— Что вы видите в этой комнате? — спросил он.
Поначалу вопрос меня обескуражил. Ответ казался очевидным, но я уже знала: в мистере Карнеги нет ничего очевидного. Я обошла комнату по кругу, давая простые ответы:
— Я вижу красивые картины на стенах. Вижу кресла в стиле Людовика XV, обтянутые красным шелком. С бахромой и короткими гнутыми ножками. Вижу фигурный паркет и красный ковер с цветочным узором. Вижу обои из красной парчи, а над ними — нарисованный фриз с распустившимися розами. Камин из каррарского мрамора. Ониксовые часы на каминной полке. Канделябры из Франции. Фарфоровые вазы из Англии. На столе в центре комнаты — кувшин из Австрии, расписная плитка из Германии и набор фигурок из слоновой кости с Востока.
Он изумленно уставился на меня.
— Впечатляющее изложение, мисс Келли. Откуда вам известны такие подробности?
Я улыбнулась чуть озорной улыбкой.
— Я не раз слышала, как ваша мать рассказывала все это гостям.
— Конечно, вы слышали. Я задал глупый вопрос. — Он рассмеялся. — Хотите узнать, какую еще историю способна поведать нам эта комната?
— Да, мне было бы интересно.
— Эту комнату можно читать, как открытую книгу. Каждый предмет — слово в рассказе.
Я оглядела гостиную, пытаясь разгадать заключенную в ней историю. Но видела лишь хаотичное пространство, загроможденное дорогими вещами.
— Боюсь, для меня эта книга закрыта. Вы мне ее не прочтете?
— С большим удовольствием. — Он аккуратно взял меня под локоть, словно даму из высшего общества, пришедшую с визитом. Я и вправду почувствовала себя гостьей, а не служанкой.
Свободной рукой он указал на камин и на стол в центре комнаты.
— Вещи, которые вы так замечательно описали, поведают «читателю» или гостю, что семья, проживающая в этом доме, много и основательно путешествовала по миру.
— Понятно.
Я не стала уточнять, что Карнеги никогда не путешествовали на Восток, как можно было бы предположить по костяным статуэткам. Но понимала, как это «слово» вплетается в общее повествование комнаты и как хозяева дома используют такие «слова», чтобы передать определенное сообщение гостям.
Он отпустил мой локоть, взял меня за руку и подвел к стене, где висело больше всего картин.
— Эта коллекция произведений искусства, безусловно, указывает на то, что обитатели «Ясного луга» не чужды культуре.
Он принялся объяснять, что именно каждая картина говорила наблюдателю о семье, проживающей в этом доме. Я кивала, но слушала вполуха. Все мои мысли были сосредоточены на одном: на тепле его руки, которая держала мою. Мне хотелось, чтобы он крепче стиснул мою ладонь, но в то же время я очень боялась, что в гостиную войдет Хильда и застанет нас в таком компрометирующем положении.
Деликатно высвободившись, я спросила:
— А мебель тоже важна для рассказа? Или шелковые обои? Что они добавляют к истории?
— Прекрасный вопрос. Эти вещи роскошные и дорогие, но не чрезмерно. Они сообщают гостям, что хозяева «Ясного луга» — люди вполне обеспеченные, однако не кичатся своим богатством. Они достойные и утонченные. — Он пустился в подробные описания тканей на стенах и каждого предмета мебели, но я снова не слушала, пораженная одной мыслью. В тот день я многое поняла о мистере Карнеги.
Эта «книга», составленная из вещей, походила на повествование о его собственной жизни. Той жизни, которую он сам создавал для себя. Я наблюдала, как он орудовал словами — словно художник кистью, — и каждое слово было мастерским штрихом, важным для сотворения единого целого. Только получалась у него не обычная картина — я присутствовала при рождении шедевра.
Миссис Карнеги назначила большой званый обед на 15 апреля. Предполагалось, что это будет совместное празднование в честь окончания Гражданской войны (после сражения при Аппоматтоксе генерал Ли сдался генералу Гранту и подписал полную капитуляцию) и отъезда старшего мистера Карнеги в путешествие по Европе, которое он решил совершить, не получив должность в Шотландии. Он собирался уехать в конце апреля вместе с двумя друзьями, Гарри Фиппсом и Джоном Вандевортом, и поначалу миссис Карнеги приняла это решение в штыки. Впрочем, ярость хозяйки быстро угасла. Когда стало понятно, что ее старший сын твердо намерен покинуть Питсбург, она прекратила сопротивление и начала с удовольствием обсуждать его будущее путешествие, которое в узком кругу знакомых называла не иначе как «джентльменской поездкой». К моему огромному облегчению, этот круг не включал мисс Аткинсон. Недавно было объявлено о ее помолвке с джентльменом из питсбургского Ист-Энда, и теперь они с миссис Карнеги крайне редко встречались в свете. У меня же стало чуть меньше поводов для тревог.
