Возы нескончаемой вереницей втягивались в город через Каменскую слободку. Стучали по булыжнику копыта, громыхали и скрипели возы и телеги.
– Сворачивай на Каменский базар! – кричал полицейский, стоящий на перекрестке. – Озерный переполненый!..
Но его не слушали, перли прямо в центр… Загородили путь свадьбе. Она остановилась.
Молодой «мешок с деньгами» поначалу с любопытством рассматривал возчиков. Но вскоре любопытство сменилось тревогой. Он решительно отбросил сигару, торопливо слез с пролетки.
– Ты куда, Альбертик?
– По делу, графиня! По делу!
– Но ты скоро вернешься?
– Боюсь, шо не сильно скоро! Если шо не так, просю пардону, графиня! – Он перебежал улицу и нырнул в прибрежный парк…
…На подъезде к рынку овощи на возах вдруг подозрительно, сами по себе, зашевелились. Полетели с возов на землю кочаны капусты… Чвах – разлетелась, растеклась по булыжнику красная арбузная мякоть, посыпались на дорогу огурцы, баклажаны, покатились золотистые яблоки. Из возов, из-под наваленных на них сверху овощей, стали выбираться махновцы. Отряхивались от соломы. Расхаживали затекшие ноги. В руках у каждого либо винтовка, либо ручной «льюис», а кое-где на возу уже возник и «Максим», приготовленный к стрельбе.
Очередь по стеклам, по крышам – для острастки!
Телеги с пулеметами останавливались на перекрестках, занимали важные, узловые места.
Гвалт. Паника. Выстрелы. Разбежалась в разные стороны перепуганная «свадьба».
– Махно в городе!.. Батько Махно!.. – послышались крики самых догадливых.
Городовых, стражников с улиц как ветром сдуло. Они бегали по дворам, на ходу срывая погоны. Забрасывали за заборы фуражки. Скрывались в пристройках, сараях…
На въезде в город офицеры и стражники бросились к пулемету, установленному на деревянном помосте. Но селяне, чинившие телегу, вдруг оказались с маузерами, шашками. Зазвучали выстрелы…
И тут же – где только умудрились спрятаться в голой степи? – в город влетели конники Каретникова. Со свистом, со стрельбой, с блеском шашек…
Дедок, стоя посреди запруженной возами базарной площади, стянул с лица фальшивую бороду, распрямился. И все! И не стало больше «капустного дедка». Возник Нестор Махно. Юрко подвел к нему коня. Приподнявшись в седле, Махно прокричал:
– Давай, хлопчики! На этот раз город никому не отдадим!
…От Потемкинского дворца, окутываясь сизым выхлопом, отъехал длинный «линкольн». В нем, кроме шофера, находились еще несколько военных и штатских. И, конечно, комендант Лещинин.
– Проспали! Прогавкали! – кричал он. – Давай на Чечеловку! Может, с той стороны еще проскочим!
А в город на тачанках уже въезжало и входило остальное махновское войско. Павло Тимошенко командовал батареями, которые тянули упитанные немецкие битюги…
Штаб Махно обосновался в Потемкинском дворце. В зале, где еще вчера сидел командант Лещинин, батько принимал рабочие делегации. Явились и те самые железнодорожники, что менее года назад не давали махновцам уйти из города, и рабочие «Металлиста», что сооружали баррикады на их пути…
– Ну што? Опять будем ругаться? – спросил Нестор.
– Та ни, чого там! – мял в руке фуражку приземистый, с властным лицом трудяга. – Розглядели мы деникинцев… Кооперативы наши позакрывали, профсоюзы роспустили…
– Жопу ативистам набылы! – добавил второй металлист. – А кого и в тюрягу… Для них шо рабочий, шо большевик – не розбыраються!
– Ну и с каким же делом пришли? – Махно хитровато оглядел делегацию.
– Спросить… насчет наших касс и банков, – сказал «властный» рабочий. – И вообще, насчет грабежей…
– Ничего вашего не тронут, – заверил Махно. – Разве шо у имущих классов. Которые в роскоши.
– Ну и добре, – согласились рабочие. – Насчет имущих возражениев не буде.
– И промышленныков наших… тоже не сильно обижайте. Они все ж таки дело понимают, кому шо продать… Экономика, то тонкое дело…
– Договорились, – согласился Махно. – И вас прошу тоже немного подсуетиться. Собираюсь провести в Катеринославе съезд вольных Советов. Прошу, шоб и от ваших профсоюзов делегаты были… Шоб не только селянство, а й рабочие свое слово сказали!
– Постараемся! – Рабочие о чем-то коротко пошептались, и «властный» от имени «громады» добавил: – У нас до селян тоже вопросы имеются: шоб цены на хлеб не того… не сильно… шоб по совести…
Делегаты направились к выходу.
– Анархисты за союз пролетариата с крестьянством! – им вдогонку сказал до сих пор молчавший Аршинов. – За одно целое.
– Все правильно, – задумчиво произнес Махно. Все же наличие большого числа пролетариев в городе его смущало. Хорошо бы, конечно, большие заводы снести, а оставить мастерские, где рабочий полдня работает в цехе, а полдня крестьянствует. И Кропоткин вроде за то же выступал, и Бакунин. Большое предприятие, хочешь не хочешь, делит людей на исполнителей и исполняющих А это ведет и к классовому делению. Инженер, по сути, тот же офицер. Но не расстреляешь же гада: без него завод станет.
