Пушки дали залп… второй… И над степью повисла звенящая тишина.
– Где третий залп? – закричал Тимошенко. Лицо его исказилось: в бинокль он видел, как алексеевская конница начала обходить его артпозиции, скрываясь в балке.
К Тимошенко подскочил бывший унтер из его давней, екатеринославской батареи:
– Так шо, Павло Матвеич, третьего залпу не буде! Все! Снаряды кончились!
– Глянь в зарядных ящиках! Може, осветительни гранаты осталыись? Хоть для испугу?
– Пусто, як у поганой жинкы в погриби, – ответил меланхоличный унтер.
– Ты шо, не видишь? Обходят нас!
– Хиба шо сам в казенник залезу, – уныло сказал унтер.
– От заразы!.. – Тимошенко поглядел по сторонам, будто где-то поблизости мог увидеть завалящий, но так нужный сейчас унитарный патрон. – Помирать не хочется.
– Кому хочется?..
На кауром малорослом коньке к ним подлетел Артюх:
– Землячки! По дружби, позычьте двойку-тройку снарядив. Обходять, падлюкы, слева.
Павло только сокрушенно махнул рукой, а меланхоличный унтер заметил:
– А нас справа. И без бинокля выдно… А снарядив тю-тю. Последни полетилы…
– Та-ак!.. Получается, помырать будем.
Последние слова они произнесли вместе, дуэтом.
– О! Слово в слово! Значить, сбудеться, – невесело усмехнулся унтер.
Тимошенко, еще раз оглядывая края балочки, откуда вот-вот могли выскочить алексеевцы, заметил чуть в стороне странную вещь. Прямо по степи, подпрыгивая и местами, на проплешинах, поднимая пыль, неслась тачанка, без пулемета, а за ней, шагах в двухстах, дюжины полторы конных, сосредоточенных, с извлеченными из ножен, но опущенными к ноге клинками.
Странно… Обычно конные возглавляют атаки, а повозки идут следом. Присмотрелся попристальнее, и понял: те, что в тачанке, четверо, просто удирали, а конные молчаливо и уверенно, сокращая расстояние, их преследовали. Естественно, по тачанке не стреляли, хотели или взять живьем, или порубить, что для конника в азарте боя удовольствие и нелишнее упражнение.
– До нас пробиваются… ну, те, шо в тачанке. Видать, хто-то из наших, – сказал Тимошенко с горечью, понимая, что ездоки обречены, и передал бинокль бывшему унтеру.
Унтер вгляделся:
– Точно, до нас рвуться… Эх, пару снарядов бы… отсекли б…
Артюх, оторвавшись от «цейса», только вздохнул. Не хотел наблюдать, как будут сечь или вязать тачаночников. Насмотрелся за последние годы всяких картинок.
И тут в разговор неожиданно вмешался Мыкола, тот самый «шестой номер» из имения пана Резника, еще в Екатеринославе примкнувший к батарейцам. В руке он держал то ли куклу, то ли ребенка, запеленутого в тряпье.
– О! – сказал он. – На всяку беду держав. На коне, в переметной сумке возыв. Весь бок коню побыв…
Развернули тряпки, и на свет глянул 76-миллиметровый унитарный. Осколочная граната. Родная!
– Шо ж ты, дорогенький, мовчав? – запричитал Павло, торопливо загоняя снаряд в казенник и закрывая поршневой затвор. Приник к окуляру оптического прицела, закрутил барабаны отражателя и угломера. Довернул ствол, вращая маховик.
– Не спеши! Одын-единственный!
– Не балабонь под руку! Одийды!..
Граната легла точно под ноги передних всадников, которых отделяло от тачанки уже саженей десять. Сквозь облако дыма и комья земли, вздыбившиеся тяжелой тучей, было видно, как бились лошади, стараясь подняться, как зелеными бугорками человеческих тел покрылась земля.
Оставшиеся в живых конники сдерживали бег, откидываясь назад, тянули на себя поводья. Откуда им было знать, что взорвался единственный, чудом уцелевший снаряд?
– Все, хлопци, кончилась песня! Подрывай пушки, Артюх! – крикнул Тимошенко. – Передки сюда!
Пушкари засуетились.
– Ты шо? – вызверился на Павла Артюх, вытаскивая револьвер. – Измена? Григорьевци зроду пушок не оставлялы!
– И махновцы не оставлялы, – ответил Павло, тоже вытаскивая пистолет.
Они стояли друг против друга, как два драчливых петуха, изготовившиеся к схватке. Подлетели ездовые на передках, за которыми грохотали пустые зарядные ящики.
Загремели поодаль разрывы ручных гранат, брошенных в стволы. Пушки задергались. Осколки, с визгом царапая нарезку, вылетали из стволов и огнем били из казенников. Дым окутывал орудия.
Через короткое время Тимошенко, Артюх и остальные пушкари, вцепившись друг в друга, в передки, в ящики, мчались по рытвинам, ускользая от появившейся на краю поля кавалерии алексеевцев.
– Пушки еще будут!.. Пушки в бою достанем! – подпрыгивая и едва не падая с ящика, кричал Тимошенко своему новому побратиму в ухо, не обращая внимания на посвистывание пуль. – Только не дуже спеши! Надо б поглядеть, кого мы от смерти спаслы!
– Ты гляди, шоб алексеевци на тебе не поглядели, – огрызнулся Артюх. – А за тех, шо на тачанке – не беспокойся. Видать, лыхи хлопци – догонять!
Тачанка, и верно, приближалась. Одно колесо крутило кренделя, готовое вот-вот слететь со ступицы.
