Скажем наперед, вскоре так и случилось. Землю Войска Донского разодрали на куски, оставшуюся часть назвали Ростовской областью, внеся ее в обычный реестр. Украине досталась самая развитая и богатая промышленностью часть. Итоги этой политики «расказачивания» незыблемы и ныне. Что с возу упало, то пропало. Щедро раздавали русские земли вожди. Да и то: неизбежна мировая революция, всеобщий социализм. Братание всех народов. В это верили свято.
Светало, когда всех подняли на ноги выстрелы. Через четверть часа запыхавшиеся махновцы, стоявшие на посту у реки, в верболозе, привели связанного парнишку, уже отмеченного хорошим синяком под глазом.
Предводительствовал Ванёк-гармонист, у которого слух был не только музыкальный, но и по-звериному чуткий.
– Вот, батька, продотряд хотел с лодок высадиться, – сказал он. – Слышу, что-то шуршит в камышах. Ну, кой-кого стрельнули, кой-кто убег, а энтот вот – он в драку. Думал, свои, станичные. Я так понял, он командир ихний.
– Ну? – удивился Махно, рассматривая парнишку, которому, похоже, было не более шестнадцати. – Шо, и не побоялся в драку? Вас же там четверо было.
– Такой злой, – оправдывался Ванёк. – И руками, и зубами. Мне вон чуть палец не откусил.
На шум выскочили хозяин-дедок, молодица, детвора. На пленного смотрели без всякого сочувствия. Продотряд – он и есть продотряд, хоть и набран из своих, с соседних станиц…
Вокруг столпились махновцы. Интересно было взглянуть на донского продотрядовца. На своих уже насмотрелись.
Махно, впрочем, рассматривал «командира продотрядовцев» без всякого интереса. Белесый чуб дымком вился над высоким, даже очень высоким лбом. Глаза светлые, рот еще по-детски нечеткий. Росточку небольшого. Симпатичный парнишечка и, видать, умный. Все пристально так рассматривает, вроде как запоминает. Такого можно было бы и к себе забрать, да вот беда: волка трудно перевоспитать в собаку. В неподходящий момент цапнет. Да и не просто он рядовой продотрядовец, а командир. Своими молодыми мозгами большевистскую науку хорошо запомнил.
– Ты шо, наверно, из этих… из комсомольцев, или як вас там? – спросил Нестор.
Пленный зыркнул на Нестора, но ничего не ответил. Только часто моргал. Боялся, конечно, но виду старался не подавать.
– От же заразы, шо придумали! – обратился Нестор к своим хлопцам. – У нас, анархистов, такого нема, шоб недорослых щенят втягивать в политику, и хуже того, в войну. Надо, шоб окреп человек, разума набрался. Даже при царе и то только с двадцать одного года лоб забривали… Комсомол. Они с малых лет в злобе, их до разбоя приучают. Паскудство!
Похоже, Нестор уже забыл, что сам-то он пришел в политический кружок Антони зеленым юнцом. Да и жена его Галина, будучи руководителем школьного образования в кратковременной анархической республике, велела организовывать кружки юных махновцев, проводить военные игры «батько против белых». Однажды в пылу такого «сражения» юные махновцы убили своего двенадцатилетнего товарища, изображавшего белого офицера.
Высокая политика не щадит детства…
– Одведите подальше, – сказал Нестор Задову и Юрку. – И расстреляйте.
Парнишка-продотрядовец не проронил ни слова. Его развернули и повели.
– Постойте! – приказала Галина и обратилась к Нестору: – Не наши это края, батько! Подумай! Пусть сами со своими разбираються. А нам негоже оставлять по себе память могилкой!
Задов и Юрко ждали. Спина парнишки вздрагивала.
– Понравился пацанчик? Чуб у него казацкый, только шо не черный, – усмехнулся Махно и вновь поглядел на парнишку. – А ну повернись! – крикнул он продотрядовцу и еще раз встретился с ним глазами. – Как звать?
– Мишка!
– «Мишка»! Ты шо, конь? – спросил Нестор под общий смех. – Может, у тебя и фамилия есть? Чи у вас, у комсомольцев, только клички, як у собак?
– Шолохов. Михаил.
– Местный?
– С хутора Кружилина.
– Ну от шо, Шолохов Михаил с хутора Кружилина. Ты запомны, шо спасло тебя от смерти бабье сердце. А баба – это семья, двор, дом. Не знаю, чему там вас в комсомоле учат, но баб надо уважать. Подумай над этим, когда в следующий раз дворы, семьи разорять соберешься. – И кивнул Задову: – Дай йому пару плетюганов. Шоб лучше мои слова запомнил. И пускай идее до мамки! «Вояка!»
Галина улыбнулась Нестору. Батько только рот скривил:
– Ну шо тебе так весело, Галя? Всех не спасешь… Скоро нам самим спасаться придеться. Кто тогда за нас слово замолвит? – И он повернулся к Чернышу, взглянул на него.
Черныш промолчал.
– Я в том смысле, шо нам дальше делать?
– Сам видишь, батько.
– Да. Ничего мы тут не взрастим. Дон – як степь после суховея. Большевики скосили казаков, як траву. Ни народу нема, ни хлеба. Один разор… Турки набегали, так и те шо-то оставляли, шоб снова выросло… А сейчас… этот… комсомол. Начисто все подметает!.. Надо возвертаться на Украину!
– Сколько сил потрачено, – вздохнул Аршинов.
