Сколько тайн лежит там, на дне реки?
…Нестора знобило. Он укутался пледом. Блики от огня в печке время от времени освещали его лицо.
Он лежал неподвижно. Думал. О чем? Кто знает. Может, о том далеком времени, когда он играл в заводском театре Красную Шапочку и верил в сказки, в светлые мечты. Слушал вдохновенные речи Антони о грядущем рае. «Надо только не бояться хаоса, крови».
Хаоса и крови было достаточно. Но ничего не сбылось…
Умирал он в полном одиночестве. В Париже, в тридцать четвертом. Скоро ему должно было исполниться сорок шесть.
Галина Кузьменко уже фактически бросила его и сошлась с владельцем прачечной, у которого работала. Он не видел и дочки, составлявшей теперь весь смысл его жизни.
С новой силой разыгрался туберкулез, гноились раны, язвы. Его поместили в больницу-приют для бездомных Тенон.
Российская Гражданская война всё ещё продолжалась. Теперь уже в Париже. Здесь все время кого-то похищали, в кого-то стреляли. А он был никому не нужен.
В приюте к нему опасались подходить из-за вони. Он сгнивал до погребения, ещё при жизни он стал пищей червей.
Совсем недавно за ним гонялись две Конных армии, два конных корпуса, шестнадцать дивизий, неисчислимое количество истребительных и карательных отрядов, бронепоезда, аэропланы. Его личными врагами были Ленин и Троцкий, дважды объявлявшие его вне закона. Великая честь!
Было время, при личной встрече, он спорил с Лениным…
Теперь же Ленин лежал в хрустальном гробу, при почетных часовых. Троцкий витийствовал в Париже, собирая толпы последователей. Военачальники, гонявшиеся за Махно, ждали тридцать восьмого года.
А он сгнивал. Кончились погони. Кончилась и его главная армия – крестьянство. В судорогах оно входило в новую эру коллективизации, растеряв от голодомора и раскулачивания последних своих активных, действенных бойцов, производителей хлеба и молока. Молодежь же покидала свои села, уходила в города, оседала там, приобретая новые профессии. Россия, как и наметили большевики, все больше становилась рабоче-крестьянской.
Вождь без армии, Нестор Махно уже никому не был нужен.
…Русская община, состоящая главным образом из бывших офицеров, не позволила похоронить Нестора Махно на недавно возникшем неподалеку от Парижа русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Небогатое французское анархическое общество не смогло купить клочок земли для его могилы. И тело Нестора кремировали и похоронили в колумбарии парижского кладбища Пер-Лашез. 6685 – номер его захоронения. Погребальную нишу закрыли патинированной под старую бронзу доской с его портретом. Волею посредственного скульптора лицо Нестора Махно было облагорожено, омоложено и упрощено. Даже металл не смог передать неистовость взгляда батьки Махно…
В 1920 году «последний поэт деревни» (по его собственному утверждению) Сергей Есенин написал короткую поэму «Сорокоуст», где говорится о жеребенке, пытающемся догнать «чугунный поезд».
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?…
Много позднее стало известно о письме поэта, в котором он заявляет, что, создавая поэму, думал о Махно. Конечно, «милый, смешной» – это не о вожде крестьян-анархистов. Но родственную душу защитника старого, уходящего крестьянства Есенин распознал. За водопадом крови, пролитой Нестором и его сподвижниками, он углядел беззащитность и наивность, нечто жеребячье, детское.
И дальнейшую, нынешнюю судьбу переведенного в пролетарии крестьянина тоже предугадал:
…И соломой пропахший, мужик
Захлебнулся лихой самогонкой.
Послесловие
Авторы считают необходимым сделать пояснения, чтобы предупредить некоторые полемические отзывы.
Прежде всего: наш роман – не документальное повествование. Вместе с тем он основан на подлинных фактах, исследованиях, которые в большинстве своем стали известны в последнее десятилетие. Увы, это обычная практика: даже серьезные изыскатели зачастую из-за отсутствия документов вынуждены идти по пути легенд. Подлинных документов, касающихся Нестора Махно и крестьянского движения под его предводительством, и сегодня не так уж много. Больше всего никем и ничем не подтвержденных материалов появилось в послереволюционное время. Главным образом это были откровенные фальсификации: «воспоминания» откуда-то вдруг возникших в большом количестве различных родственников, друзей и сослуживцев Нестора Махно.
Разгребать эти нагромождения лжи ещё предстоит будущим биографам батьки. Далеко не простые головоломки при написании романа зачастую пришлось решать и нам. В тех случаях, когда легенды вступали в противоречие с реальными фактами или же когда документы были явно сфальсифицированы, мы тоже порой были вынуждены создавать нечто вроде своей легенды, не противоречащей, впрочем, логике событий. Ради придания цельности повествованию, а также из этических соображений мы изменили фамилии отдельных действующих лиц. Законы жанра потребовали от нас группировки событий и отказа от некоторых повторов, особенно это относится к боевым эпизодам.