Нестор оглядел оставшихся в зале – свою «головку», штабных, командиров, анархистов-пропагандистов. Делиться этими своими мыслями не стал. Волин или этот новый, заливистый на слова Барон тут же вступят в дискуссию. Не до того!
– Надо, хлопцы, обсудить текущие важнейшие вопросы, – сказал Махно.
…На улице неожиданно заиграл оркестр. Выглянули: там внизу стояли знакомые музыканты во главе с дирижером Безвуляком.
– То ж наши музыканты. Откуда они взялысь? – удивился Нестор.
– Вчера пришли.
Хорошо играли музыканты. И песня была чудесная. Махно прислушался.
«За горамы, за доламы, жде сынив своих давно. Батько сыльный, батько добрый, батько мудрый наш Махно!..»
Махно недовольно покрутил головой:
– Сплошная брехня… И сильный, и мудрый… Прямо хоч в икону вставляй!
– Та пусть спивают, батько! – сказал Лёвка Задов. – Это ж народ сочиныв..
– Це жополизы сочинылы, Лёвочка… Музыка хороша, а слова пускай другие прыдумают. Про Пугачева там чи про Кропоткина. Такой на весь свет ученый, а про него ни одной песни. – Нестор помолчал немного и добавил: – Дайте им со складу одежку на зиму. И харчей. И снова включите в состав Культпросветотдела. Музыка – это тоже агитация. Ще яка!
Оставшись наедине со своей «головкой», Нестор сказал Задову:
– Надо б, Лёвочка, кого-то в Гуляйполе послать. Найти Лашкевича, «булгахтера». Пусть трошки грошей переправит. На первый случай. Шоб пока обойтись без реквизиции! Неохота с рабочимы комитетами снова заводиться. Некрасиво прошлый раз получилось.
– Рисково, конечно. В Гуляйполи беляки сыльно укрепылысь… Ладно, пошлю, – согласился Задов. – А скажи, Нестор, шо з офицерамы робыть? Их штук восемьсот! З вчерашнього утра не кормлени.
– А ты не знаешь? – нахмурился Нестор.
– Так там багато такых… то сивые диды, то инвалиды. Всяки. Есть два старых генерала… Може, плетюганив им – и в шею?
– Каждый, кто в погонах, враг вольного анархического строя. Так, Аршинов? – спросил Нестор у своего «теоретика». Тот кивнул. – Порубать – и в Днепро. Они нас не жалели. Чего ж мы будем их жалеть?
– Слухаю, – ответил Лёвка.
– И от ще шо! Революционные партии оставить. Эсеров, левых, меньшевиков… Ну ще, может, большевиков. А все остальни партии запретить, а ихне верховодство росстрелять. Газеты оставить только революционни! Тюрьму сравнять с землей. В Катеринославе будет царство свободы трудящихся, а не этот… буржуазный рай. Так?
И Аршинов снова кивнул.
Во дворе губернаторского дома, где возле конюшен царила невообразимая суета, Задов отыскал Тимофея Трояна. Тимоха, специально подобранный Лёвой, был ездовым в «бричке контрразведки». Смышленый, молчаливый, он как раз подходил для такой работы, где часто приходилось иметь дело с заданиями и пакетами, о которых лучше помалкивать. На все вопросы, обращения, на все попытки завязать разговор Тимофей отвечал односложным «эге ж», придавая этому украинскому междометию самые разные смысловые оттенки – утвердительные, вопросительные, отрицательные, какие угодно. И все. И ни слова больше. Разговорчив он был только с лошадьми, когда оставался с ними наедине.
– Поедешь в Гуляйполе, Тимоша, – сказал Задов. – Там белякы. Надо десь там розыскать твого тезку Лашкевича. Если його нема в Гуляйполи, родня пидскаже. Скажешь йому: батько велив трохы грошей привезты. Миллионив двадцать. На первый случай. Потом катеринославских богачив потрясем, розживемось.
– Эге ж, – ответил Троян, что озачало «будет сделано».
Задов еще раз внимательно оглядел своего ездового. Был Троян высок, сутул, часто, после ранения в легкие, покашливал, вообще выглядел намного старше своих лет, хотя отличался крепостью и выносливостью.
– Документы тоби зроблять, шо ты хворый после боев з краснымы и шо дочка везе тебе до докторив в Чокрак.
– Эге ж…
– До Гуляйполя прыглядысь: де, шо, як?
Трохим молча кивнул.
Рано утром, когда волшебник Зельцер сотворил все нужные бумаги, Лёва проводил бричку. За кучера сидела Феня, закутанная в грубый шерстяной платок. Троян расположился сзади, на набитом сеном матрасе, и имел вид действительно глубоко больного человека. В шесть утра еще было по-осеннему сумеречно, хотя, судя по холодному северному ветру, день обещал быть ясным.
Феня улыбнулась Лёве на прощание: дескать, все будет в порядке, не волнуйся. А Тимофей лишь слабо махнул рукой: вживался в роль больного.
Лёва знал, что дорога в Гуляйполе была хоть и не дальняя, но смертельно опасная. И кто мог сказать, когда они снова увидятся с Феней, и увидятся ли вообще?
Проводив бричку тоскливым взглядом, Лёва пошел «разбираться» с пленными офицерами.
Связист с синяком под глазом в сопровождении конвоира принес Нестору отпечатанную радиограмму. Нестор прочитал:
– «Екатеринослав по местонахождению полковнику Лещинину почему не отвечаете главнокомандующий Деникин начштаба Романовский».
– Смотри! – восхитился Махно. – Кругом бои, а связь на железке работае…