Толпа на мгновение замерла. А затем вновь заволновалась, задвигалась пуще прежнего…
На узком балкончике появился Аршинов.
– Дорогие побратимы! – крикнул он. – Мы уже было до всего договорились. Хотели универсал вам зачитать! Но вышла закавыка!…
Затихшая было площадь ответила недоуменным гулом.
– Ну шо там?
– Перепылысь на радощах?
– А стрильба чого?
Аршинов поднял руку:
– А закавыка такая! Поймали наши хлопцы двух дядькив. Хто? Шо? Плетут шо-то несуразное. Батько Махно раскусил их, как орех. Обыскали. А у них пакет, сургучом запечатанный…
Над площадью повисла гробовая тишина.
– Вы знаете, Деникин уже взял Харьков, Полтаву, идет на Киев. И повсюду офицеры отбирают у селян землю, росстрелюют, лютуют…
– Ты про пакет! – крикнул кто-то из толпы.
– Не розмазуй кашу по тарилци!
– Хай сам атаман нам про пакет росскаже!..
– Так вот, про пакет! – продолжил Аршинов. – Продался Мыкола Олександрович Деникину. С потрохами продался. И вас продал. Деникин ему уже и звание определил – генерала своей армии. Погоны прислал… От и скажите теперь, какая у нас, махновцев, с вами может дружба получиться?
– То брехня!
– Наклеп!
– Хай сам атаман скаже!
На балконе появился Нестор Махно. Балкон был маленький, тесный, и Аршинов ушел, уступив место батьке.
– Не вирыте?.. Брехня, кажете?
Вот когда пригодилось Нестору актерское мастерство! В его голосе звучало неподдельное негодование, лицо было искажено яростью.
– А цьому повирыте? – Он поднял над головой погоны – нарядные, поблескивающие золотом, столь ненавистные всем крестьянам-вольнолюбцам, будь то махновцы или григорьевцы. – Те двое – то деникинськи офицеры. Курьеры. И ци генеральски погоны воны доставылы вместе с письмом и немалымы грошамы вашому атаману Григорьеву. Нате вам их, ци погоны!
И Нестор бросил погоны вниз, в толпу, как несомненное свидетельство атаманской измены.
– А от шо пишуть Григорьеву из Ставки Деникина! – продолжил Махно и показал лист, на котором даже издали можно было увидеть штамп и печать. – Генерал Романовский пыше: «Вам надлежит немедленно соединиться с корпусом генерал-лейтенанта Шкуро и действовать по внутренним операционным путям и магистралям, закрывая красным пути отступления из Одессы и Николаева… Деньги для срочных нужд высылаю»! И скажить мени тепер, шо було робыть з предателем селянства Григорьевым?
Толпа была потрясена.
– Ось вам письмо! Читайте!.. А ось вам ци иудини гроши. Мы и копийку с цых грошей не возьмем. Воны вси в селянской крови!
Махно швырнул вниз письмо, а вслед за ним и целую охапку купюр с изображениями Петра и Екатерины. Все это, как конфетти, планируя, поплыло в воздухе. Но никто не бросился за деньгами, хотя сотенные и пятисотенные времен Николая Второго все еще много значили для крестьян.
– Так шо?
– Смерть! – выкрикнули из толпы несколько помощников Лёвы Задова.
– Смерть! – подхватили уже и григорьевцы.
– Смерть! – кричала разгневанная толпа. Люди, собравшиеся вместе, всегда как дети. Легко внушаемые дети. Ненависть вспыхнула легче пороха.
– Я исполныв ваш приговор – расстриляв предателя Григорьева! Я тепер ваш батько! Я об вас позабочусь!
Гул не стихал. Но теперь это был уже другой гул: он рождался из шепота, из приглушенных голосов.
– Так шо ж робыть, батько? – выкрикнул кто-то. – Не мовчи, скажи слово!
Махно склонил голову к перильцам. Думал. И площадь затихла. Ждали слова. Наконец Нестор выпрямился, вытер с лица слезы:
– Горько! Горько мени, як и вам, браты мои! Шо я можу вам сказать? Одне тилькы: будем вместе, разом! И в гори, и в биди! Будем быться за волю, за свободу! Може, хто з григорьевскых повстанцив хоче додому – хай иде, не осудым… а хто хоче воювать – хай остаеться. Сладкого життя не обищаю, но свободу добудем!
– Батько! Батько! – вскричала толпа. – Разом будем! З тобою!
Некоторые григорьевцы с мрачными лицами выбирались из толпы. Уходили. Но таких было немного.
– Батько!.. Командуй, батько!..
Нестор возвратился в комнату. Переступил через тело убитого Григорьева. На пороге распахнутой двери, ведущей в другую комнату, лежали еще двое убитых григорьевских штабистов и пленные юнкера.
– Вроде обошлось… Та уберить вы их хоть из-под ног! – рассердился Нестор, указывая на убитых. – Схоронить достойно, – сказал Махно. – С мертвымы мы не воюем.
«Всем, всем, всем! Нами, идейными повстанцами батьки Махно, убит контрреволюционер и погромщик атаман Григорьев»…
В салон-вагоне Троцкого, помимо самого Льва Давидовича, находились еще несколько штабистов, стенографы и телеграфист. Не было здесь уже ни хитроумного Склянского, отбывшего в Москву, ни снятого с поста Вацетиса. Зато рядом с Троцким склонился над картой новый главнокомандующий Красной армией Сергей Сергеевич Каменев, рослый мужчина с невероятной красоты и длины пикообразными усами. Таким усам чуть позже позавидует сам Буденный, когда станет знаменитым, «портретным» полководцем.
