— Даже два. — Лицо миссис Стюарт оставалось таким же унылым и скорбным, как всегда, несмотря на мое нарастающее волнение. Мы с ней общались мало и исключительно по рабочим вопросам, сводившимся к обсуждению пожеланий хозяйки относительно обеденного меню, просьбам о покупке новых швейных принадлежностей и передаваемых через меня замечаний о недостатках в уборке дома. Таким образом, наши с ней отношения были чисто утилитарными. Миссис Стюарт, как и вся остальная прислуга, считала меня приближенной хозяйки и, следовательно, не принадлежащей к их компании. Поэтому все они держались настороженно и сохраняли безопасную дистанцию.
Но почему два письма? Неужели Элиза и папа написали отдельно друг от друга? Нет, они вряд ли стали бы тратиться на одновременную отправку двух посланий. Скорее всего, письма были отправлены в разное время, но первое задержалось в пути и пришло вместе со вторым.
Миссис Стюарт вынула из глубокого кармана передника два потрепанных в дороге конверта и поднесла их к ближайшему светильнику на стене. Прищурившись, она прочитала:
— Одно из какого-то Туама, второе из Дублина.
При слове «Дублин» вся радость от предвкушения сразу двух писем от моей милой сестры Элизы улетучилась вмиг. В Дублине я никого не знала. В отличие от настоящей Клары Келли. Значит, это письмо для нее.
Я отнесла в судомойню поднос с грязной посудой, еще раз взглянула на два конверта (один, надписанный настолько родным и знакомым почерком, что он мог бы быть моим собственным, другой — почерком совершенно чужим) и убрала их поглубже в карман. В покои хозяйки я поднималась с трудом — ноги казались налитыми свинцом. Пока я помогала миссис Карнеги устроиться на предвечерний отдых — чуть ослабила ей платье, подложила под спину подушки, принесла из кабинета контракт с какой-то железнодорожной компанией, — письма жгли мне карман. Неужели мой обман раскрылся? Может, я работала у Карнеги последний день? Вести из дома, которых я ждала с таким нетерпением, уже вряд ли имели значение в свете внезапного письма из Дублина.
Миссис Карнеги указала на кучу кружевных чулок на полу рядом с креслом:
— Пока я отдыхаю, займись штопкой, Клара. Я позвоню, когда буду готова одеваться к ужину.
— Да, мэм.
Быстро присев в реверансе, я сгребла чулки в охапку и почти бегом бросилась в свою комнату, расположенную в крыле для прислуги.
Опустившись на латаное-перелатаное покрывало на своей кровати, я вынула из кармана оба письма. Руки у меня тряслись. Я провела дрожащим пальцем по строке с моим именем, написанным элизиным каллиграфическим почерком, — папа настойчиво требовал, чтобы все его дочери отрабатывали красивый, изящный почерк, — и решила на время отбросить страх и прочесть сначала письмо от сестры. Какая бы судьба ни ожидала меня по прочтении второго письма, адресованного другой Кларе Келли, она могла подождать еще пару минут. Если же окажется, что ситуация с папиной фермой улучшилась, мне будет легче принять удар, наверняка уготованный посланием из Дублина.
Я аккуратно вскрыла конверт кончиком швейных ножниц. Письмо от сестры было длинным, написанным мелким убористым почерком, который свидетельствовал о нехватке бумаги и почти непосильной дороговизне почтовых расходов. Я представила, как каштановые волосы моей любимой сестренки падали на плечо, когда она склонялась над бумагой. Элиза экономила место, и строчки лепились вплотную друг к другу почти без пробелов, хотя почерк оставался красивым и четким. Поначалу читать было трудно, но я быстро приноровилась.
Дорогая Клара!
От тебя почти два месяца не было писем, и мы уже начали опасаться худшего. Мы не сомневались, что ты известишь нас о благополучном прибытии в Америку сразу, как только сойдешь с корабля. Ежедневно справлялись о письмах в приходской церкви, и ты, конечно, можешь представить, как сильно переживали, не получая вестей. Мы не знали, что думать. Вдруг с тобой что-то случилось? Или, может быть, в новой земле изобилия ты совсем позабыла о нас? Мы уже собирались писать маминым родственникам в Питсбурге, чтобы узнать, не связывалась ли ты с ними. Но наконец получили твое письмо. Теперь уже ясно, что наше почтовое общение будет нелегким, ведь скорость доставки зависит от непредсказуемых капризов погоды на море и от многого другого. Зато можно не волноваться, если долго нет писем. Мы запасемся терпением и будем ждать от тебя известий, веря в то, что они непременно придут. Мы знаем, что ты никогда не забудешь свою семью.
Я по тебе очень скучаю, сестренка. В доме стало уныло и пусто без твоих тонких острот, звонкого смеха и возвышенных размышлений. Так-то у нас все по-прежнему. Мама целыми днями хлопочет по дому, шьет и чинит одежду, готовит еду, сушит травы. Папа занимается фермой и огородом, следит, чтобы ни один листик ботвы не смел покидать отведенного ему места, и сокрушается, что земли стало меньше. Даже всегда солнечная Сесилия старательно выполняет работу по дому без единой жалобы. Но радость ушла. Без тебя мы все сдулись, как пустые винные мехи. Я знаю, что моя тоска по тебе — очень эгоистичное чувство. Ты пошла на огромные жертвы, ты оставила все, что знакомо и дорого, не побоялась переплыть океан! Ради семьи, ради нашего блага. Самое малое, что я должна сделать, — стиснуть зубы и тосковать по тебе молча. Но я не могу.
