– Руби дрова! – зычно закричал Фома Кожин, во весь рост стоявший на тачанке.
В истории войн еще не было такого уничтожения конницы. Мгновенного. Массового. Тысячи пуль в секунду. В упор. До конца ленты.
На поле образовалось месиво из человеческих и конских тел. Как бы на глазах вырастали живые еще, бьющиеся в судорогах холмы.
Только самые задние заворачивали коней и уходили. Махновцы, потрясенные увиденным, даже не стреляли вслед…
Из кабинета Врангеля была видна Севастопольская бухта, суда на рейде.
Генерал-лейтенант Шатилов, начштаба Русской армии, оторвался от трубки телефона. Он, казалось, был потрясен: боевой вояка, бывалый, сам конник.
– Петр Николаевич, конный корпус Барбовича практически уничтожен, – сдавленным и вместе с тем испуганным голосом доложил начштаба.
– Как?.. Эт-того не может быть! – прошептал Врангель.
– Пулеметными тачанками Махно… Сотни тачанок! В упор!
Врангель почти плакал. Они с Барбовичем были старые друзья. На него он так рассчитывал в этой Крымской кампании! Выйдя из Крыма в Таврию, они не имели коней. Кавалерию воссоздали Барбович и генерал Бабиев, легенда Белого движения. Израненный, с одной рукой, с укороченной на вершок ногой, Бабиев по-прежнему держался на коне как джигит и участвовал в рубках. Нелепый осколок сшиб его. Насмерть.
И вот – конец кавалерии.
Врангель вновь обратил свой взор на море. Там, за горизонтом, была Турция. Изгнание. Он знал, что так будет. Это судьба его и армии, без которой жизнь свою он не мыслил. И пусть уж лучшие погибли… Пусть!
Он откашлялся, собрался и вновь стал тем строгим, чуть надменным генералом, таким, каким его привыкли всегда видеть.
– Паша! Прикажи армии в спешном порядке отступать, – бесстрастным, даже каким-то будничным голосом сказал он. – Начинайте погрузку на суда. Крымская эпопея закончена.
Врангель был высок, строен. Черная черкесска сидела на нем безукоризненно. На груди – крест, полученный еще в четырнадцатом за взятие немецкой батареи в конной лобовой атаке. И еще один крест он носил на груди: солдатский «Георгий», самый ценный для офицера, потому что присуждали его солдатские комитеты командирам – и только за личное мужество, проявленное в бою.
Штабные стали торопливо жечь документы. Финита. Кончилась для него война, длившаяся шесть с половиной лет.
– Все, Паша! – повысил он голос, видя растерянность начштаба. – России больше нет!
Глава двадцать шестая
Врангель давно предвидел катастрофу. Красные, пригнав войска с Польского фронта, по всем показателям превышали его силы раз в десять, а то и больше. А тут ударили небывалые для октября морозы – до минус двадцати. Замерзли водокачки на станциях. Без воды бронепоезд обречен. Одной водной заправки ему хватает лишь на двадцать пять верст. Запасы при таком морозе пришлось слить. Двадцать мощных крепостец на колесах превратились в снежные горки для забавы.
Теплое белье и иная одежда, которой снабдили «деловые люди», опора Белой России, оказались тряпьем, купленным в арабских странах. Оно расползалось в руках. Благородные русские купцы знали о тяжелом положении армии, поэтому тут же куда-то исчезли. Вместе с кредитами, выданными им отделом снабжения. Кто-то продал запас подков для кавалерии. Их загрузили в пароходик, и он ночью исчез навсегда…
«Союзники подвели» – это выражение, которое было у всех на устах, слабо отражало реальность. Англичане, договорившись с Советами и, надо полагать, рассовав по карманам отступные в виде бриллиантов, не просто бросили Русскую армию, а вредили ей, конфисковывая и уничтожая военные грузы, которые шли в Крым.
Французы обещали создать неодолимые укрепления на перешейках, прислать тяжелую артиллерию, опытных фортификаторов. Не сделали ничего. Все эти годы позиции у Чонгара защищали два тяжелых, старых орудия Канэ. Там они и оставались до самых последних дней, до падения Крыма.
Польша не отпускала из лагерей тридцать тысяч «бредовцев», которые могли серьезно пополнить Русскую армию. Освободили в последний момент. Привезли. Эти изможденные люди для боев не годились.
Однорукий Зиновий Пешков, старший брат Якова Свердлова, усыновленный когда-то Максимом Горьким и ставший майором французской разведки в России, представлял французскую военную миссию в России в период агонии армии Врангеля. Бездействие Франции он оправдывал позицией французских демократических сил, которые настроены против монархических вожделений Русской армии в Крыму. Вожделений этих не было, но поди, отмойся. Врангель понял в эти дни: признав военное превосходство большевиков, его просто бросили. Запад умеет считать и денег на ветер не бросает.
Жаль было офицеров. Лучшие из лучших полегли в Северной Таврии.
Конечно, рыцарская Европа должна была оценить их подвиг. Но где она, рыцарская? В старых книгах, в «Песне о Роланде», в историях о короле Артуре?
