А сейчас, расправившись руками начштаба Романовского с непокорным полковником Цвиричевским, Деникин еще рассчитывал на чудо. Розовой окраски фатализм, вера в счастливую судьбу – не лучшее мировосприятие для полководца, который повелевает судьбами сотен тысяч человек.
Глава семнадцатая
Екатеринослав жил своей обычной жизнью.
Кафешантаны и роскошные магазины, правда, все были закрыты. Народ, одетый бедненько, но пристойно, в перешитом из военного обмундирования, сновал по улицам, не обращая внимания на махновские патрули – хлопцев в свитках, кожушках и папахах.
Кругом виднелись растяжки: «Первый всеобщий Съезд вольных Советов». Рекламные тумбы были заклеены небольшими афишками: «Только анархия дает полную свободу», «Батько Махно – народный батько», с портретом, отдаленно напоминающим Нестора.
Небольшая группка зевак столпилась вокруг тощего впалогрудого юноши, который, взобравшись на мусорный ящик, с подвыванием читал стихи:
– Споемте же, братцы, под громы ударов.
Под взрывы и пули, под пламя пожаров.
Под знаменем черным гигантской борьбы.
Под звуки анархии громкой трубы!..
Новая республика, новые призывы, новые идеи! Но кому захочется петь под взрывы и пламя пожаров? Разве что черногвардейцам Махно, профессионалам нескончаемой революции.
Прохожие вздрагивали при виде объявления: «За каждого выявленного полицейского, или офицера, или судейского чина – вознаграждение 100 рублей». Впрочем, некоторые не вздрагивали. Если повезет, можно заработать!
В штаб выстроилась длинная очередь. Люди всяких званий и сословий стояли на осеннем ветру.
…Наверху, на втором этаже, повстанцы сгружали привезенные мешки с деньгами. Купюры ссыпали в деревянные ящики и плетеные корзины. Махновец, по виду бывший учитель, следил за тем, как хлопцы взвешивали ящики и корзины на весах и делали пометки в амбарной книге. Эх, нет Лашкевича! Порадовался бы такому богатству!
– Банки, рабочие кассы не обижали? – спросил учитель у привезших деньги махновцев.
– Борони Боже! Батько не велив… Только контрибуция с багатеев.
Оглядев рассыпанные по полу и стоящие в корзинах и мешках деньги, молоденький, только недавно мобилизованный махновец спросил у учетчика:
– А говорилы, шо при анархии грошей не буде? А ци ж куда? В печь?
– То опосля полной и окончательной победы грошей не будет, – заученно ответил учетчик.
В соседней комнате, в бывшем кабинете Лещинина, в кресле сидел сам батько, держа палку между коленями. Тут же присутствовали Галина, Сашко Кляйн и Юрко. «Комиссия» – было написано на листке бумаги над их головами.
Очередной посетитель, или проситель, или заявитель вошел в кабинет.
– Кто будете? – спросила Галина.
– Являясь либеральным профессором Харьковского университета, скрывавшимся от добровольцев, и будучи обремененным многочисленным семейством…
– Сколько? – Махно скользнул взглядом по человеку в обтрепанном легком пальто, перешитом из шинели…
– Рублей бы сто… может, сто двадцать, – робко попросил профессор.
– Детей сколько? Семья?
– Четверо детей. И еще двое стариков – родителей…
– Дадим тысячу, – бросил Нестор. – Науке надо помогать! Пообносилась наука. И записку дайте в ломбард. Пусть пальто найдут подходящее, на ватине. Или кожушок какой-нибудь.
Юрко на глазок отсчитал деньги. Посетитель сунул их в карман пальто, записку в ломбард спрятал глубоко в карман пиджачка. Махновец, вооруженный карабином, взял просителя, бормочущего слова благодарности, под руку и повел к выходу.
– Следующий!
Следующей была посетительница. Молоденькая и хорошенькая, но одетая бедно. Глаза у Махно подобрели. Он спросил с мурлыкающей мягкостью в голосе:
– Из кого ж ты, дытынка, будешь?
– Учительница, батько! Собираю деньги для нуждающихся учеников.
– О! Видно, шо сама бедна, а собирает гроши для других! – обратился Нестор к комиссии. – Таких людей я одобряю!
Галина, однако, восприняла симатичную учительницу по-другому, ревниво.
– Что преподаете? – холодно спросила она.
– Математику… Точные науки. Физику, химию… Я выпускница женских курсов…
– Может, скажете нам, что такое бином Ньютона? – хитро прищурила глаза Галина, надеясь разоблачить красотку.
– Бином Ньютона?.. Это выражение целой положительной степени суммы двух слагаемых через степени этих слагаемых… – как ученица в школе, стала отвечать девица. – Формула… Можно карандашик? Я напишу…
– Чего ты прицепилась до дытыны? Разьве и так не видно, шо учителька? Мне лично видно! – сердито отчитал Галину Нестор. Встал и, пожимая девице руку, сказал: – Передай, дивчинко, там у себя в школе, шо анархия ценит учителей! Так же, як ценит все трудящее крестьянство и пролетариат! – и приказал Юрку: – Значить, так! На школу, Юрко, выдай двести тысяч, и тысячу учительке. А то он яка худа!
Юрко набил сумочку учительницы деньгами и лично проводил ее до двери.