Однако утром 15 апреля пришло известие о смерти всеми любимого президента Линкольна, на которого накануне вечером было совершено покушение. Праздничное настроение сменилось скорбным, но Карнеги решили не отменять мероприятие. Они спешно отправили слуг по домам всех приглашенных, письменно извещая гостей о том, что на обеде будут соблюдены правила траура и сам он пройдет как поминальная трапеза в честь президента Линкольна. Изначально экстравагантное меню, включавшее свежие дыни, пряный бульон, лосося, ветчинный мусс с горошком, филе шатобриан, жареную утку и десерт, сократили до приличного минимума. Все слуги надели на рукава черные траурные повязки, на окнах повесили черные шторы. Хозяева дома облачились в траурные одежды, хотя эта скорбная перемена практически не отразилась на облике миссис Карнеги, которая и прежде носила только черное.
Гости тоже оделись подобающим образом, и в начале вечера за столом царило мрачное настроение. Со своего места в коридоре для слуг, где я, как обычно, дежурила с саквояжем наготове, я слышала хвалебные речи в адрес президента Линкольна — истинного отца нации, приведшего ее к победе.
Наконец слово взял старший мистер Карнеги:
— Когда я служил в Вашингтоне руководителем департамента телеграфного сообщения под началом помощника военного министра Скотта, мне выпала честь лично встречаться с президентом Линкольном. Иногда он приходил к нам в контору и сидел за столом в ожидании ответа на телеграмму. В глазах и речах этого честного и прямого человека сквозил неприкрытый интеллект. Но самым ярким и замечательным качеством президента Линкольна был не его ум и даже не смелость его убеждений, а совершенная демократичность его повседневных поступков. Он одинаково относился ко всем людям без исключения, независимо от их должности и положения. И все мы должны следовать его великому примеру.
Раздался звон бокалов под одобрительные возгласы гостей.
Когда присутствующие джентльмены отдали дань уважения покойному президенту, разговор перешел на предстоящую поездку в Европу мистера Карнеги, мистера Фиппса и мистера Вандеворта. Каждое пожелание доброго пути неизменно сопровождалось звоном хрустальных бокалов, и горестное настроение за столом постепенно сменилось едва ли не радостным. Удивительно, как людям удается одновременно скорбеть и праздновать.
Раздался скрип ножек стула по полу, и как-то вдруг вышло, что рядом со мной возник мистер Карнеги. Я никогда прежде не видела такого блеска в его глазах, хотя знала, что он означает: точно так же блестели глаза у завсегдатаев голуэйских пабов, где мне изредка доводилось бывать вместе с семьей. Мистер Карнеги был пьян, что меня удивило, ведь он не одобрял пьянства и обычно воздерживался от спиртного.
В коридоре мы находились с ним одни. Мистер Карнеги стоял так близко, что я чувствовала запах виски в его дыхании. Он взял меня за руку и сказал:
— Прошу меня извинить, мисс Келли, если я позволяю себе недопустимую вольность. Но в связи со скорым отъездом у меня остается совсем мало времени, чтобы поговорить с вами наедине. Признаюсь, мне было мучительно видеть вас, не имея возможности с вами поговорить.
Осмелюсь ли я сказать правду? Я устала от лжи и притворства, устала скрывать свои настоящие чувства. Я желала быть искренней. Хотя бы раз.
— Мне тоже, мистер Карнеги.
— Вы понимаете, почему я уезжаю, да? Вы сами решили, что мы больше не должны видеться. И не должны говорить о наших чувствах друг к другу.
— Да, — сказала я, глядя в пол.
— Одно ваше слово — и я никуда не поеду.
Мистер Карнеги взял меня за подбородок и заставил поднять голову. Он напряженно смотрел в мои глаза, словно надеялся отыскать в них то самое слово «останься», которого не услышал из моих уст.
Мне ужасно его не хватало, и я с трудом устояла перед искушением выполнить его просьбу.
— Я хотела бы попросить вас остаться, мистер Карнеги. Честное слово. Но я не могу. У меня есть обязательства перед семьей. Я должна зарабатывать деньги и поддерживать близких.
— Я готов помочь вашей семье. У меня есть для этого средства. — В его голосе слышались нотки мольбы.
Я помедлила, пытаясь понять, что он предлагал на самом деле. Мы продолжим тайно встречаться, а он финансово поддержит моих близких? Вряд ли он подразумевал нечто большее, иначе выразился бы по-другому. И что дальше? Что произойдет, если я ему надоем или его мать узнает о наших неподобающих встречах и примет меры? Учитывая его глубокую преданность семье, я, скорее всего, потеряю работу вместе с надеждой устроиться на похожее место с сопоставимой зарплатой — возмущенная миссис Карнеги наверняка постарается отомстить мне, — и моя семья окончательно пропадет. Нет, я не могла позволить себе пойти на поводу у чувств. Мне следовало твердо стоять на своем — но уважительно, чтобы не обидеть мистера Карнеги.
Я не рисковала смотреть ему в глаза — боялась, что мое сердце дрогнет. А потому отвела взгляд и молча покачала головой.
Он отпустил мой подбородок, но продолжал крепко сжимать мою руку.
— Я понимаю, мисс Келли, и восхищаюсь вашим самоотверженным чувством долга перед семьей. Я скоро уеду и перестану вас беспокоить. Но пока я еще здесь, могу ли попросить об одном одолжении?