– Да шо ты, батько! – взмахнул огромной ручищей Задов. – Петлюри ця «едына и недилыма» як серпом по яйцям. Он офицерив в Киеви постриляв. А дроздовци пид Сумамы розбылы петлюровцив и даже пленных не бралы…
– Та-ак!
Все смотрели на Нестора с надеждой. Батько решал сейчас судьбу махновщины, а может, и всей Великой Третьей революции.
– Деникин дурак, – сказал он. – Може, генерал и хороший, а думки у него коротки, як мышыные хвосты… Где щас Петлюра?
– Та там же, под Уманью.
– Значит, так! – решительно сказал Махно. – Вырушаем на запад, до Умани… А ты, Лёвочка, бери с собой надежных хлопцев и впереди нас спеши до Петлюры. Договарюйся. Скажи, батько Махно просит помощи против Деникина.
– Поможет. Сам он воевать с Деникиным не станет. Боится, – поддержал Нестора Черныш. – Войско у него, правда, немалое, но слабое. Он как та коняка на льду, не знает, на какую ногу встать.
– А на кой хрен он нам сдався, той Петлюра? – спросил Каретников.
– Та он нам, и правда, як собаке пятая нога. Но снабжают его боеприпасамы хорошо. И Польша, и Франция, и Румыния… И лазареты у них, лекари, средства всяки. Так, Лёва?
– Так, батько, – подтвердил Задов. – Воны, правда, и Деникина снабжають. Им абы Украину оторвать од России.
– О! – поднял палец Махно. – Пускай стравливают! А нам надо в ту щелочку меж ними попасть. – Он повернулся к деду Правде: – Шоб як вышнева косточка: попадет осенью в якую-то щелочку – и все! Весною на свет ростком выглянет, живая, невредимая. Так, дед?
– За год деревцем становится, – согласился с Нестором дед Правда.
Махно встал.
– Знаю, хлопцы будуть роптать: чего идем на запад, от своих хат? Говорите им: вернемся. Пускай малость потерпят. – И затем обратился к Чернышу: – Составляй план-поход, штаб. Обоз з ранеными в середину. Выступаем через час!
И потянулся по Центральной Украине обоз. Ровные, как стол, степи сменились холмами, позеленее и пошире стали лесочки, поуже и повольнее реки.
Шли медленно, то и дело останавливались, меняя коней, торгуясь с селянами: по мере продвижения на запад мужички становились поприжимистее, порасчетливее, просили все больше денег, а коней старались дать похуже. Брички, тачанки – все требовало ремонта. Наседавшие с востока и юга деникинские части, хоть и разрозненные, наносили чувствительные удары. Бои не прерывались ни на день. Обоз с ранеными становился все длиннее. Оставлять раненых в хатах у селян было нельзя – добровольческая армия махновцев в плен не брала.
А впереди маячила встреча с петлюровцами… Иногда положение казалось безвыходным. Но надо было идти и идти. При этом армия батьки разрасталась, а не уменьшалась. К ней прибивались красноармейцы из местных гарнизонов. Иногда целые части, даже бригады и полки из отступающей почти параллельно советской Южной группы войск. Ею якобы командовал молодой военный гений, двадцатитрехлетний Иона Якир, а на деле – начальник штаба, опытнейший тактик и стратег, «адмирал старого режима», давно служивший новой власти сорокалетний Александр Немитц.
Перешедшие на сторону Нестора красноармейцы тяготели к анархизму, ругали дисциплину, засилье комиссаров, офицеров царской школы и становились махновцами естественно и просто, как будто влились в армию едва ли не с самого ее возникновения. Вот только многие были без оружия и без боеприпасов.
Черныш ворчал:
– Одна обуза! Едоки! Гири на ногах армии…
– Сгодятся, – загадочно отвечал ему Махно. – Дармовое не выбрасывают.
Скрипели возы бесконечного санитарного обоза.
Один из махновцев с головой, забинтованной от макушки до рта, услышал рядом стук копыт, приподнялся:
– Эй, хто це?.. Ты, Лёва?
– Ни, – сказал незрячему хлопцу его раненый сосед.
– Значить, Феня!.. Угадав? Чую, вроде як Лёвкин конь.
– Я, я! – откликнулась певучим своим голосом, который завораживал и ласкал мужское ухо, красавица Феня.
– Скажи, Феню, куды мы направляемся? – спросил раненый. – Додому чи од дому?
– Туды, де лазареты. До Умани.
– Бував в Умани, – с удовлетворением произнес раненый. – Там ричка красыва. Ятрань! Голуба, як небо!.. А ты песню про Ятрань знаешь, Феню?
– Хто ж ее не знает?
Феня придержала коня, медленно ехала рядом с телегой.
– Заспивай, Феню. Ты добре спиваешь, я на концерти в Гуляйполи чув.
– Не морочь дивчини голову, Гнат. Може, вона спишить кудысь…
– Ничего, я спою, – согласилась Феня. И стала негромко выводить: – «Там, де Ятрань круто вьеться, де по каменю шумыть, там дивчина, гей, як зоветься, козак знае та й мовчить…»
Лилась над степными просторами одна из самых лиричных, с великолепными словами народная песня.
