– Вон он! – прокричал Данилевский прапорщику. – В белой полупапахе, с длинным волосом!.. Ну, попади, Ключник! Ты ж снайпер!
Но Ключников не отвечал. Данилевский бросил на него короткий взгляд: с виска пулеметчика сочилась кровь.
– Ленту подправь! – заорал полковник унтеру, третьему в расчете. А сам, торопясь, прилег за щиток, невежливо отвалив мертвого прапорщика в сторону.
Тщательно выцеливая, Данилевский нажал на гашетку. Дал длинную-длинную очередь. В нее он вложил всю ненависть, которую накопил в своем сердце за эти годы.
Махно и Каретник упали вместе с лошадьми.
– Есть! – закричал полковник, не сдерживая радости. – Есть, собака!
Он продолжал бить, срезая всадников одного за другим. Но вот кожух забулькал, закипел. Данилевский жал на гашетку, но верный старый «Максим» уже не захлебывался огнем.
– Закипел! И лента кончилась, ваше благородие! – объяснил унтер Данилевскому, все еще сжимающему рукояти. – Тикать надо, оны артиллерию пидтяглы. Скоро вдарять!
…К позиции махновцев, где Тимошенко устанавливал орудия, подскочил повстанец на взмыленной, косящей бешеным глазом лошади. Он сам осатанел от тяжелого боя. Не те оказались белые. Каждый дрался за пятерых. Здорово их начистил Врангель. Как хороший казак шашку – до зеркального блеска.
– Хлопцы! Хто на конях! – закричал повстанец. – Там батько ранетый лежить вмести с Каретником!.. Пидибрать надо, хлопци!.. А ты грай! – обернулся он к Ваньку, который сидел на возу с перебинтованной головой.
Ванёк, схватив гармонь, начал играть нечто радостное, победное.
– Правильно играю? – спросил он у раненого соседа. – Не слышу ж ничего!
– Грай, рязанский! – ответил тот, морщась от боли. – Ты ж не вухамы граешь! А рукы цили!
Ванёк старался. И, словно на призыв гармошки, в самую гущу боя влетела тачанка Фомы Кожина. За кучера был Юрко Черниговский. На сиденье – Лёвка Задов.
Тачанка неслась вслед за осатаневшим повстанцем. Подпрыгивала, попадая в воронки. Дымы прикрывали ее от прицельного огня.
Виктор Черныш смотрел в бинокль на поле сражения. Он увидел, как тачанка на отчаянном ходу попала в большую воронку, осела. Люди вывалились из нее. А колесо, подпрыгивая, покатилось само по себе. В небе вспухали нежные, схожие с шарами одуванчиков, разрывы шрапнелей…
Лёвка Задов, не обращая внимания на свист пуль, на разрывы шрапнели, как младенца, нес на руках Нестора. Он снова выступал в роли няньки. А Юрко и Фома тащили на шинели Каретникова…
Желтые листья еще пока висели на деревьях. Заглядывали в окна хаты. Хлопцы, маршалы Нестора, сидели на завалинке, ждали. Некоторые прислушивались к тому, что происходит внутри.
Каретников тоже сидел на завалинке, держал под мышками самодельные, наскоро сделанные костыли.
– И смотри, якое дело, – философствовал он. – С одного и того ж пулемета. Мене в мякоть – и ничого… а батька в самый конець ногы. Вроде ерунда, а выходыть, хужее не бувае.
А в хате доктор в грязноватом переднике осматривал ногу Нестора. Рядом стояла Галина, держа лоток с инструментами.
– Тэк… тэк… В ступню-то как раз самые неприятные ранения, – говорил доктор, осторожно надавливая то там, то тут, отчего Махно едва не терял сознание, но, сжав зубы, терпел. – В ступне, знаете ли, двести косточек и сухожилий. Сложнейший из созданных природой механизм. Пуля тут все разрушила… Ну, в лучшем случае… в лучшем случае…
– Что в лучшем случае, в общем-то понятно, – нетерпеливо сказала Галина. – А что в худшем?
– В худшем… – Доктор был полноват, добродушен, он давно устал и от болезней, и от больных. – В худшем – гангрена, ампутация… Если вовремя, конечно…
– Да ты шо! – схватил доктора за воротник Задов. – Як ты можешь?
– К большому сожалению, я ничего не могу, – ответил доктор. – Я терапевт… то есть не хирург.
– А чого ж тоди поихалы з намы?
– А вы меня спрашивали? – Доктор посмотрел на Левку снизу вверх. – Вы меня схватили как мешок с картошкой… Здесь нужен хирург! И не просто хирург, а из хорошего лазарета, где есть отделение конечностей. Специалист по этим вот косточкам, который что надо – удалит, что надо – сложит, что надо – сошьет. В лазарете надо будет пролежать не меньше месяца. Потом гипс… ревизия…
– А где ж взять такого специалиста? – спросила Галина.
– Может быть, в Харькове. И уж наверняка в Москве.
Лёвка даже присвистнул:
– Ну вы даете, доктор! В Москви!
Махно приподнялся на локте:
– Та отрезать ее к свиньям – и все! Столяра деревянную ступню выстругают.
– Нет! – вспыхнула Галина. – Еще чего! Возьму пару хлопцев и привезу настоящего!.. Хоть из самой Москвы привезу хирурга…
Доктор покачал головой:
– Голубушка! Хирург – полдела.
– А шо ж тоди, по-вашому, дело? – язвительно спросил Лёвка.
– Лазарет нужен. Чистота. Хороший наркоз. Специальный уход.
