за который продолжает держаться. – Как и было с Реми. Делать это было легко. Придумываешь печальную историю, говоришь парню, что только он может меня спасти… И тот думает, что поступает правильно.