У края лесочка пушкари остановились, огляделись. Алексеевцы прекратили преследование и темной цепочкой, удаляясь, потянулись к горизонту.
Тачанка подъехала к махновцам. С переднего сиденья соскочил красный, взъерошенный Зяма Сольский. Он продолжал сжимать вожжи в трясущейся крупной дрожью руке. За Зямой слезли еще трое.
– Хто такие? – спросил Тимошенко.
– Не узнаёте? – даже обиделся Зяма. – Это ж я, Сольский. А это товарищ Волин.
– А эти двое? Тоже анархисты?
– Анархисты, анархисты, – ответил один из неизвестных.
– Еле успели выскочить из Харькова, – пояснил Сольский. – Там уже Май-Маевский.
– Ну шо ж, поехали до батька!
Бросив тачанку с отбитым колесом, все забрались в повозки, брички и скрылись в лесочке, куда уже втянулись основные силы артиллеристов…
В гулком пустом классе сельской школы собрались на совет все махновские командиры. Здесь и Лёвка, и Щусь, и Галина Кузьменко, и Аршинов, и Фома Кожин, и братья Махно – Григорий и Савва, и опирающийся на костыль Каретников. На привычном месте за столом, над картой склонился начальник штаба Черныш, только сутки назад объявившийся в отряде.
Явились на совет и культпросветовцы, комиссары от анархизма. Настроение у всех было не из радостных.
– Батько, восемь тысяч наших уже вернулись, – попытался поднять дух присутствующих Щусь. – Та григорьевцев одинадцать тысяч… Роздобыть бы патронов – и айда на левый берег ослобонять Гуляйполе!
Наступило молчание. Черныш, постукивая по карте карандашом, смотрел на Щуся как на весельчака на поминках.
– Какое Гуляйполе! О чем ты, Федос? Шкуро по нашему уезду гуляет. Слащёв из Крыма вырвался, с этой стороны нас зажмет. Алексеевцы опять же. А у нас на возах уже сколько раненых! И практически нет боеприпасов…
В классе наступила гнетущая тишина. Сидели, думали.
Затянувшееся тяжелое молчание прервал запыхавшийся, растерзанный Тимошенко. Он ворвался в помещение, неся с собой дыхание недавнего боя и бегства.
– Батько! – выкрикнул он, стаскивая и сминая порванную фуражку. – Вели расстрелять! Обошли нас алексеевцы, зажали! Пока моглы – отбивались. А потом… потом боезапас кончився, пушки взорвалы, людскых потерь, правда, немае… Удирали, як зайци…
– Сидай, – не глядя на пушкаря, сказал Махно. – Не ты один – все мы скоро тикать будем, як зайцы. Не знаю только, куда? – Он царапал стол, усиленно размышляя.
– И еще я тебе, батько, гостей привиз, – сказал Павло в наступивший тишине.
– Каких еще гостей?
– Та двох наших нархистов, шо ты в Харьков когдась отправыв. З нымы ще двое.
– Где они?
– В колидори. Позвать?
Нестор сам выскочил в коридор, увидел Зяму Сольского, Волина, обрадовался. Волину пожал руку, Зяму обнял.
– Вот, Нестор Иванович, – торопливо сказал Зяма. – Еле выскользнули из Харькова. Там уже Май-Маевский.
– Этого надо было ожидать. Деникин наступает на Москву. – Нестор перевел вопросительный взгляд на двух незнакомцев.
– Знакомьтесь, Нестор Иванович! – сказал Волин. – Наши товарищи из анархистского «Набата».
– Те́пер, – представился один из набатовцев, тот, что был повыше.
– Барон, – протянул руку второй, округлый, маленький.
– Барон? – усмехнулся Нестор. – Ну, если ты барон, чего ж от своих сбежал?
Продолжая разговаривать, они вновь вернулись в класс, где заседал совет.
– Собираються, собираються наши, – повеселевшим голосом сказал Махно и указал на Сольского и Волина. – С этими мы уже огонь и воду прошли… А это— двое новеньких. У одного, правда, фамилия подозрительна. Барон.
– Это псевдоним, – пояснил Зяма, уже полностью пришедший в себя после смертельного бегства от алексеевской конницы. – А звать его Арон.
– Ну и добре, – усмехнулся батько. – Добре, шо Арон, а не Барон… черти б вас побрали с вашими псевдонимами. Я от як был Махно, так и остался Махно… А что такое «Тепер»? У россиян це «сейчас». Тоже псевдоним?
– Псевдоним, – подтвердил Исаак Тéпер.
– Лучшие перья анархии! – поспешил успокоить батьку Волин. – Пишут на страх врагу, на радость анархистам. И ораторы замечательные. Зажигают!
– Садитесь, ораторы! – сказал Нестор. – У нас тут серьезный совет. Сейчас или теперь, Барон чи Арон, а белая конница зажимает нас. Может такое случиться, шо она из всех нас гусиные перья сделает, а может быть, и пух…
Нестор вновь склонился к карте.
– А шо говорит разведка? – спросил он.
– Добровольци Май-Маевского в пригородах Харькова, – доложил Лёвка.
– Устаревши сведения, Лёвочка. Он ораторы говорят, белые уже давно в Харькове.
– Для нас ниякой разницы… Деникин приняв план наступать на Москву. Но для цього йому надо занять Украину, шоб обезопасыть свои тылы. Красна армия почти розбыта. И тепер только мы у нього кисткою в горли. Отдав приказ уничтожить нашу армию. И Слащёв уже повернув свий корпус на Помощную, шоб потом окружить нас.
Махно не отрывал глаз от карты.
– Скажи, Лёва, а шо Деникин? Замирился с Петлюрой?