Одно утешало: он, Врангель, сумел собрать большой флот для эвакуации. Огромный плавучий город на сто шестьдесят тысяч мест. Подобранные им флотские начальники сделали невозможное. Если Господь, оказавшийся немилостивым и наславший морозы, не пошлет, как последнее испытание, шторм, как это часто бывает в ноябре, почти все, кто изъявил желание, смогут переселиться из Крыма в Константинополь. Для начала. А там…
Там опять-таки лишь Господу ведомо – куда и как. Денег у Врангеля не было. Золотой запас, увы, оказался в Сибири, и чехи, очевидно, поделили его с красными, заключив с ними перемирие.
Но как бы то ни было, генерал Врангель знал, что нужно держаться. Переполох сорвет эвакуацию. Чтобы не рождались панические слухи, главнокомандующий оставил в Севастополе до последнего момента семью: трех малых детей и любимую жену Ольгу, красавицу, бывшую фрейлину. Это знали, об этом говорили.
Трудно было сражаться, сознавая свою обреченность. Но иного пути не было.
Покидая Севастополь, последнее, о чем подумал Врангель: он сделал все, что мог, Россия не будет отзываться о нем дурно.
Глава двадцать седьмая
В Гуляйполе, в махновской типографии, из-под валика «бостонки» выполз первый листок газеты «За свободу». Перепачканный краской Зельцер взял газету и в сопровождении торжествующих анархистов из Культпросвета направился к соседнему дому, бывшей управе, где обосновался Махно со своим штабом.
Холодный ветер развевал лохмы Шомпера и Волина. Они походили на средневековых алхимиков, наконец-то получивших элексир долголетия.
– Нестор Иванович! Послушайте радиограмму!
– Батьку уже читали, – сказал Аршинов.
– Не так читали! – заупрямился Зельцер и начал декламировать, подчеркивая голосом особо важные в его понимании места: – «Командующему армией батьке Махно! Срочно! Части вашей армии героически…» О, слышите? «Героически!» «…форсировали Сиваш, помогая Красной армии войти в Крым. И далее оказали серьезную…» О! «Серьезную!» «…помощь Второй конной армии, отражая контратаку врангелевской кавалерии, чем способствовали освобождению всего полуострова. Начальник штаба Южного фронта Паук»… Не, Паука.
Голос Зельцера звучал так, будто это он сам лично освободил Крым.
– Оставь газету, – попросил Нестор. Он стоял на костылях, раскачиваясь. Потом стал скакать на одной ноге, как подбитая птица, не в силах успокоиться. Черныш, Аршинов и Лёвка Задов вопросительно смотрели на него.
– Шо-то, хлопцы, мне в этой радиограмме не сильно нравится! – сказал Махно. – Даже, я б сказал, сильно не нравится!.. По-моему, опять начинаются якие-то большевицкие хитрости… Почему подписал не Фрунзе, а якаясь Паука… Кто такая?
– Латыш чи эстон, – подсказал Задов. – Начштаба у Фрунзе.
– Паука… нехороша фамилия… Паутиной пахне! И шо мне ще не нравится: «помогая Красной армии… способствовали…» Мои хлопцы не помагают, а сами первымы лезуть в огонь и в воду, я знаю… Зачем брехня? Зачем отталкивают нас от нашей победы? – Он остановился, раздумывая: – Чую, они шо-то затевают. Быть беде!.. Бери, Лёвка, Трояна и езжай до наших в Крым. И побыстрее. Спасай хлопцев. Пускай поскорее тикают оттуда. А встренемся мы…
– В Гуляйполи? – спросил Лёвка.
– Не, Лёвочка! Пусть они думают, шо мы в Гуляйполе. А мы будем ждать вас в Старом Керменчике.
– Батько, мы что же, Крым так и оставим большевикам? – спросил Аршинов. – Поторговаться надо бы. Хоть часть Крыма нам под автономию.
Махно смотрел на Аршинова пустыми глазами: казалось, он видит нечто такое, что скрыто от других. Какие-то тени. Или просто сходит с ума.
– «Помогали», «способствовали»… Это не просто слова. И Паука!.. Чую беду, хлопцы! Беду!
Его успокаивали, принесли кружку воды, ожидали, что вот-вот у батьки начнется приступ. Но это было что-то иное, непонятное. Нестор раскачивался, охватив голову руками, словно от невыносимой боли.
– Срочно юзограмму Каретникову! Пускай немедленно вертаются со всем своим корпусом… Та какой там корпус? То красни так назвали… Там вся наша армия! Вся армия… Скорее телеграфиста!
Через полчаса Нестору сообщили:
– С Крымом связи нет.
Фрунзе обосновал свой штаб в Севастополе в том же особняке на Приморском бульваре, в котором всего несколько часов назад располагался штаб Врангеля. И даже облюбовал для себя бывший кабинет Врангеля. Здесь была все та же обстановка, только со стены сняли забытый генералом при поспешном бегстве большой портрет жены и детей. Все такое же было за окнами море, но только без судов. Пустое, как тарелка до обеда.
Кроме Фрунзе в кабинете находились Триандафиллов и Паука.
Иоганн Христофорович Паука зачитал командующему Фрунзе едва ли не первую присланную по этому адресу шифровку:
– «Срочно секретно командюжфронтом Фрунзе. По поручению Высшего руководства республики. Немедленно окружить, атаковать и уничтожить все находящиеся в Крыму части армии Махно. Командиров предварительно расстрелять. Не дать ни одному махновцу вырваться из крымской “бутылки”. Это будет означать конец анархического повстанчества. Склянский»