К 30 июня наше положение осложнилось. К шоссе обходными путями стала пробиваться мотопехота противника, а у нас все еще не было соседей ни справа, ни слева. Под натиском во много раз превосходящих сил врага, при господстве в воздухе его авиации части дивизии были вынуждены с боями отходить на восток. Мы использовали каждый удобный рубеж для ударов по врагу, хотя и испытывали немалые трудности в снабжении боеприпасами и продовольствием. Более того, дивизия не только оборонялась, но и контратаковала наседавшего противника. В одной из контратак погиб комиссар нашего полка Тавмосян.
Во второй половине того дня примерно в 30 км западнее Каунаса – возможно, из-за беспечности и самоуверенности, а может, немцы просто заблудились – в оборону нашего полка вклинилась и остановилась перед опушкой леса колонна грузовиков с пехотой. Оплошностью гитлеровцев мы воспользовались незамедлительно, открыв шквальный огонь из всех видов оружия.
К нашему удивлению, из перелеска вынырнул танк КВ и начал таранить на шоссе вражеские грузовики. Пулеметчики отрезали от танка рвавшихся к нему гитлеровцев с огнеметами. Забравшихся на танк немцев танкисты сметали с брони поворотом ствола орудия. Мы бросились на выручку. В считанные минуты враг был повержен, только отдельные гитлеровцы смогли спастись бегством в лес. В бою наша рота потеряла лейтенанта Лымарева и двух бойцов. Четыре человека были ранены.
После разгрома автоколонны мы подобрали десяток пулеметов МГ-34, более 50 автоматов и около сотни винтовок. Впервые в наши руки попали огнеметы, но рассматривать их было некогда: солнце было еще довольно высоко над лесом, в любую минуту могла появиться авиация противника. Да и задерживаться на рубеже импровизированной обороны было опасно. Из опыта мы уже знали, что немцы обязательно «проутюжат» место засады авиацией, обрушат на него артиллерийско-минометный огонь. Батальону было приказано сделать бросок на восток и занять новый рубеж обороны.
На новом рубеже местность нам благоприятствовала. Над ржаным полем возвышалась кромка леса. Командир роты занялся расположением взводов, а я с сержантом Соколовым – организацией завтрака: по неизвестным причинам кухня не появилась в нашем расположении ни вчера вечером, ни сегодня, хотя на передовой было затишье. О сухом пайке не могло быть и речи: все, что имелось у нас, давно было съедено. Поэтому решили заглянуть на хутор, со стороны которого доносился лай собаки. По извилистой проселочной дороге мы быстро добрались к цели. У ворот нас встретил стройный белобрысый мужчина лет 50, представившийся Антонасом Уршинасом. По двору бродила живность: две коровы с подтелком, более десятка овец и свиноматка с семейством… Хозяин хутора был бледен, с каждым доносившимся издалека орудийным выстрелом вздрагивал, с тревогой посматривал по сторонам.
– Что делать, начальник?
– Сложный вопрос, – ответил я. – Немец прет сильно, мы вынуждены с боями отходить. До старой границы недалеко, там наверняка остановим. А пока вам бы заняться укрытием имущества и скота, иначе фашисты заграбастают все…
– Спасибо за добрый совет. С чем пожаловали, товарищи?
– Знакомимся с местностью, поскольку неожиданно оказались соседями. К слову: не появлялась ли вчера или сегодня здесь походная кухня? Кормить людей нужно, а она заблудилась.
– Понимаю. Сам был солдатом. С пустым животом воевать грустно, мысли в голове не те. Сколько ртов у вас?
– Больше сотни! – опередил меня с ответом Соколов.
– Возьмите подтелка или пяток подсвинков…
– Мы заплатим или расписку напишем…
– Ничего не нужно! Ждите меня у опушки…
Через полчаса Антонас был на условленном месте с телегой, доверху наполненной мешками и мешочками, ведрами и бочонками. Привязанный к телеге подтелок отмахивался головой от насекомых.
– Принимайте, товарищи, что Бог послал…
«Бог послал» нам восемь буханок хлеба, бочонок с просоленным салом, мешок сухих круглых творожных сырков, два мешка картофеля. Быстро разгрузив телегу, мы сердечно поблагодарили Антонаса за подарок. Не скрою, щедрость простого труженика-литовца тронула меня тогда до слез.
Обстоятельства по работе и службе позволили мне побывать на вотчине Антонаса спустя 25 лет. На месте хутора одиноко возвышалась над густым бурьяном труба печи, согревавшая когда-то душу и доброе сердце хозяина и его семьи…
На переднем крае было затишье. Мы воспользовались этим и накормили роту. Только во второй половине дня над опушкой леса закружил самолет-разведчик, позже назовут его «костыль». Видимо, он искал тех, кто на рассвете разгромил автоколонну. Перейдя на бреющий полет, «костыль» выпустил несколько коротких очередей из пулемета и удалился на запад. Мы предположили, что разведчик нас обнаружил, и не ошиблись.