– Дуракам пятьсот верст – не крюк. – Нестор смолк, посмотрел на своих бойцов. Те зашевелились. Поняли батьку: додому!
…Застучали копыта коней. В утреннем воздухе хрипло звучали команды ездовых. Маленькая армия тронулась в обратный путь. Поистине тихим стал Дон, голодная, мертвая река. С душевной болью бросали они этот оцепеневший, опустевший, расказаченный край.
В Харькове, в знаменитом здании ЧК на Сумской, Дзержинский мерил шагами просторный кабинет. Здесь же был его заместитель Манцев. Они слушали отчет командующего Внутренними войсками и войсками ВЧК Корнева:
– Банды Махно орудуют в наших глубоких тылах, не приближаясь к линии фронта. Прерывают железнодорожное сообщение. Грабят сахарные заводы. Кое-где взорвали тюрьмы…
– Это общеизвестно! – прервал Корнева Дзержинский. – Избегайте банальностей. Нас интересуют подробности… Кстати, сколько у вас Внутренних войск?
Дзержинский говорил с неистребимым польским акцентом, часто делая ударения на предпоследнем слоге.
– Девяносто тысяч.
– Войск ВЧК?
– Тридцать две тысячи.
– А у Махно?
– Ядро – тысяч пятнадцать… Трудно подсчитать. Сегодня пятнадцать тысяч, завтра шестьдесят. Созовет крестьян для операции и тут же отпустит по домам. Все с оружием. Вчера был на Дону, а сегодня уже под Харьковом. Завтра, возможно, будет под Екатеринославом…
Дзержинский был едок и ироничен:
– У него что, бронепоезда, аэропланы, как у нас?
– Нет. Но в каждом селе его ждут свежие кони. Мгновенные броски от села к селу. Смена коней, как на почтовых станциях.
– Значит, это подлинно крестьянская армия?
– Ну, принято называть «кулацкие банды», – замялся Корнев.
Дзержинский посмотрел в глаза командующему. Редко кто мог выдержать его взгляд. И Корнев тоже отвел глаза.
– Владимир Ильич послал меня в Харьков для быстрейшего искоренения этих самых «кулацких банд», – раздраженно произнес Дзержинский. – С неограниченными полномочиями. Но я не знаю, как воевать с крестьянами. Вы знаете?
– Пока не получается, – честно признался Корнев. – Но, я думаю, нужны методы крайней жестокости. Крестьян надо напугать!
– Гм, – хмыкнул Дзержинский. – Разве мало они видели жестокости за последнее время?.. Ну, попробуйте! Издайте обращение. Составьте черный список сел. Села, зараженные этой анархической махновской болезнью, уничтожайте артиллерией…
И уже через несколько дней Корнев исполнил указание Дзержинского.
Орудия, стоящие на взгорке напротив села, били с открытой позиции. Словно порох, вспыхивали соломенные крыши. Горели скирды. Разлетались мазанки, устилая дворы сухой глиняно-навозной обмазкой. Метался скот. Перья от разорванных взрывами кур, словно конфетти, носились над селом…
А еще через неделю в тех же местах конница Махно налетела на отдельный карательный отряд Латышской дивизии, шедший под дождем по шляху. Латыши не успели перестроиться в каре и в три минуты были изрублены. Сдавшихся в плен, человек шестьдесят, после короткого допроса тоже изрубили. Тела оставили на шляху: пусть другие каратели посмотрят.
Огонь взаимной ненависти разгорался все сильнее. Чахлые поступления хлеба и иных продуктов с Украины в голодающие области резко уменьшились. Ленин слал грозные телеграммы. Но каждый пуд хлеба доставался кровью. Уже было совершенно непонятно, где махновец, а где просто селянин. По всей Республике продолжались где хорошо организованные, где стихийные, «вилочные» мятежи. Болезнь «махновщина» гуляла по стране. Где-то она называлась «антоновщиной», где-то «павловщиной»…
Разномастная, разобщенная, стихийная крестьянская война возникла из гражданской как ее внебрачная и неотесанная дочь. Политики она уже не знала. Лозунг был один: «Бей!» Кто кого перебьет?
В Харьковской тюрьме ВЧК, там же, на Сумской, перед Дзержинским стояли несколько мужиков, пойманных во время одной из акций. Председатель ВЧК ходил вдоль этого ряда, тяжелым взглядом изучал махновцев.
– Сколько имел земли? – спросил у одного из них.
– Пять десятин… А опосля раздела батько Махно дав ще пятьдесят.
– И сколько наемных рабочих… ну, батраков сколько держал?
– Боже упасы! Тилькы семья! Батько не дозволяв наймитов держать.
– Руки покажи!
Махновец послушно показал руки. Ладони были тяжелые, мозолистые, пальцы крючковатые, потертые, отливающие железом.
Следующий, не дожидаясь, выставил навстречу Дзержинскому свои руки. Это были такие же крестьянские клешни. Широкие, плотные, раздавшиеся от тяжелого труда.
Дзержинский остановился перед высоким, с ним вровень, красивым селянином. Тот быстро показал руки и продолжил смотреть в глаза Дзержинского. Председатель, видимо, хотел подавить его волю своим взглядом. Или разгадать душу? Этот поединок мог бы длиться вечно. Не опуская глаз, махновец спросил:
– Ну шо дывышься? На мене батько Махно дывывсь, а у нього очи як дуло трехдюймовкы. И ничого…
Дзержинский пошел дальше. Его трудно было вывести из себя. Последний махновец был маленький, щупленький, по пояс чекисту.