— О каких тайных правилах вы говорите?
— Вроде бы мелочи, незаметные посторонним. Длина рукавов. Фасон платья или костюма. Манера держаться. Особые обороты в речи. Так они отличают своих от чужих. И не пускают «не тех» людей в свой обособленный, замкнутый мир. — Я помедлила, не зная, стоит ли продолжать. Ему вряд ли понравится то, что я собиралась сказать. Меня заранее страшила его вероятная реакция. Она могла многое поведать о его истинной натуре.
Но все же решилась продолжить:
— Эндрю, скорее всего, они будут вести с вами дела, однако никогда не примут в свой круг. Командор Вандербильт уже много лет добивается положения в высшем свете, и на него до сих пор смотрят свысока. Притом что он президент Центральной железной дороги Нью-Йорка и урожденный американец, а не недавний иммигрант. Недавнему иммигранту практически нереально примкнуть к элите нью-йоркского великосветского общества. Возможно, вам стоит сосредоточить усилия на мистере Вандербильте и его круге общения. Это вполне достижимая цель.
Он прищурился с выражением сосредоточенности и решимости, так хорошо мне знакомым. В нем пробудился азарт борьбы.
— Как можно узнать эти тайные правила высшего света?
Такой вопрос удивил и разочаровал меня. Я почему-то была уверена, что у него — как и у меня самой — вызовет острое отторжение этот социальный барьер, отмеченный неприятием иммигрантов. Если Эндрю так сильно стремился к вершинам общества, то никакого совместного будущего у нас с ним быть не могло. Хотя я упорно твердила себе, что наши отношения сосредоточены лишь на бизнесе, мои чувства к нему и мечты никуда не исчезли. В высшем свете нет места для бывшей служанки, а значит, мне нужно заранее смириться с безрадостными перспективами и оставить пустые надежды.
— Зачем вам знать их секреты? Вы надеетесь все-таки войти в их круг?
Его глаза широко распахнулись. Кажется, он не ожидал такого вопроса.
— Я никому не позволю взять надо мной верх.
Никогда прежде я не слышала, чтобы он так прямо и откровенно говорил о своих честолюбивых стремлениях. Я невольно повысила голос:
— Эти люди из старого нью-йоркского высшего общества не принимают идею равенства. Они ставят себя выше всех остальных. Я думала, вы выступаете за свободу и равные возможности для всех. А местная элита исповедует прямо противоположные взгляды.
— Пока что ни бедность, ни недостаток образования, ни культурные различия не помешали моему восхождению наверх.
— Зачем вам стремиться наверх, к тем, чьи взгляды противоречат вашим собственным? К тем, кто ставит себя выше вас? Одно только их высокомерие уже очень многое говорит об их отношении к демократии.
— Это вызов, Клара. Я никогда не пасовал перед вызовом.
— Разве вы не говорили, что вам нравятся американские принципы равенства и возможность подняться над собственным положением, которая здесь открывается перед каждым? Это те самые принципы, за которые боролись ваши предки в чартистском движении и за которые борется мой отец. И ваш успех — наглядный пример того, как высоко может подняться простой человек, получив такие права. Вам надо прокладывать другой путь, Эндрю. Собственный путь.
Он резко встал и сердито уставился на меня. Его лицо словно окаменело, взгляд сделался жестким, будто кремень.
— Никто не смеет указывать, что мне делать, Клара. Ни Скотт, ни Томсон, как вы сами могли убедиться. Ни моя мать. И уж тем более не вы.
Глава тридцать девятая
Сестра милосердия в белом форменном платье вышла из спальни миссис Карнеги и тихо прикрыла за собой дверь.
— Ее кашель проходит, сэр. Но ей нужно следить за дыханием и проводить регулярные лечебные процедуры.
— Как вас вызвать, если нам потребуется ваша помощь? Через портье? — спросил Эндрю, хмурясь от беспокойства за мать.
Пару дней назад моя хозяйка слегла с простудой — состояние, весьма необычное для такой энергичной женщины, никогда не жалующейся на здоровье. Накануне у нее начался сухой кашель, сильно встревоживший ее сына, хотя, с моей точки зрения, это было результатом обычного переутомления. Нью-Йорк с его поздними вечерними мероприятиями и бешеным ритмом городской жизни измотал миссис Карнеги, и ей следовало хорошенько отдохнуть. Но позволить себе этот отдых она могла лишь по болезни.
— Я останусь с ней на всю ночь, сэр. Посмотрим, как она будет чувствовать себя завтра утром, — сказала сестра милосердия и добавила, быстро взглянув на меня: — Но не думаю, что это что-то серьезное.
— Вы уверены? — уточнил Эндрю с видимым облегчением. Он не привык к тому, чтобы его мать, женщина во всех отношениях сильная, проявляла слабость, и ее болезнь, даже легкая, не на шутку его напугала.
— Да, сэр. Хотите с ней повидаться, пока она не уснула?
— Конечно. — Он глубоко вздохнул и вошел в спальню к матери.
