Не прошло и двух часов, как тачанки, телеги, линейки с махновцами, пешие и конные – все стали покидать пустырь на разъезде. Разворачивались в боевые порядки…
Лишь один полк направился в другую сторону, туда, куда двигалось все махновское войско на протяжении последних дней. Туда, где мерцало вечернее, с уже холодным осенним сиреневатым отливом небо. На запад.
Этот полк должен был демонстрировать слащёвцам прорыв в том направлении, в каком они его ожидали.
Получив по десятку патронов и три пулемета с тремя лентами, полк шел лихо, воодушевленно. Никто из них не знал, что обречен вызвать огонь противника на себя, стать живой приманкой, мишенью, жертвой…
Глава двенадцатая
Ушел, прогудев на прощание, бронепоезд. Ушли составы с ранеными.
Нестора окружили самые близкие, самые верные помощники.
– Что патронов на полчаса боя, знаю, – сказал Махно, ни на кого не глядя. – Для начала будем переть живой силой, конницей, с саблями, штыками. У белых тоже не абы какие припасы. У тех же «загонщиков». Нужно заставить их порастратить свои патроны, пускай тоже повоюют, как и мы. Кость в кость. Нас раза в четыре больше. Одолеем!
– Батько! – ужаснулся Черныш. – Ты о потерях подумал? Тысячи уложим!
– Сколько уложим, столько и уложим, – жестко ответил Махно. – Ставь впереди красноармейцев, шо до нас в пути пристали. Наших хлопцев, проверенных, приберегай… Пробьемся! Слово тебе даю! А без потерь, конечно, не обойдемся. Не то всех потеряем. Слащёв, я так понимаю, из белых генералов самый боевый и самый умный…
Перевели дух, прикидывая перепетии будущего жестокого и, возможно, самого кровавого боя.
– И вот ще шо… – сказал Нестор. – Пускай наши наставники-анархисты, ораторы и писаки проедут по всем полкам. Надо хлопцам сказать шо-то такое, шоб они дрались насмерть, хочь зубами! Шоб кровь закипала! Шоб себя нихто не жалел! Пусть скажут: это будет не просто бой. Или мы Деникина придушим, или он нас… А иначе зачем нам тот Культпросветотдел, если он души перед боем разогреть не может?
Два часа, перебивая друг друга, анархисты-теоретики готовили воззвания. Всех перещеголял наделенный серьезными литературными способностями Волин. Он не употреблял призывов, звонких, но привычных слов. Он «сочинил» несколько записных книжек и писем, якобы найденных у взятых в плен или убитых офицеров. В них было все: смакование пыток и издевательства над захваченными в плен махновцами и селянами. Выдающийся анархист приводил такие детали, от которых действительно стыла кровь в жилах.
Конечно, офицеры и казаки из добровольческих частей вели себя жестоко, мстили и правым и виноватым, и махновцев, взятых в плен с оружием в руках, в живых не оставляли. Раненых тоже добивали. Но делали это обычно незамысловато и буднично, с профессиональным безразличием. Волин же с пониманием задачи изложил «факты» невероятных надругательств. Описывал вспоротые животы изнасилованных и беременных молодиц, поджаривание махновцев на железных листах. Нашел немногие, но точные слова, выражающие радость и наслаждение палачей.
Друзья-анархисты удивились публицистическому дару полуседого и в свои тридцать шесть лет уже знаменитого теоретика и синдикалиста. В их среде он считался уравновешенным, склонным к академизму теоретиком, «стариком». А вот поди ж ты – разошелся!
Находки Волина взяли на вооружение. Культпросветовцы разъехались по частям, разбросанным на многие версты вокруг. Зачитывали повстанцам и красноармейцам «офицерские записные книжки», добавляя к этому ораторскую пылкость и митинговое мастерство. Шомпер даже плакал.
Слово – великое оружие. Войска закипели. Как и хотелось батьке, многие были готовы зубами рвать ненавистных беляков. Злоба заменяла патроны. Добела раскалялся булат гражданской, междоусобной войны.
Остывать такому накалу – долгие годы…
Офицеры и солдаты Первого симферопольского полка расположились на короткий отдых. Винтовки в козлах, пулеметы отдыхали, уставившись тупыми рыльцами в небо. С соседними полками – Вторым Феодосийским и Керчь-Еникальским была установлена визуальная и телефонная связь.
Все три воинские части, почти полностью укомплектованные, играли роль загонщиков и должны были подпирать уходящих на запад махновцев, стремясь вытолкнуть их на заранее обусловленное место. Боеприпасов им было выдано немного, для «постреливания», а наибольшая доля досталась тем, кому предстояло уничтожить махновское войско.
Генерал Слащёв находился на открытой платформе, прицепленной к блиндированному «бронепоезду» (броня: мешки с песком и бревна). Он только что пересел с коня на платформу, чтобы получить сообщения по телефонам и видеть все вокруг. Провода тянулись от платформы в разные стороны, ко всем трем крымским полкам.
Нина, «юнкер Нечволодов», находилась неподалеку от Слащёва, но «не мешалась под ногами». Знала, что ее генерал, ее Яшка находится не в духе. Конечно, раны, как всегда, изводили его. Но, кроме того, генералу крайне не нравилась растянутость корпуса, дыры в позициях. Накануне, по радиоприказу Деникина, Слащёв отправил дивизию генерала Попова брать Умань и уже получил известие, что петлюровские части сдались без боя. Но это нисколько не радовало и не успокаивало. Попов был далековато, а у Якова Александровича появилось и все больше нарастало смутное предчувствие, что изобретательный Махно готовит какую-то каверзу.
