Потом она тащит меня за ворота, там воздух немного чище, и агенты ФБР кричат нам – не останавливаться, не останавливаться, поднять руки, не останавливаться… Я спотыкаюсь и падаю на одно колено. Оглядываюсь на высокую стальную ограду, на закрытые ворота и слышу что-то странное.
Там, в лагере, поют.
Люди патера Тома прекратили стрелять. Они поют какой-то гимн. В основном слышны мужские голоса, но я слышу и несколько чистых, высоких нот. Некоторые женщины тоже остались там – истинно верующие.
Фэбээровцы заставляют нас сесть у обочины дороги; нас умывают, раздают кислородные маски. Через несколько минут я начинаю чувствовать себя лучше. Здесь темно и холодно, и пение наполняет воздух, как до того наполнял слезоточивый газ. Из боковых ворот выходят еще несколько человек, но моего папы среди них нет, и я говорю человеку, который повторно вытирает мне лицо влажной салфеткой, что я должен вернуться туда, что там мой отец, Сэм Кейд, и его нужно найти и спасти.
– Коннор? – Высокий мужчина в темной ветровке опускается на колени рядом со мной. – Коннор Проктор? – Я киваю. Я его не знаю. – Я – агент Торрес. Специальный агент Люстиг просил меня найти тебя и оставаться рядом. С тобой все нормально?
Я понятия не имею. Я больше не знаю, что значит «нормально». Жжение в глазах утихло, но я продолжаю плакать. Это нормально? Это чувство – нормально? Я не знаю, что это такое. Я лишь понимаю, что устал и хочу спать, но при этом я должен вернуться туда.
– Мой отец там, – говорю я. – Он все еще там.
Я начинаю подниматься на ноги, но агент Торрес кладет руку мне на плечо и удерживает меня.
– Агент Люстиг и несколько отрядов специального назначения уже перебрались через стену, они вытащат его. Оставайся здесь.
Он встает и смотрит в сторону ограды. Вид у него напряженный и встревоженный, и я понимаю, что это, вероятно, из-за пения. Сектанты не должны петь в такую минуту. Если они больше не сражаются, они должны были уже сдаться.
Его рация издает треск, и он спрашивает в нее:
– Статус?
Я нахожусь достаточно близко, чтобы разобрать, что отвечают на том конце линии.
– Они отступили в здание церкви. Оно заминировано. Мы сейчас работаем над этим.
– Сколько их в церкви?
– Примерно двадцать пять, женщины и мужчины; детей нет, насколько мы видели. Мы обезвредили два устройства. Осталось одно. Сообщите агенту Люстигу, что лидера секты в церкви нет, повторяю, лидера в церкви нет.
– Ждите связи. – Агент нажимает несколько кнопок на своей рации и говорит: – Специальный агент Люстиг, нам сообщили, что в церкви установлены взрывные устройства, в настоящий момент их обезвреживают, но лидер секты все еще на свободе. Как поняли?
– Вас понял, – отвечает рация. – Вы обнаружили Коннора Проктора? Сэма Кейда?
Агент Торрес бросает на меня взгляд, и я снова чувствую тошноту, потому что понимаю, что он собирается сказать.
– Мы нашли Коннора Проктора, сэр, он жив и в безопасности. Сэм Кейд пока не найден.
– Вас понял. Конец связи.
Я облизываю пересохшие, потрескавшиеся губы и говорю:
– Проверьте металлическую будку в конце того бетонного здания. Мне кажется, он там. Или у озера. Он может быть у озера.
Я надеюсь, что Сэм не там. Я даже не хочу думать, почему он может оказаться у озера, но помню, как видел его там, помню тот последний взгляд, который он бросил на меня, и теперь уже я пла́чу по-настоящему, а не из-за слезоточивого газа. «Папа, пожалуйста, останься в живых. Прошу тебя!»
Торрес передает по рации то, что я сказал. Прежде чем мы получаем ответ, другой агент сообщает:
– В церкви все чисто. Еще одно устройство обнаружено в другом здании, но оно пусто, и…
В следующее мгновение взрыв раздирает ночь на куски. Он такой сильный, что куски дерева и бетона взлетают вверх и летят во всех направлениях. Мы падаем на землю и закрываем головы руками, а когда я поднимаю взгляд, то вижу, что сила взрыва погнула и исковеркала часть ограждения. В ушах у меня звенит, и я просто тупо смотрю на пламя, пылающее по ту сторону ворот.
Никто больше не поет – или я просто не слышу.
– Ради бога, скажите мне, что это было не в церкви, – говорит в рацию агент Торрес.
Но я уже знаю ответ. Взрыв был слишком близко. Сектанты взорвали Сад. И если б не сестра Гармония, все женщины и дети там погибли бы.
– Подтверждаю, что устройства в церкви успешно обезврежены, – отвечает рация. Голос агента на том конце линии слегка подрагивает. – Мы отступили прежде, чем другое здание взорвалось, жертв нет. Сейчас мы производим арест тех, кто был в церкви. Никто не сопротивляется.
Значит, сектанты не смогли совершить общее самоубийство. Это хорошо.
Но моего папу мы так и не нашли.
Я смотрю на огонь, пока Ви не садится рядом, обнимая меня за плечи.
– Всё в порядке, Коннор, – говорит она. Ви Крокетт меня успокаивает…
– Ага, – отвечаю я. Но совершенно неискренне. Потому что всё не в порядке.
