Я сказал:
– Охотник выстрелил в зайца и убил его. – Только потом я сообразил, что надо было сказать: «Охотник выстрелил, попал и убил зайца». Я закричал: – Минутку, минутку. Я ошибся. Надо не так.
– А как?
– Вот как… – Но тут оказалось, что я забыл слова, из которых должен был составить фразу, и мне было стыдно в этом признаться.
– Ну, так как же?
– Я… не знаю…
Доктор задал мне еще несколько задач, потом позвал санитаров и сделал им какой-то знак. Они повели меня дальше, в глубь коридора, и остановились у зеленой двери. Перед ней стояла скамья. Мы с санитарами уселись и ждали полчаса. После чего дверь открылась, из нее выглянул писарь и приглашающе кивнул головой. Санитары помогли мне встать, так как я за истекшее время совсем ослаб и опять почувствовал, как внутри у меня растет страх. Я не мог уже ни думать, ни ходить без поддержки и был благодарен санитарам за то, что они меня вели.
В этой комнате стоял стол и несколько кресел. За столом сидел тот пожилой и усталый врач, который молча наблюдал за мной, когда доктор Трота меня обследовал. Доктор Трота сидел рядом, слева от него. Справа сидел писарь.
Пожилой врач сказал, листая бумаги в какой-то папке:
– Садитесь. – Санитары усадили меня. – Знаете ли вы, где находитесь?
Я кивнул.
– Знаете, как сюда попали?
– Арларларарлар…
Доктор Трота что-то шепнул своему пожилому коллеге, и тот кивнул.
– Сегодня ночью вы были арестованы нарядом полиции при покушении на убийство в состоянии патологического опьянения. Из участка пожарные привезли вас сюда. В таких случаях обычно подключается пожарная команда. У них больше опыта с… такими, как вы. Вы понимаете, что я вам говорю?
Я кивнул.
– Вам очень плохо?
Я кивнул.
Доктор Трота сказал:
– Потерпите еще немного. Через несколько минут вам дадут снотворное.
Пожилой сказал:
– Я – окружной врач. Фамилия моя Хольгерсен. Согласно закону – вы действительно улавливаете мою мысль? – в каждое заведение такого рода каждое утро обязан приезжать окружной врач. Я каждое утро приезжаю сюда. Мой долг – решить вопрос о дальнейшей судьбе новоприбывших, в первую очередь в особо острых, экстренных случаях.
Вот, значит, что я для них. Особо острый, экстренный случай.
– Перед этим пациентов обследует здешний врач. По результатам этого обследования и по моему собственному впечатлению я должен решить, соответствует ли пребывание нового пациента в закрытом лечебном заведении интересам общества или нет. – Хольгерсен взглянул на лежавшую перед ним бумагу. – Заключение доктора Троты весьма неблагоприятное, равно как и мое собственное впечатление. В последний раз вас спрашиваю: вы скажете нам, как вас зовут?
Я отрицательно помотал головой.
– Есть у вас родственники?
Я опять помотал головой.
– Бывает, что люди из страха или стыда не хотят открыть свое имя. Но родственники разыскивают их. И в конце концов мы все выясняем.
– Адвоката, – с трудом выдавил я.
– Вы хотите адвоката?
Я кивнул.
– Вы его получите. Слава Богу.
– Примерно через месяц, – добавил Хольгерсен.
Я чуть не упал с кресла – спасибо санитары поддержали.
– Итак, я подвергаю вас временному принудительному содержанию в этом лечебном профилактории.
– Не можете вы так поступить!
– Могу и должен. Пока мы не знаем, кто вы такой, а главное, при том состоянии, в каком вы находитесь, нельзя провести судебный процесс, как положено.
– Судебебеб…
– По мнению доктора Троты и по моему собственному, вы находитесь непосредственно перед приступом белой горячки, если вам это что-нибудь говорит. Если будете вести себя благоразумно и слушаться врачей, через месяц посмотрим, что делать с вами дальше.
– А что со мной можно делать?
– Закон дает нам право держать вас здесь до шести недель. В течение этого срока судья должен решить вашу дальнейшую судьбу – на основании полученной к тому времени медицинской экспертизы.
Слюна потекла у меня изо рта, и что-то теплое, влажное побежало сзади по шее. Я дотронулся до шеи рукой. То была кровь из раны на затылке.
– Я беру на себя ответственность за ваше временное принудительное помещение в это заведение, – сказал тем временем Хольгерсен. – В течение дня посыльный из суда низшей инстанции доставит нам соответствующее письменное распоряжение.
– И в течение шести недель состоится судебный процесс, – добавил доктор Трота.
– Где?
– Здесь. У нас содержится столько алкоголиков, что судьи приезжают к нам. Специально для судебных заседаний мы оборудовали эту комнату. Для участия в судебном заседании вам, разумеется, будет предоставлен адвокат. От суждения врачей на тот момент, от вашего поведения, а также от того, удастся ли к тому времени установить вашу личность, будет зависеть, определит ли судья принудительную изоляцию и лечение в этом заведении или же разрешит лечение в частном порядке, прежде чем вас привлекут к суду за покушение на убийство. Вы все поняли?