Я нахожу утешение в домашних делах, сходных с теми, которыми ты занимаешься на своей службе. Как я поняла из твоего письма, в доме Карнеги заведены строгие, но справедливые порядки. Если истории, которыми делятся с нами Маллоуни, — их послушать, так служба в богатых домах хуже ада, — так вот, если эти истории хотя бы отчасти правдивы, значит, тебя не коснулось все худшее, что может произойти со служанкой у американских хозяев, и ты нашла очень хорошее место, пусть даже пишешь о переменчивом нраве своей хозяйки. Тебя-то уж точно не напугают чьи-то капризы — ты не боялась даже папиного взрывного характера, — и твоим хозяевам повезло, что у них есть ты.
Я знаю, моя дорогая Клара, что ты достойна лучшего места, чем судомойня при кухне в доме Карнеги, и больше всего я жалею, что в Америку папа отправил тебя вместо меня. Мне пришлось смириться с его решением, ведь мне необходимо остаться дома, так как мой будущий брак с Дэниелом — это возможность номинально передать ферму новому арендатору и тем самым сохранить землю за нашей семьей. Но все равно это кажется несправедливым. Ты самая умная из нас троих, сестер Келли, и ты, Клара, достойна лучшей судьбы, чем данная нам от рождения судьба дочерей скромного фермера-арендатора. Будь я тверже характером, у тебя не отобрали бы эту судьбу, и тебе не пришлось бы служить в чужом доме на другом конце света, хотя твоя служба сейчас особо важна для всех нас, учитывая завуалированные угрозы лорда Мартина поднять арендную плату за землю. Я каждый вечер молюсь о том, чтобы ты простила мне мою слабость.
Пожалуйста, пиши нам почаще.
Я читала письмо со слезами на глазах. Как Элизе вообще пришло в голову винить себя за отцовское решение отправить меня в Америку? Меня-то никто не считал подходящей кандидатурой для брака с сыном местного ирландского фермера, который мог бы формально перевести на себя право аренды. Нашей семье повезло, что Элиза так вовремя нашла себе подходящего жениха. Вытерев слезы, я решила сразу же написать ей ответ и объяснить, что она ни в чем не виновата, и вдруг заметила крошечный постскриптум, написанный хорошо узнаваемым неровным маминым почерком.
Мы очень скучаем, но за нас не волнуйся. Живи так, чтобы не погубить свою душу. Молись Господу Богу и не изменяй единственной истинной Римско-католической церкви.
Мама пришла бы в ужас, если бы узнала, что мне приходится выдавать себя за протестантку и еженедельно ходить на воскресную проповедь в местную пресвитерианскую церковь вместе с другими слугами дома Карнеги, хотя сами Карнеги вовсе не посещали церковь. Никакое хорошее место с высоким жалованьем не стоит того, чтобы подвергать свою душу опасности вечного проклятия, — так сказала бы мама. Но мой обман раскрылся бы, и я лишилась бы должности, если бы настояла на посещении католической мессы.
Я вытащила из-под ворота нижней сорочки крошечный серебряный медальон, который прятала на груди. Медальон с изображением агнца, несущего крест. Такой символ Христа носят только католики. Я провела по нему пальцем и задумалась о маминых словах. Может быть, я губила свою душу уже только тем, что жила в постоянном притворстве, выдавая себя за другую Клару Келли? Но если, как писала Элиза, лорд Мартин по-прежнему злился на папу из-за его давних связей с фениями, наша семья могла лишиться земли, а значит, и всяких средств к существованию. И тогда вся надежда останется лишь на меня. Мне придется держаться за свой обман и молить Господа о прощении.
Я решила написать Элизе сейчас же, чтобы успеть до пяти часов вечера, когда из дома Карнеги забирали почту. Мне хотелось как можно скорее отправить слова утешения, в которых сестра так нуждалась. Я достала чернильницу, перо и бумагу, которые заранее припрятала у себя в комнате, и уселась писать:
Моя дорогая Элиза!
Как ты могла предположить, что я вас забыла?! Я каждый день думаю о тебе, о Сесилии, о маме и папе. Воспоминания о доме (даже недавние воспоминания о днях, полных беспокойства из-за того, что лорд Мартин урезал наш земельный надел, который отец столько лет поливал своим потом) придают мне сил и служат опорой в минуты уныния. По вечерам, когда я ложусь спать и долго не могу уснуть в этом чужом доме в чужой стране, я представляю, что мы лежим рядом в нашей общей постели в родительском доме и разговариваем вполголоса, поверяя друг другу свои радости и печали. И тем утешается мое сердце. Но иллюзия длится недолго, и тогда мне приходится поддерживать себя мыслью, что моя работа станет хорошим подспорьем семье, если сбудутся худшие папины страхи и лорд Мартин отберет у него землю из-за этих слухов о его прошлых политических связях.