– Проверять надо, – проворчала Галина. – Формулу можно и выучить.
– Ладно, Галю, не бурчи! – примирительно сказал Махно. – Это дело серьезне. Во тьме невежества не так просто анархической республике нащупать пути своей политики. Кто поможет? От такие, як эта дивчинка… Я в молодость верю, Галю!
Хлопцы восхищенно смотрели на Махно. Скажет батько – так скажет. Как печать приложит. Не хуже московских анархистов.
Но Галина осталась недовольна. Она вовсе не была ревнива, но после истории с Лашкевичем, да еще теперь, когда Нестор стал батькой, головой целого края и словно бы подрос, приобрел какой-то новый облик, супруга главнокомандующего с некоторым напряжением посматривала на привлекательных молодых особ. Черт его знает, какими секретами они владеют, эти городские барышни, с помощью которых одурманивают простых козаков. Случившееся с Лашкевичем время тоже ещё не выветрило из памяти…
По всему городу работали комиссии, которые распределяли деньги и всякое добро. Одна из таких комиссий заседала прямо при входе в «распечатанный» ломбард. Ценности, столовое серебро и прочий буржуазный реквизит сразу увезли, а вещи, одежду оставили. Если гражданин или гражданка, имеющие квитанции, доказывали, что в сданных вещах у них есть нужда и лишнего они не имеют, то им возвращали пожитки. В ином случае давали от ворот поворот.
Председательствовал зоркоглазый дед Правда. Он определял степень искренности сдатчика ломбарда и решал судьбу вещи. Комиссия только удивлялась его проницательности. И то сказать: дед Правда!
Вот только каракулевые шубы никому не отдавали. Сам главнокомандующий распорядился пошить из каракуля всей армии одинаковые папахи. А то – ни формы, ни знаков отличия в соответствии с духом анархизма. Ходят в чем попало. Все ж таки войско!
Махновская республика нащупывала правильные пути своей политики. Большой Съезд вольных Советов собрался в Потемкинском дворце.
В зале стало многолюдно за два часа до начала. Прозвенел звонок.
В президиуме сидели Аршинов, Галина, Сашко Кляйн и еще двое махновцев. Сам Нестор находился в зале как рядовой делегат, но в первом ряду. Рядом с ним заняли места Задов и Черныш.
– Я от все думав, шо б вам на съезди такое сказать, самое главное! – говорил с места рабочий в тужурке.
– Вы пройдите сюда, на трибуну, – попросил выступавшего Аршинов.
– Не, не пиду!
– Почему?
– Я на трибуни все слова забываю… Про вольни Советы почалы говорить! Про то, як хорошо будем жить без власти, – продолжил из зала упрямый рабочий. – Для селянына оны, эти самые Советы, може, й хороши! У селянына все производство в собственном хозяйстве. Коровы, кони, куры, гуси… Навоз на месте, зерно в клуне, капуста в погребе. Сам сеет, сам собирает. Надо гроши, сел на конячку, приехал в город, продал нам, рабочим, сало, муку чи там картопельку… А теперь давайте глянем с другой стороны, на рабочого. Яка у него вольность? Единоличного хозяйства у нас нема. У нас продукция из чего получается? Из заготовки, шихты, уголька, оборудования? И все це не в двори и не в клуне лежит. Привезти надо за сотни верст… От и получаеться: не совпадают у нас интересы с селянином. Нам хозяин нужен. И власть!
Многие делегаты встретили это заявление одобрительным гулом и аплодисментами. Аршинов вскочил со стула.
– Меньшевистские замашки! – закричал он. – Вы выберите управление, сами назначьте цену продукции, за сколько пудов хлеба, скажем, сеялку отдаете!
– А як я цену составлю? – спросил рабочий. – Нам, например, грохоты с Луганска привозят. Только за доставку сёдни одна цена, а завтра друга… И опять же, гроши наперед требують. А откуда оны у меня, когда я ще й продукцию не сотворил? Опять-таки кредитов не стало. Банки закрыти. Та й грошей в них нема.
– Тебе, може, большевики нужни? – выкрикнул сидящий впереди рабочего селянин. – Оны хозяйновать люблять… У нас на селе коммунию устроили! Без согласия обчества. И шо получилось? Коровникы розвалили, половину скотины сгубылы!.. Ты иди до ных! То як раз таки хозяева, яких ты шукаешь!
– А ты нас не стращай большевиками! – вклинился в перепалку второй рабочий. – З имы можно обчий язык найти! Була б работа. И шоб гроши справно платили!.. А у вас, кулаков, только нажива на уме!
– Хто? Це я кулак? – вскричал селянин. – У меня на пальцах, глянь, ногти слезли од работы… То вы сами лодыри…
И они вцепились друг в друга, началась потасовка. Уже кто-то даже стал выламывать ножку стула – оружие пролетариата для закрытых помещений, в отличие от булыжника.
Махно, хромая, взобрался на сцену. Выстрелил вверх, отчего посыпались, искрясь, висюльки люстры и куски штукатурки.
– Тихо! – прокричал батько. И как только зал затих и дерущиеся расселись по местам, он продолжил: – Мы тут создаем первую в мире анархическу республику. Многое непонятно. И дракой мы ничего не решим. Впервые создается общество без власти!..
– А сам з револьвертом! – крикнул кто-то из зала. – И с палкой! Це шо, не власть?