28
ГВЕН
Мне кажется, будто ничто не может остановить меня на пути к спасению сына, но кое-что останавливает. Я бегу по тропе вверх от озера, усталая до изнеможения; мои ноги дрожат, как желе, легкие горят от усилий. Я скинула баллон, маску и регулятор, но мне холодно. Ужасно холодно. Я выжимаю скорость из своего трясущегося тела и уже добираюсь до середины склона, когда раздается взрыв, от которого ночное небо на миг становится белым. Я спотыкаюсь, мгновением позже по ушам бьет воздушная волна – словно гром после молнии. Она ударяет меня в грудь, как молот, и едва не заставляет упасть на колени. «Коннор. Мой сын там». Я не могу поверить, что он был в этой огненной вспышке. Нет. Я не верю. Я должна его найти.
Я осознаю́, что кто-то идет ко мне – спускается по тропе прочь от адского пламени, озаряющего ночь алым светом. И он поёт. Мне знаком этот гимн: «Соберемся ли мы у реки, прекрасной, прекрасной реки…»
У него красивый голос, и мне кажется дурной шуткой – самой дурной из всех возможных, – что этот человек способен творить нечто столь дивное.
Он видит, что я стою у него на пути и с меня течет озерная вода. Я навожу на него пистолет, и он прекращает петь.
– Ты кто? – спрашиваю я его. Он останавливается. Я киплю от ярости и ужаса, но внешне я абсолютно спокойна. Абсолютно уравновешенна.
Он медленно поднимает руки.
– Я – патер Том. Я сдаюсь.
«Патер Том». В лунном свете у него почти ангельский вид. Но я знаю, что он совсем не ангел, напротив.
– Где мой сын? – спрашиваю я. Мой голос звучит негромко и почти бесстрастно.
– Джина Ройял… Я знал, что ты придешь. Что ж, если есть какой-нибудь Господь на небесах, то твой сын в аду, – говорит патер Том, и я слышу в его голосе нотки ужасной, самодовольной радости. Эти слова разрывают меня, как взрыв разорвал ночь, и на один невыносимый миг мне представляется, как я опустошаю весь магазин своего пистолета прямо ему в лицо, пока не сотру эту довольную улыбку, пока не останутся только кровавые ошметки, а потом я вставлю новый магазин и продолжу стрелять.
Прихожу в себя и понимаю, что мне осталось утопить спуск на долю миллиметра, чтобы претворить это видение в реальность. Но я не могу, потому что он не сказал, что мой сын мертв. Он сказал: «Если есть какой-нибудь Господь на небесах». Он не стал бы вилять, если б мог прямо заявить мне, что Коннор мертв. Я должна верить в это. Должна, иначе я окончательно сойду с ума.
Патер Том медленно опускается на колени, слегка вздрагивает и улыбается.
– Старые кости. Я уже не таков, каким был когда-то. – Если он пытается убедить меня в том, что он человек, то ему это не удается. Он играет со мной. – Ты принесла зло в наш Сад, как всегда делают женщины. Ты – Лилит, Ева и змея в одном лице. Ты – матерь всех грехов.
Я подхожу к нему, наклоняюсь и сую дуло пистолета ему под челюсть.
– Включая убийство, – говорю я. – Ты убил моего сына?
– Он был в Саду, – отвечает патер Том, и я вижу, как его дьявольская улыбка становится шире. – Сад и наш дом собраний ныне обратились в пылающие угли. Иди, просей их и найди то, что сможешь.
Я ненавижу этого человека, ненавижу его сильнее, чем ненавидела кого-либо за всю свою жизнь. Даже сильнее, чем Мэлвина. Я хочу разорвать его на куски и могу сделать это, просто шевельнув пальцем. Без малейших усилий.
– Это не ответ, – говорю я ему. – Ты убил моего сына?
Теперь он бледнеет. Несмотря на эту улыбку, несмотря на все свое притворство, он чего-то боится. Не пистолета. Не того, что я его убью.
Он боится, что я этого не сделаю.
– Да, – говорит патер Том. – Я это сделал. Он со святыми.
Он смотрит в сторону озера. И я знаю, что он лжет.
– У тебя есть лазейка наружу, – догадываюсь я и понимаю, что права, потому что в первый раз вижу, как в его глазах загорается удивление. – Секрет, известный только тебе одному. Где – возле озера? За водопадом?.. Неважно. Ты не доберешься туда. – Я выпрямляюсь, делаю шаг назад и навожу на него пистолет. – Где мой сын? Отвечай, ублюдок!
Я слышу шаги на тропе, вижу лучи фонариков.
– Гвен! – Это голос Майка Люстига. ФБР прибыло. Я не расслабляюсь, но чувствую теплый прилив облегчения. Теперь я могу найти Коннора. Я могу вытащить его отсюда. Мы сумели.
– Я убил твоего сына перед тем, как уйти, – говорит патер Том. – Своими собственными руками. И он умер, крича и плача.
Единственное, что спасает его от смерти, – то, что одновременно с его словами Люстиг кричит:
– Мы нашли Коннора, он в безопасности!
И я убираю палец со спускового крючка, потому что все еще могу выстрелить. Едва появляются агенты ФБР, я наклоняюсь, кладу пистолет на землю, закрываю лицо руками и кричу, кричу, выплескивая из себя ярость и разочарование от того, что не могу убить этого мерзавца Тома. Кричу от оглушительного облегчения.
Чувствую на плече тяжелую руку Люстига.
– Где Сэм? – спрашивает он. Я делаю глубокий вдох и поднимаю на него взгляд.