В 90-е годы – в центральных и местных издательствах – вышло несколько документальных книг о Махно. Появились истолкователи и биографы. Но они давали лишь некоторое представление о нем. Их авторы словно бы в удивлении остановились перед вновь открывшейся картиной, они, как нам кажется, оказались в плену немногочисленных архивных данных и с трудом переваривали новые сведения. В их головы не укладывался возникший новый образ не бандита, а настоящего вожака украинских крестьян, которого выдвинуло то клокочущее страстями время. Махно в этих новых исследованиях зачастую выглядит как бы компьютерным человеком, сложенным из мельчайших квадратиков фактографического материала. Цельный, художественно осмысленный, эмоционально насыщенный образ не складывался. Поэтому, не имея в достатке фактического материала, они многое придумывают, порой сочиняют целые периоды жизни Нестора Ивановича. Один уважаемый автор, торопясь как можно быстрее сказать о Махно свое слово, а не менее уважаемое издательство столь же торопливо опубликовало сочинение, где среди других нелепостей можно прочесть и пространную главу о пребывании Нестора… на каторге, где он валит лес в глухой тайге. К каторжным работам Махно действительно был приговорен, но почти все восемь лет находился в 5-й камере Бутырской тюрьмы. По этапу никуда не отправлялся, в тайге, соответственно, лес не валил. Факт общеизвестный. Но автор монографии о Махно очень хотел сказать новое слово. Сказал, но не новое слово, а солгал. А ложь, она ложь и есть, и легкомыслие вкупе с авторским апломбом ничем нельзя оправдать.
В жизни Нестора Махно правда и вымысел переплелись самым причудливым образом. Начиная с самой даты рождения, в которой путаются многие исследователи. Казалось бы, историю его жизни теперь можно воссоздать довольно точно. Как бы не так! Сторонники батьки – анархисты, люди образованные, так называемые «теоретики и агитаторы» из Культпросвета его повстанческой армии – вначале создавали образ Нестора как народного героя, простого и безупречного защитника обездоленных. А позже, будучи завербованными ЧК или оказавшись в другой стране, стали разоблачать Махно, писать заказные вещи. На первый взгляд столь же искренние и правдивые. Но…
Вот какая метаморфоза произошла с известным теоретиком анархизма, сподвижником Махно Волиным (Всеволодом Эйхенбаумом). Сразу же после завершения Гражданской войны он опубликовал ряд покаянных статей, направленных против Нестора, где называл его «самовлюбленный диктатор», «палач», «создатель клана убийц». И все доказательно, с примерами. Но в 1922 году он был выслан из страны. Вернувшись в Париж, главный идеолог анархизма сразу же отрекся от всего прежде сказанного и написанного, участвовал в создании Издательского комитета им. Н. Махно и в своих статьях стал утверждать прямо противоположное.
Но таких, как Волин, было немного. Большинство анархистов под влиянием несомненных успехов и бурного развития социалистической России отказались от первоначальных убеждений, пересмотрели прошлое.
Нестор же непреклонно придерживался своих убеждений. До конца. До последних дней своей жизни.
Между тем родной брат Волина, Борис Эйхенбаум, стал в СССР известнейшим литературоведом, доктором филологии, знатоком творчества русских классиков и дожил до «почетных седин».
Волин же безбедно коротал свой век в Париже. Кстати, там, в Париже, сотрудничая с Издательским комитетом, он немного помог батьке написать воспоминания. Но ни денег, ни славы им эти воспоминания не принесли. Там, во Франции, они уже были никому не интересны. К тому же Волин, вероятно, не слишком верил в это их «коммерческое» предприятие. А язык у новоиспеченного писателя был настолько коряв, что легкая правка рукописи, предпринятая Волиным, не сделала ее читабельнее. Если осилить косноязычие авторов, протолкаться сквозь сумятицу слов, то увидим, что все это – сплошная апологетика. Махно выглядит в высшей степени красиво. Здесь и придуманная беседа с теоретиком анархизма Кропоткиным, и всяческие иные подвиги. Излишне высоко оценивая свои поступки и мысли, Нестор Иванович… как бы это помягче сказать?.. вдохновенно привирал. «Простим поэтам!»
Существует ряд пространных работ проживающего в Париже знатока анархизма Александра Скирды. Очень полновесные труды портит одно обстоятельство: автор старается защитить Махно, обелить его (даже если факты противоречат этому) и всячески очернить «главных врагов» батьки – коммунистов. Эмоции никогда не способствовали воссозданию исторической правды. На этот раз – тоже.
Впрочем, подобные сочинения могут пригодиться теперь лишь тем немногим нынешним украинским историкам, создающим новую историю Украины.
Начальник штаба повстанческой армии Белаш (в романе он фигурирует под именем Черныша) написал очень серьезный, хорошо документированный труд о батьке и махновцах. Рукопись относительно недавно отредактировал и подготовил к печати сын Белаша. Казалось бы, вот она, подлинная история!.. Увы. Бывший начальник штаба писал свои воспоминания под бдительным оком чекистов – ГПУ, и это, безусловно, сказалось не только на оценках фактов, но и на самих фактах. Сам Белаш в декабре 1937 года был расстрелян, как и многие бывшие махновцы, которым дали какое-то время пожить в условиях относительной свободы. Кстати, часть книги была написана Белашом до заключения в камеру смертников харьковской тюрьмы. Остается удивляться лишь тому, какое количество несомненно правдивых документов ему удалось воспроизвести. Подвиг!