…Через некоторое время в той же хате собралось нечто похожее на военно-медицинский совет. Махно сидел на кровати, прикрыв глаза, положив перевязанную ногу на табурет. Его окружали все «маршалы». И «теоретик» Аршинов. Он-то и предложил первый:
– Мир с красными! На достойных условиях! Они тоже нуждаются в нашей силе!
– Шо? Из-за моей ноги? – открыл глаза и в негодовании привстал Махно. – Та я ее лучше сам пилкой отпыляю!
– А ты, батько, не один тяжело раненный, – заметил Черныш. – У нас тяжелых сотни четыре. Но и не только в этом дело… Первая конная уже тут. Появилась и Вторая конная. Побьют красные Врангеля… А договоримся по-хорошему, и нам будет легче.
– Уже було таке. Договарювалысь… по-хорошему, – сказал Каретников. – И чем кончилось?
– Нельзя большевикам вирыть, – согласился Калашник. – Все равно обмануть!
– Мы, товарищи – крестьянская армия. А у красных кругом начались крестьянские восстания. Может, поймут, что не та у них политика… Ну не может человек долго на раскаленной плите сидеть! – авторитетно заявил Аршинов.
Махно закашлялся. Все смолкли и смотрели на него.
– А если бумагу… с печатями? И шоб подписи ихнего правительства. Может, даже самого Ленина. Шоб нам кусок земли дали. Ну, хоть тот же Александровский уезд! Мы б показали, як надо на земле хозяйновать!.. Скажи, Аршинов: може быть Третя революция мирной? Ну, посмотрят люди на нас и сами захотят так, як мы, жить: вольно, по-анархистски?
Аршинов задумался:
– Вполне возможно. Вопрос неизученный. Ни у Кропоткина, ни у Бакунина ничего нет про Третью революцию!..
– Лёвка, связывайся с Харьковом, – велел Махно. – Поговори с ними… хорошенько так поговори. Прощупай, шо они думают по вопросу замирения?
Наступала зрелая осень. И хотя поля вокруг поросли бурьянами, над ними вились в последней рабочей радости пчелы, искали добрый взяток. Знали: у всяких позднецветущих будяков и чертополохов нектар самый густой и сладкий. Природа жила по мудрым законам, стараясь не замечать людей. Ну не посеяли подсолнечник, зато чертополох вымахал знатный.
К селу Ненасытное подъехала кавалькада: человек двадцать офицеров, кавалеристов с выправкой бывших гвардейцев, улан или гусар. Подрессоренная коляска. Кавалькада проследовала к окраине села и дальше, к хате Марии.
На этот раз Данилевский появился здесь, не скрывая своего полковничьего великолепия. На нем был мундир с орденами, шевроны, нашивки. Он рад был хоть один раз показаться здесь не в зипунчике скрывающегося беглеца, а так, как могло быть в лучшие годы.
Скрывшись в хате, он через некоторое время появился на крыльце с младенцем на руках. Младенец был еще очень мал и слаб, но орал уже громко, по-полковничьи. За Данилевским вышла Мария, смущенная, с двухлетней Винцусей. Спасительница пана Владислава светилась здоровой красотой украинской молодицы в расцвете лет. Право, было чему позавидовать!
– Господа! – заявил Данилевский. – Прошу любить и жаловать. Моя жена и спасительница Мария Афанасьевна, дочь Винцента, сын Иван…
Офицеры взяли под козырек. Почти празднество: и свадьба, и крестины, и дни рождений одновременно.
…Потом они ехали в коляске, которая, покачиваясь, мягко бежала по шляху. Офицерский конвой следовал за ними. Конь полковника бежал в поводу за коляской.
– Больно уж красиво ты приехал! – сказала все еще смущенная Мария.
– Второго такого раза, полагаю, не будет, – тихо ответил Владислав. – Надо же и тебя чем-то порадовать!
– Почему не будет? – так же тихо спросила Мария. – У вас же такая великая сила. Я танки видела. Ужас! Страшилища!
– Танки есть. Людей нет. Выбиты в боях. Самые надежные, офицеры и унтеры, вояки, ветераны… Нет их! Вообще нет – кончились, и не будет больше… Маша, красные победят, и скоро. Если выживу, уедем. Далеко.
– Говорят, красные какую-то амнистию объявили.
– Думаешь, не остаться ли нам здесь?.. Нет, они не простят. Да и я их не прощу.
Мария посмотрела на его шрам, на изувеченную руку, потом взяла ее, прижалась губами:
– Спасибо тебе.
– За что?
– Не бросил. И с таким уважением приехал ко мне… простой бабе.
– Ты нужна мне.
– Скажи… – спросила она. – Ты его убил?
– Не знаю. Ранил. Кажется, тяжело… Если выживет, начну сначала.
– Господь не занимался местью, Владислав. И нам не завещал этого.
– А как же Содом и Гоморра? Великий потоп? Иерихон?
– То старый Бог. Из Ветхого завета. А Евангелие тому не учит.
– С тобой не поспоришь, – криво усмехнулся полковник. Поцеловал жену. – Но я, Маша, живу по Старому завету. И к тому же мне это завещано отцом и сестрой. Я все равно его убью, если сам не помрет, пока я жив.
Она вздохнула и прижалась к его плечу, пахнущему офицерским сукном. Разве переубедишь словами мужчину? Они все уже зачерствели в боях. Сами стали как шашки: и зазубрин не счесть, и сталь израненная, а все же готовы к сражениям.
Пускай. Придет время, сама жизнь уговорит. Нельзя настаивать, идти против воли мужа. Это она, деревенская баба, хорошо знала.
Орден Святого Николая Чудотворца, последний белогвардейский орден, подвешенный к бело-сине-красной ленте, колыхался на груди полковника. Простой железный крест с изображением святого Николая в центре. В Крыму в ту пору уже не было ни ценных металлов, ни эмали.