Я испытала огромное облегчение, когда он скрылся за дверью. После того неприятного разговора в парке наши с ним отношения сделались напряженными. Я его знала совсем с другой стороны, и то, как он проявил себя в той беседе, мне не понравилось. Он стремился в элиту нью-йоркского общества, где для меня не было места. Я убеждала себя оставить пустые мечтания о том, что когда-нибудь мы с Эндрю сможем дать волю взаимным чувствам — да, у меня возникали такие мечты, как бы я ни старалась их подавить, — и сосредоточиться на долге перед семьей. Моя эмоциональная привязанность к Эндрю мешала этой сосредоточенности, и я сомневалась, что смогу и дальше поддерживать с ним исключительно деловое общение. Мне следовало довольствоваться своим жалованьем у миссис Карнеги и щедрым подарком Эндрю в виде пакета акций. Очень мягко, чтобы не задеть его гордость и не дать ему повода рассердиться и уволить меня или отобрать акции, я сохраняла дистанцию и уклонялась от его упорных попыток поговорить наедине.
Мы с сестрой милосердия остались в гостиной одни. Ее накрахмаленная до хруста белоснежная форма и спокойная, деловая манера держаться произвели на меня впечатление, и мне захотелось побольше узнать о ее профессии.
— Вы давно служите сестрой милосердия?
— Еще в детстве меня вдохновили газетные заметки о Флоренс Найтингейл. Вы знаете, кто это?
— Да. Когда я была маленькой, у нас в Ирландии рассказывали о ее работе во время Крымской войны.
Она улыбнулась.
— Это пример подлинного героизма и служения людям. В юности я хотела учиться сестринскому делу, чтобы пойти по стопам мисс Найтингейл, но оказалось, что в нашей стране такая возможность есть лишь у монахинь. У нас не было школы для медсестер, как та школа в Англии, которую открыла мисс Найтингейл. Когда началась Гражданская война, армия Союза объявила, что ищет женщин-добровольцев для создания корпуса сестер милосердия, которые пройдут подготовку в военных полевых госпиталях. Я вызвалась сразу.
— Я не знала, что женщины служили в армии.
— Это неудивительно. Мы шли добровольцами и поэтому не состояли на официальной службе. Насколько я знаю, в газетах о нашей работе не сообщали.
Пораженная ее инициативностью и отвагой, я сказала:
— Спасибо за вашу работу и службу, мисс… — Я смущенно умолкла, сообразив, что не знаю, как ее зовут.
— Карлайл. Моя фамилия Карлайл.
Я сделала ей реверанс и представилась:
— А я мисс Келли. Очень рада знакомству, мисс Карлайл. Для меня это честь и огромное удовольствие.
Я сидела на узкой кровати в своей спальне на этаже для прислуги и штопала черные шелковые чулки миссис Карнеги. Мне не нравилось рукодельничать в этой сумрачной комнате без окон. Гораздо удобнее было бы расположиться в мягком кресле у окна в гардеробной хозяйки и штопать при свете дня или под яркой газовой лампой. Но выбирать не приходилось: сегодня о миссис Карнеги заботилась мисс Карлайл, и я ушла к себе. За шитьем я размышляла о профессии сестры милосердия. Раньше я никогда не задумывалась о том, что у женщин бывают и другие профессии — за пределами сферы обслуживания или замужества (если считать замужество профессией). Куда еще женщина могла устроиться на работу? Например, Эндрю нанимал девушек-телеграфисток для своей телеграфной компании, но это была очень редкая возможность.
В дверь постучали. Я откликнулась не сразу, потому что со мной здесь никто не общался и я никого не ждала. В коридоре я часто встречала других служанок — только женщин, мужчины жили в отдельном крыле — и приветливо им кивала, но они не пытались со мной познакомиться: все равно это знакомство было бы очень недолгим, ведь все мы здесь находились временно.
— Мисс Келли, — донесся из-за двери незнакомый женский голос. — Курьер принес вам посылку.
Посылку? Кто, скажите на милость, будет слать мне посылки? Уж точно не моя семья, а кроме них мне никто даже писем не писал. Я забрала большую картонную коробку у гостиничной горничной, следившей за порядком на этаже женской прислуги, и, закрыв дверь, положила ее на кровать поверх тонкого синего покрывала. Длинная прямоугольная коробка почти с меня ростом была перевязана розовой атласной лентой и пахла сушеной лавандой.
Я потянула за кончик ленты, убрала ее в сторону и осторожно приподняла крышку. В коробке лежало пышное платье из шелка цвета небесной лазури. Широкая бархатная лента более темного голубого оттенка опоясывала талию и шла как бы шнуровкой по переду лифа до самого ворота. Крошечные синие кристаллы, украшавшие горловину, создавали иллюзию сапфирового ожерелья.
Это изысканное и нарядное платье, подобающее для бала или вечера в Музыкальной академии, наверняка попало ко мне случайно. Хотя непонятно, как курьер от портнихи мог совершить столь очевидную и вопиющую ошибку. Тем более что, передавая посылку, он назвал мое имя.
Я уже собиралась закрыть коробку и отнести ее вниз к портье, как вдруг заметила в складках юбки маленький плотный конверт. Он был не подписан и не запечатан, и я решила проверить, что там внутри.