До самого горизонта растянулся махновский обоз. Исчезал в распадках. Взбирался на пригорки…
Путь становился все тяжелее. Арьергарду по три раза на дню приходилось отбиваться от наседающих белогвардейцев. А то вставала на пути речка, которую с трудом форсировали под взрывы снарядов, поднимавших донный ил…
Проходили через села. С яблонь свешивались краснобокие плоды. Скрипели несмазанные колеса телег, и глухо стучали по сухой глинистой дороге копыта уставших лошадей…
Не без труда переезжали через железнодорожные пути. Лошади натужно вытаскивали телеги на крутую насыпь, колеса застревали между рельсами. Свистели батоги, надрывно кричали возчики. Нестор стоял на насыпи, ожидая, когда последняя телега с ранеными перевалит через рельсы. Тихо сказал стоящим возле него командирам:
– Вот этой железки я больше всего боялся. И сейчас боюсь. Чуть-чуть прозевали они нас. Но чую: с минуты на минуту тут должен появитиься бронепоезд. Они ж не совсем дурные.
– Так шо робыть, батько? – спросил Павло Тимошенко.
– То-то ты не знаешь?
– Була б у нас хоть одна пушка, я б не спрашивал.
– Подумай. Може, до чего-то и додумаешься.
– Додумався.
Прихватив с чьего-то воза несколько брусков взрывчатки, запалы и бикфордов шнур, Трохим Бойко, Павло Тимошенко и еще несколько повстанцев побежали вдоль железнодорожных путей. Услышали, как где-то далеко застучали рельсы.
– Стой! – приказал Павло, и они начали торопливо закладывать под рельсы взрывчатку.
– Ты под саму рельсу. Шоб лопнула.
– А чорт його знае як.
– Знызу засовуй… От ты, ей-бо! Як ты тилькы с жинкою ладыв?
Вскоре вдали показался бронепоезд. Впереди паровоз толкал платформу с мешками, а над мешками возвышалось тупое рыло пулемета. На броне одного из броневагонов белела надпись «Генерал Корнилов». Проглядывало и закрашенное «Урицкий»: бронепоезда часто переходили из рук в руки, восстанавливались, даже продавались. И, конечно, перекрашивались, меняли имена.
Офицер поднялся над мешками, заметил людей на изгибе дороги. Указал пулеметчику.
– Скорее, Павло! Побьют наших на переезде! – торопил пушкаря Бойко.
Тимошенко раздул трут, приложил его к шнуру. Бенгальский огонек побежал по проводу.
– Пошли! – И они побежали к перелеску.
Пулеметная очередь с платформы вспорола землю у ног бегущих… Вторая очередь заставила Трохима споткнуться, упасть. Павло бросился к товарищу, попытался поднять его.
– Не трудысь! – мрачно сказали ему. – Бачь, в голову попав!..
Прогремел взрыв. «Генерал Корнилов» остановился, накренился.
В перелеске махновцы перевели дух. Бронепоезд, казалось, был все еще близко. Сразу за зарослями слышалось тяжелое дыхание паровоза.
– Хороший командир був! – сдавленным голосом сказал Павло. – Шо ж, так и оставим?
– А шо ж ты зробышь? – мрачно ответил повстанец. – Пид пулемет не сунешься!
Последние телеги с ранеными тяжело переваливались через рельсы, скрывались в пыльной завесе. То в одной, то в другой стороне были слышны звуки боя – это отбивались от преследователей боковые походные заставы…
Махно с высоты своего мощного коня оглядывал пространство, расстилающееся вокруг.
Разгар позднего лета. Сады полны плодов. На баштанах ярко-желтыми и коричневыми холмиками возвышались гарбузы.
– Давай вперед, Федос! – приказал Нестор Щусю. – Еще не раз железку придется форсировать. Если шо, стойте насмерть, а обозу дайте пройти!
– Тилькы так, батько!
Щусь свистнул, увлекая за собой отряд конников.
…Какое-то время махновцы двигались спокойно, тихо. Лишь стрекотали над степью кузнечики и уныло поскрипывали несмазанные колеса телег.
Но вот Нестор насторожился. Увидел, что слева к ним приближается масса пеших и конных…
– Кожин! Фома!
Слова батьки тут же передали по цепи.
Тачанка Фомы, а вслед за нею и тачанка деда Правды появились рядом с Махно, обойдя обоз по широкому шляху.
– Гляди туда! – Нестор указал Кожину на приближающуюся колонну. – Если беляки – попридержите, не допустите до обоза!
– Патронов не хватит.
– А вы экономно… не сильно жирными очередями!
Тачанки помчались навстречу вооруженной человеческой массе. На расстоянии двухсот шагов они лихо развернулись, выставили тупые стволы «Максимов». Но этот маневр пулеметчиков не произвел должного впечатления. Все так же мерно, поднимая пыль, колыхались нестройные ряды, многие пешие поддерживали своих раненых товарищей.
Фома пристально всматривался в запыленных усталых людей. Нет, они не были похожи на беляков. А потом он узнал знакомую фигуру Калашника, тот тихо ехал сбоку от колонны на запаленном хрипящем коне. А рядом с ним, уцепившись за стремя, в грязной гимнастерке полкового командира Красной армии тяжело ступал Глыба. Он! Земляк, приятель и вечный противник Нестора!
– Отставить! – встав во весь рост на тачанке, прокричал Кожин.
Первыми приблизились к Махно конные. Нестор обнялся с Калашником. Глыба же просто подал руку.
– Шо, большевик? Тебя снова до махновцев потянуло? – спросил Нестор.
– С Деникиным пришел воевать, – ответил Глыба. – И полк со мной.
– Это шо ж, тебе такой приказ от начальства вышел?
– Начальство послало дивизию пробиваться на Брянщину. На фланге группы Якира. Нас разбили. Мой полк случайно уцелев. Прослыхали, шо ты тут недалеко…