И вскоре действительно появилась то ли делегация, то ли инспекция. И во главе… Лев Давидович Троцкий. Не кинематографический, а самый настоящий.
Нестор наблюдал за всем происходящим из своего угла. У Троцкого борода стала почти совсем седой. Эмиграция и ему не пошла на пользу, он сильно ссутулился: здесь писание статей было не порывом души, а средством существования, и потому требовало труда и труда. Но он все так же гордо вскидывал голову, как и прежде во время совещаний и на митингах.
– Вам, верно, это уже сказали. Мы хотим, шо б вы были консультантом нашей фильмы, – суетился возле Троцкого Пушкинд. – Эдакая, знаете, романтическая история про жизнь русских анархистов. Потрясное название «Кровавый рассвет». Главарь анархистов, знаете ли, влюбляется в дочь местного богача. А она отвергает его, ей нравится молодой крестьянин, тоже анархист. А потом революция. Кровавая… Каков сюжетец, а?.. Обратите внимание на анархистов. Похожи, правда? Вы ведь не однажды бывали в лапах у этих кровожадных разбойников? – К Троцкому Пушкинд обращался на русском. Тоже, правда, с акцентом. Одесским.
Троцкий скептически усмехнулся. Ему было все равно, как выглядят эти статисты. Он, как и все эмигранты, нуждался в деньгах. Хотя дочь «местного богача» была весьма хорошенькая. И любвеобильный Троцкий послал ей свою лучшую улыбку. Она – актриса – ответила ему многообещающе и притворно застенчиво.
– Похожи, Луи! Потрясающе похожи! – сказал Троцкий, не скрывая издевки. – Как вам удалось? Именно таких я там и видел. Ужас!
– Да, да! Ужас. – Луи наклонился к Троцкому, сказал: – Вы знаете, у нас на фильме работает постановщиком… в прошлом настоящий анархист. Сахно… или… нет, Махно? Мне говорили, он был там у вас в России очень даже этим… графом Монте-Кристо… Хотите, познакомлю?
– Нет, не хочу, – сказал Троцкий. – Я уже на них насмотрелся.
Махно, слушая их разговор, начал громко, на весь павильон, прибивать какую-то деталь декорации. С силой вгонял в доски огромные гвозди.
Проводив Троцкого, Луи набросился на Махно:
– Ты шо, идиёт, не мог не стучать? Ты думаешь, мне нужен этот Троцкий, эта козлиная морда? Но он теперь модный, его любит пресса, о нем все время пишут. Он сделает фильме хороший промоушн.
В глазах Махно вспыхнул, казалось бы, давно погасший огонек ярости.
– Троцкий, ты прав, козел. И ты, Лёвка, тоже козел со своей козлиной фильмой, – зло процедил он. – И со своим козлиным именем. Луй!
– Пошел вон! – завопил Пушкинд, но, увидев в руке у Махно молоток, позвал: – Анархисты! Сюда!
Сбежались свирепые разбойники, статисты, готовые ради лишнего франка на многое. Среди них были крепкие ребята. «Вооруженные» с головы до пят, они с интересом ожидали, чем закончится бунт Махно.
– И вы тоже козлы! И анархисты из вас як из говна пули… Месье Карпюс! Прошу вас. Переведите это им дословно! – сказал Нестор переводчику и вытряхнул весь свой инструмент из чемодана в мусорный бак.
Париж – путаный город. Вавилон. Парижане, словно в первых немых фильмах, двигались быстро, мелко, спешили жить. Они еще не оправились от одной войны, а в воздухе уже ощущалось приближение новой. Французы вместе с испанцами воевали в Марокко с партизанами, которые успешно противостояли огромной, технически прекрасно оснащенной армии. В самой Испании, рядом, за Пиренеями, тоже назревали какие-то кровавые события. Германия, начихав на послевоенные соглашения, усиленно вооружалась. Кому нужен был какой-то Махно, человек из далекого уже прошлого?
Данилевский раньше рассчитывал на своих товарищей, шоферов, которые колесят по всему городу, многое видят и слышат. Тем более что запорожец с крашеными усами указал район. Но этот квартал Бобиньи, который Владислав уже исколесил вдоль и поперек, был нагромождением трущоб – протекающих мансард, сырых полуподвалов, загадочных ночных пристанищ, населенных выходцами из Северной Африки. Днем обитатели Бобиньи галдели, торговали, торговались, а ночью по разбитым мостовым приходилось ездить, переложив «уэбли» в карман.
Махно исчез. Искать его с помощью друзей-таксистов было нелепо. Даже смешно. Не поймут. Мстить за отца, за сестру, за порушенную жизнь? Да все они, парижские шоферы, должны тогда взяться за оружие.
И все же он искал партизанского батьку. Прошлое не отпускало.
В форточку полуподвальной комнатушки, где жил Нестор, кто-то из доброжелателей бросил газетку: еженедельник «Иллюстрированная Россия». Форточку Нестор постоянно держал открытой. Последнее время он тяжело болел. Возобновились беспричинные припадки. От сырости, недоедания, от беспросветности жизни у него открылись старые раны. Образовались свищи.
Врач-эмигрант, лечивший земляков-бедняков за копейки, нашел у него костный туберкулез, язву желудка. Румынские вставные зубы шатались, вылетали и свои, здоровые. В комнате стоял смрад. Батько гнил заживо. Он-то привык к этому воздуху, но любой, кто заходил, старался прикрыть носовым платком рот и нос.