Троцкий, пропуская сквозь пальцы телеграфную ленту, продолжал читать:
– «…Честных, по темноте своей совершивших ошибку, я амнистировал и присоединил к своей армии. Исторические последствия за казнь Григорьева беру на себя. В настоящий момент пополненная григорьевцами армия имени батьки Махно выступает против врага трудового народа Деникина… Да здравствует анархический интернационал! Да здравствуют вольные Советы!» Подписи: батько Махно и другие.
Троцкий вновь, уже молча, перечитал последние фразы юзограммы.
– Ишь ты… «исторические последствия»… высоко берет… М-да!.. И опять «вольные Советы». Пустословие это. Демагогия.
Приглаживая усы, Каменев думал о более значительном: о продвижении Деникина и рубежах обороны.
– Мы не поняли замыслов Деникина. Киев – всего лишь обеспечение флангов. И на соединение с Колчаком он не собирается. Взятие Царицына Врангелем – тоже всего лишь обеспечение правого фланга, не более. Он нацелился на Москву, скорее даже – на Тулу, источник нашего вооружения. Для этого он должен захватить всю Украину, обеспечить плацдарм, тылы. – Каменев сделал паузу, нахмурился. – Наши же части на Украине, по сути, или разгромлены, или отрезаны. И потому армия этого батьки нам сегодня крайне нужна. Мы не заинтересованы в ее поражении… Надо информировать Махно о реальной ситуации, поделиться разведданными. На политические разногласия, Лев Давидович, пока надо наплевать! Если мы не хотим победы Деникина.
Троцкий обернулся к стенографисту:
– Сермукс! Запишите тезисы послания к батьке Махно… Приветствуем выдающегося народного вождя…
Карандашик стенографиста быстро заскользил по листку блокнота, выписывая закорючки по системе Соколова.
– …В казни Григорьева видим поступок настоящего революционера. Надеемся на взаимопонимание и дальнейшее сотрудничество… – Лев Давидович повернулся ко второму стенографисту, подтянутому, вооруженному, со знаменитым знаком личного бронепоезда Троцкого на рукаве гимнастерки: – Глазман! Записывайте. Организация статей во всех наших газетах. Юзограмма Стеклову в «Известия». В «Правду» Ольминскому, Ярославскому, Бедному. Главная тема – восхваление Махно. Батько очень чувствителен к отзывам в печати. Самолюбив, как все выскочки. Это не для текста, Глазман! Запишите темы: любовь народа к Махно, его стихийная близость к большевикам. Связать эти два тезиса. Талант Махно как полководца! Пока все.
Закончив диктовать, Троцкий удовлетворенно кивнул. Неожиданно сказал:
– Гражданская война намного сложнее шахмат и преферанса! И куда как интереснее! Сколько ходов, сколько блефа, сколько азарта!
Штабные заулыбались. Они хорошо знали, что такое преферанс! Все это были офицеры старой школы. Троцкий обеспечил им защиту от свирепой толпы и от партизанствующих неграмотных вожаков. Достойную жизнь. Паек. Квартиры.
Из окна салон-вагона были видны разбитые пути, искореженные вагоны. У одного из вагонов сидела крестьянка, пытаясь накормить иссохшей грудью ребенка. Рядом лежал обессиленный старик.
Преферанс противоборствующие стороны раскидывали по всей территории огромной России. Лев Давидович хорошо ощущал свое положение истинного вождя и главного игрока. Игрока, не имеющего соперников, за исключением Ленина, первенство которого он благоразумно признавал. У Троцкого всегда был лучший расклад карт. И у него имелся джокер, который, когда требовалось, превращался в любую выигрышную карту.
Этот джокер – отпечатанная на хорошей бумаге «записочка» Ленина. На ней ни печати, ни штампа, одна лишь знакомая всем подпись. Впрочем, штамп председателя СНК был – в левом верхнем углу. Далее – пробел. И слова, набросанные знаменитой скользящей скорописью Ленина. «Товарищи! Зная строгий характер тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что подтверждаю это распоряжение всецело. Ленин».
Троцкий сам подчеркнул нужные слова. Для большей действенности. Кто мог пойти против такой бумаги? Всесильный документик. На века!
Правда, написана эта записочка была по случаю, а не на века. Для тех военачальников, которые, зная о разногласиях Льва Давидовича с Лениным по поводу Брестского мира, вздумали бы противиться приказам председателя РВСР. Но это мелочи.
– Глазман! Записывайте текст статьи в «Известия». Рабочее название… э-э… «Махно – наш верный союзник».
Часть вторая
Глава одиннадцатая
…Батареи Тимошенко и Артюха, выставив на пригорке пушки, вели огонь по маневрирующей деникинской коннице. В бинокль Павло видел белые с красными околышами фуражки офицеров конного Алексеевского полка.
Неподалеку от махновских пушек вздымали в воздух комья земли разрывы снарядов. Это легкая батарея Алексеевской артбригады начала контробстрел на подавление.
– Цель номер один, прицел сто десять, трубка сто пять, три патрона, беглым! – скомандовал Павло.