Я почувствовал, что весь покрылся потом. Руки дрожали, пульс колотился как бешеный. Мне стало плохо.
Помню только, что меня опять вырвало. Но на этот раз мне не пришлось вытирать пол. Ибо на этот раз я тут же потерял сознание.
21
– Хайль Гитлер, гауляйтер!
Два старика в застиранных пижамах стояли возле моей койки по стойке «смирно», подняв правую руку в гитлеровском приветствии. Очевидно, наблюдали за мной, пока я спал, потому что завопили свое приветствие, как только я открыл глаза.
Глаза у меня горели огнем – видимо, от успокоительных таблеток, меня поташнивало, я чувствовал страшную слабость во всем теле. Комната, в которой я очутился, была меньше, но вонь здесь стояла такая же и окна тоже были заперты и зарешечены. Первый старик сказал:
– Разрешите вам представить, – и указал на второго, – ортсгруппенляйтер Херренкинд. – Потом поклонился и назвал самого себя: – Квартальный уполномоченный Шлагинтвайт.
После этого оба опять завопили «хайль Гитлер!». Мне было так плохо, что я опять закрыл глаза. А старики продолжали гомонить, то и дело перебивая друг друга:
– Мы будем защищаться до последней капли крови!
– Квартальный уполномоченный Шлагинтвайт подбил из гранатомета танк «те-тридцать четыре» на Баварской площади!
– Разрешите спросить, гауляйтер: когда прибудет резервная армия Вендта?
– Подпольная радиостанция «Вервольф» только что сообщила о первых столкновениях между американцами и русскими на Эльбе.
– Вы прибыли из бункера фюрера. Что говорит фюрер, гауляйтер? Когда он прикажет американцам начать наступление на Красную Армию?
Я опять открыл глаза.
– Когда в дом попала бомба, я подумал: ну все, конец. Так все и погибли там, в подвале, кроме нас двоих.
– Не перебивайте господина гауляйтера, камрад. Я спросил: когда мы ударим вместе с американцами по русским? Во вторник мы получили приказ удержать дом партийного комитета. С тех пор не получаем никаких известий.
Я спросил очень медленно, так как язык плохо меня слушался:
– В какой вторник?
– Двадцатого апреля! В день его рождения. Что предписывают новые приказы?
Наконец мой мозг, работающий с превеликим трудом, уяснил, что доктор Трота или кто-то из его коллег устроил мне здесь западню. Я очутился в психиатрической лечебнице, где по распоряжению судьи должны в течение ближайших недель определить, вменяем ли я и если нет, то насколько. Поэтому эти двое – доктора, переодетые пациентами, – изображают тут двух эсэсовцев и делают вид, будто считают, что на дворе у нас 1945 год, что русские ведут бои за Берлин, что сами они попали в бомбежку и чудом уцелели – пятнадцать лет назад. И делали они все это, наверное, для того, чтобы проверить, как я отношусь к подобному бреду.
Поэтому я и сказал им попросту:
– Кончайте молоть чепуху!
– Простите, гауляйтер?
– Никакой я не гауляйтер, и вы это прекрасно знаете!
– Как же не гауляйтер! Ведь фюрер лично известил нас о вашем прибытии!
– Вашего фюрера давно нет на свете.
– Он умер? – вскрикнул тот, что изображал уполномоченного.
– Да.
– Кто его преемник? Кто возглавит партию?
Как они оба переигрывали! Уму непостижимо. Что себе думают здешние врачи? Примитивная работа – хуже некуда!
– Ну ладно, прекратите, – сказал я. – Кончайте ломать комедию.
– Я, как ортсгруппенляйтер…
– Кончайте, я сказал! Никакой вы не ортсгруппенляйтер!
– Но это чудовищно! – воскликнул тот врач, который назвался Херренкиндом.
– Мы – верные последователи фюрера, пусть даже мертвого! – воскликнул тот врач, что назвался Шлагинтвайтом.
– А мертвого – тем более!
– Хайль Гитлер! – крикнул один из врачей.
– Зиг-хайль! – подхватил второй, и оба вскинули руки в гитлеровском приветствии.
– Зиг…
– Хайль!
– Зиг…
– Хайль!
Я сказал совершенно спокойно, совершенно бесстрастно:
– Берлин пятнадцать лет назад взят Красной Армией. Пятнадцать лет назад война кончилась. Вот уже пятнадцать лет не существует больше нацистской партии, хотя нацистов хоть отбавляй.
Вот вам, подумал я. Получите. Что теперь скажете? Переодетые врачи обменялись долгим взглядом. Потом тот, что назвался Херренкиндом (тоже мне имечко подобрал![40]), осторожно протянул:
– Вы что, идиотами нас считаете, что ли?
– Я считаю такой метод обследования идиотским.
– Метод обследования? Сегодня утром Шлагинтвайт подбил танк «те-тридцать четыре» – а вы нам толкуете, что война пятнадцать лет как кончилась? Что пятнадцать лет, как нет больше нашей партии. А получше ничего не могли придумать?
Тот врач, что играл Шлагинтвайта, вдруг завопил:
– Да это советский шпион, камрад! Он эмигрант и хочет нас разложить, чтобы мы сдались русским! Это они напялили на него наш мундир!
– На мне нет никакого мундира!