Распахнутая форточка все же как-то помогала. Хотя надоедал постоянный звук шагов по улице. Целый день, с утра и до вечера… И вот – газетка. Кто-то решил его развлечь или позлить. Некий бывший полковник Новинский писал о войне на Украине, о зверствах «банды Махно». Красочно расписывал мучения жертв «одержимого манией классовой борьбы», «психически неуравновешенного эпилептика».
К этому Махно привык. Пишут и пишут. Бывшее офицерье, это понятно. Тяжелее было, когда Всеволод Волин, высланный из СССР после объявленной на весь мир голодовки, начал писать о Махно разные гадости. «Диктатор», «мания величия», «несоразмерное самолюбие и славолюбие». Волин, бывший соратник, писал хлестко.
Ну Волин ладно. Обыкновенный ренегат. Но сколько можно терпеть оскорбления от бывших полковников?
Махно не спал всю ночь и решил, что должен вызвать клеветника на дуэль. Исход не важен. Наконец-то вспомнят о Махно, будь он победителем или побежденным. Дуэль или оборвет его жизнь, или, может быть, изменит. Потеряв последнюю возможность постоянного заработка, он не мог больше жить на подаяния Анархистского общества и на те деньги, что иногда приносила Галина. Она отрывала их у дочери. И еще неизвестно, как она их добывала.
Конечно, он подумывал и о самоубийстве. Но это означало бы полное поражение. Позор… Дуэль – возможность умереть достойно, отстаивая поруганную честь.
Нестор почистил свой единственный костюмчик, подрезал ножницами волосы, побрился, повязал галстук, ботинки смазал ваксой собственного изготовления: стеарин со свечи, печная сажа, остаток жира из тарелки. Промыл и перевязал, как мог, раны на животе и ступне. В общем, приготовился к решительному объяснению.
В редакции еженедельника, в Восьмом округе Парижа на рю-де-Тремуаль, его приняли за ветерана войны, ищущего соратников, и сообщили, что мсье Новинский, бывший полковник, держит фотостудию, и дали адрес. Нестор пешком отправился в квартал Батиньоль, близ вокзала Сен-Лазар: видно, мсье Новинский действительно процветал, район был застроен домами не для самых бедных парижан.
Из такой студии могли и вытолкать взашей. Впрочем, в квартале Батиньоль вряд ли стали бы грубить. В большой зеркальной витрине он увидел роскошные фотопортреты. И кто был изображен! Люди, лица которых Нестор видел в газетах: Шаляпин, Есенин, Дункан, Нижинский… Знаменитости.
Его встретил лысенький, тщедушный, слегка заикающийся человек в очках. Его рабочий халат был прожжен химикатами. Неужели это и есть полковник Новинский? Их дуэль могла бы носить комический характер. Махно был разочарован.
– Чем могу быть п-полезен? – спросил заика.
– Я пришел по поводу… вот… – Нестор развернул трубочку, в которую скатал еженедельник. – Здесь сплошная брехня. Выдумки. И я пришел требовать… – Он замялся. С дуэлями дела никогда не имел, только читал.
– Оп-провержения? – догадался фотограф, для которого буква «п» представляла главное затруднение.
– Нет.
– Обычно читатели удовлетворяются опровержением, – сказал фотограф и, подумав, неуверенно добавил: – Можно, конечно… если клевета доказательна… деньгами. Сколько бы вы хотели?
В Париже все измерялось франками.
– Нет, я хочу защитить свою честь. – Махно выпалил цитату из чего-то давно читанного. – Дуэль!
Лысенький не сразу вник в смысл произнесенных слов, а потом захохотал. Он смеялся долго, поддерживая руками кругленький живот, а Нестор наливался злобой и боялся, что она перейдет в приступ.
– П-п-помилуйте, зачем дуэль? У нас, эмигрантов, столько противников. Каждый день дуэли. С голодом, холодом, болезнями, уходом жен, безденежьем. Постоянно грозят полицейские проверки, высылка в СССР. П-покажите мне газетку! – Он быстро пробежал ее глазами. – Во-п-первых, я не Новинский. Я Штанкмахер, ассистент. Новинский сейчас в отъезде. А вы, стало быть, Нестор Махно? Боже мой, я так много о вас слышал, и, знаете, все больше хорошее… Нестор Иванович, кажется?
Нестор, все еще злой, насупленный, кивнул.
– П-послушайте, оставим это дело с дуэлью на потом, – предожил Штанкмахер. – Вас когда-нибудь фотографировали настоящие мастера, художники? Вы же легенда! А, борони Бог, внезапно умрете, от вас не останется ни одной приличной фотографии! Разве так можно относиться к себе?
– Я шо-то не сильно вас понимаю, – сказал Нестор.
– Выстрелить в мсье Новинского вы всегда успеете. И я даже гарантирую вам полный успех. Потому что мсье Новинский уже два года как почти совсем ослеп. Его какой-то красноармеец ударил шашкой по голове, и вот чем все это обернулось… Так что я предлагаю? Давайте сделаем пару ваших портретов. Хороших. Для истории.
Нестор задумался. Соглашаться не хотелось. Все-таки он пришел стреляться, а не фотографироваться!
– Но Новинского ж нема? Кто сфотографирует?
– Пусть вас это не заботит, – сказал Штанкмахер. – Новинский – мастер-фотограф. А фотографирую я. И там, где написано: «работа Новинского», надо читать «работа Штанкмахера».