Вскоре над деревьями засвистели вражеские снаряды и раздались взрывы, потрясшие лес. Снаряды ложились левее хутора, в 300–500 метрах от рубежа нашей обороны. Обстрел продолжался несколько часов. Несколько снарядов разорвалось на колосящемся ржаном поле, не причинив роте вреда.
После обстрела установилась тишина. Солнце спускалось к западу. Обычно гитлеровцы в такое время не предпринимали серьезных акций наступательного характера. В расположении были слышны разговоры, шутки, даже смех. Досталось повару, которого, по его словам, «похитили» вместе с походной кухней и ужином для батальона отступившие от укрепрайона безоружные стройбатовцы и продержали при себе более суток.
Перед закатом солнца из штаба полка в батальон поступил приказ: на рубеже обороны оставить роту прикрытия с приданными двумя сорокапятками, а остальным подразделениям форсированным маршем следовать в пригород Каунаса.
В город роты вошли на рассвете. Мы не увидели здесь даже признаков подготовки к защите, хотя враг был почти рядом. После непродолжительного привала роты в спешном порядке направились к местам, указанным для создания рубежа обороны. Врываться в землю пришлось под обстрелом авиации противника. С юго-востока доносилась артиллерийская канонада.
К полудню налеты авиации и обстрел позиций усилились. В один из таких налетов я получил пулевое ранение в спину и касательное осколочное в голову. После оказания медицинской помощи на исходе дня меня с группой других раненых отправили в госпиталь на попутном грузовике.
В госпитале состоялась встреча с механиком танка КВ, таранившего гитлеровскую автоколонну на шоссе. Руки, голова и грудь танкиста были в бинтах: он получил-таки сильные ожоги от огнесмеси. Преодолевая острую боль, танкист вывел машину в тыл 23-й стрелковой дивизии…
Позже мне стало известно, что под Каунасом погиб командир нашей дивизии генерал-майор Павлов, мужественный, опытный и требовательный военачальник. Командовать дивизией было приказано командиру нашего 89-го стрелкового полка майору Батюку. Под его командованием дивизия с боями прошла через северную часть Белоруссии и вышла к линии фронта под Старой Руссой.
Сорок зарубок на прикладе
Александр Бондаренко
Первый удар немецко-фашистских войск приняли на себя пограничники. Заставы, которые гитлеровцы рассчитывали пройти за считанные минуты, оказали врагу ожесточенное сопротивление, продолжавшееся часами и даже сутками. В историю вошли героическая оборона Брестской крепости – в составе ее гарнизона было около пятисот пограничников, 11-дневная оборона 13-й заставы Владимир-Волынского погранотряда, начальником которой был лейтенант Алексей Лопатин, 19-дневная оборона участка границы в Карелии бойцами Кипранмякского погранотряда, которыми командовал старший лейтенант Никита Кайманов…
Заслуженный пограничник Российской Федерации полковник в отставке Алексей Александрович Урсин был летом 1941-го младшим политруком, исполнял обязанности начальника 27-й заставы Ракверского погранотряда, находившейся на побережье Финского залива, в двенадцати километрах от Таллина.
Пограничник он был тогда молодой, зато воин – опытный. В финскую кампанию служил во внутренних войсках НКВД, был снайпером, имел добрый десяток зарубок на прикладе винтовки… В начале 1941-го экстерном сдал экзамены за военно-политическое училище, а в марте направлен в погранвойска.
На границе было тогда неспокойно. Уже через два дня после заступления в должность, 22 марта, ему во главе группы пришлось задерживать двух лыжников, уходивших по льду залива в сторону Финляндии. А так как каждые выходные на лед выходили кататься сотни людей, то нужно было постоянно быть начеку.
Когда же сошел лед, нарушать границу пытались рыбаки. На участке заставы был причал, к нему пришвартованы 24 моторные лодки, и нужно было следить, чтобы там не оказался излишний запас горючего. Приходилось также тщательно досматривать возвращающиеся моторки. Наблюдение с воды велось пограничными катерами.
Когда в Эстонии устанавливалась советская власть, то многие эстонцы переехали в Швецию, Финляндию, в Америку. В конце 1940 – начале 1941 года в «фатерланд» возвратились жившие в Эстонии немцы. Но вот что странно: покидая расположенное неподалеку от заставы дачное местечко, отъезжающие свои дачи не продавали. Закрыли, поручили соседям посматривать – некоторые даже своих собак здесь оставили. Видно, намеревались возвратиться в ближайшее время.
Застава занимала дачу бывшего министра внутренних дел Эстонии: сам он был арестован, а жена его сдала дачу в аренду пограничникам и каждый месяц приходила получать оговоренную плату. Затем госпожа министерша заходила к бывшей своей прислуге тете Марте поговорить о том о сем, а та потом рассказывала жене Урсина, с которой подружилась: «Надеется, что немцы скоро здесь будут, начнут войну…»
Серьезная информация поступала и по оперативной линии. «На связи» у Алексея были два человека из агентуры – благодаря их информации удалось узнать, что на чердаке одной из дач хранится оружие. Урсин сообщил в управление НКВД – были изъяты двадцать два автомата, два пистолета, ящики с патронами, тысячи сигарет, галеты. Запасы для бандитской группы.