В отличие от других деникинских генералов Слащёв относился к батьке с должным уважением и даже почтением. Батько, несомненно, был самородком, своего рода партизанским талантом или даже гением.
Платформа ощетинилась пулеметами, хотя здесь, на открытой местности, Слащёву ничто не угрожало. Но – Махно… Черт его знает, что он придумал и что еще придумает в последующий час!
Западный ветер донес звуки отдаленного боя.
– Кажется, началось, – сказал начальник штаба корпуса полковник Дубяго, стоявший рядом со Слащёвым. И вздохнул облегченно: – Со стороны Саврани, как мы и думали.
Тут же закрякал телефон. Слащёв выслушал сообщение: «Махновцы силой примерно до полка наступают в западном направлении. Втягиваются в ловушку. По-видимому, этот полк – авангард, своего рода разведка боем. Пока пропускаем, заманиваем».
Генералу сообщение не понравилось. Разведка боем силой в полк? Странно.
Скинув с головы башлык грубого брезентового плаща, он прислушался к восточной стороне, но ничего не услышал, кроме легкого глухого стука, который издавал моросящий дождь, падая на брезент. К тому же сторона была подветренная. Да и расстояние…
Генерал смахнул влагу с плеча. Телефонист пытался связаться с Первым Симферопольским полком. Но тщетно он закрывал рукой трубку, требуя на связь дружка – полкового телефониста. Выяснилось: провод был оборван. Очень плохой знак!
Слащёв решил скакать туда сам, велел подать коня и предупредить конвой. Но тут же отменил приказ. Морось внезапно оборвалась, блеснуло солнце, и словно из этой небесной прорехи, как огненный вестник, явился конный связной. Вскочив на насыпь, он осадил храпящего коня у самого борта платформы.
– Ваше превосходительство! Капитан Шаров докладывает: махновцы вышли тремя плотными колоннами, разворачиваются. Конница готовится к атаке.
– Куда движутся? К Саврани?
– Никак нет. На Ольвиополь и Ольшанку… Капитан Шаров также просил доложить, что, по данным разведки, Махно получил от Петлюры боеприпасы, но в ограниченном количестве, сдал Петлюре своих раненых, а также пополнился за счет группы Якира тремя тысячами конницы и девятью тысячами пехоты…
Слащёв опустил голову. Сообщение – хуже некуда! Махно опередил его. Генерал уже не успеет перестроиться и оказать помощь трем полкам «загона»: они обречены. Капитан Шаров, незаменимый начальник разведки, чуть-чуть опоздал с сообщением. На час-два. Анархистский батько всех обскакал. Но… бой будет пороигран, сражение – нет. От Слащёва батьке увернуться все же не удастся. Генерал сам, будучи начальником штаба у Шкуро, проходил тактику партизанской, рейдовой войны. Он знал, как в клочки разнести Махно!
– Какие будут распоряжения, ваше превосходительство? – связной едва сдерживал разгоряченного коня, который месил копытами грязь и скользил вниз.
– Никаких. Если доберетесь до Первого Симферопольского, или Керчь-Еникальского, или Второго Феодосийского – передайте: держаться! Начнут отступать – их вырубят! – Генерал посмотрел на молоденького конного: юнкер или прапорщик? Горячий. – Впрочем, можете ничего не передавать. Им и без того все ясно! Вы поняли?
– Так точно! – Связной козырнул и исчез в разгорающемся солнечном пятне, выжигавшем дождь.
Провожая всадника взглядом, Слащёв подумал: «Солнце Аустерлица. Поглядим еще, поглядим, кому оно посветит!»
– Николай Петрович! – обратился он к полковнику Дубяго, который, зная характер генерала, не вмешивался с предложениями, ожидая, когда позовут. – Положение, похоже, такое. Превосходящими силами Махно сомнет три наших полка. Это случится, когда у них кончатся боеприпасы. То есть очень скоро. Но и у Махно потери будут немалые: наши полки стойкие. Махно будет измотан и также останется без боезапаса. Он рванется дальше, в степь, откуда мы его только недавно вытеснили. Основные силы нашего корпуса свежи и хорошо снабжены. Собирайте всю кавалерию. Пригоните поездами из Умани конный полк генерала Попова. Срочно. Пехоту – на любые повозки, тачанки, на все, что способно двигаться. Реквизируйте у местного населения. Мы настигнем Махно, как только он остановится для передышки и смены лошадей. И уничтожим!.. У вас есть замечания? Возражения?
Полковник с минуту подумал. Он был опытный штабист, тактику изучал не только в академии, но и на полях сражений. План Слащёва был единственно верным и, безусловно, вел к победе. Полной победе.
– Замечаний нет. Разрешите действовать?
– Говорят, у Махно в заместителях какой-то немецкий генерал, – вмешался в разговор штабной капитан, дерзкий не по годам и не по чину. Шрам от шашки, навсегда изуродовавший его красивое юное лицо, давал ему право на некоторое пренебрежение субординацией. – Ведь какой блестящий маневр! Перевернул фронт! Пробьет наши полки – а дальше пустота, простор, одни мелкие гарнизоны… В то время как основные силы заняты походом на Москву. Махно станет малороссийским царьком.