Степан боле не слушал, к дому побежал. Все люди, которые видели, ахнули: парень рыжий в пламя бросился, а оно будто перед ним расступилось. Долго его не было, уж крыша затрещала, накренилась — сейчас рухнет, тут он из огня на руках девушку выносит. Подале от пожара отнес, положил наземь — и к колодцу.
Бабы-то к Аксютке подбежали, та не шелохнется, глаза закрыты, тряпку какую-то к груди прижимает. Водой в лицо брызнули — открыла глаза, а руки разжали, тряпку развернули — в ней… платье венчальное. В это время Степан у колодца умывался. Огневичок подле крутился. Мужики окружили парня — дивятся:
— Экой ты удалец! Аксютку от смерти спас. И гляди — не обжегся.
И каждый к себе ночевать приглашает. Степан говорит:
— Сразу ко всем не могу.
Но тут староста из толпы вышел, по плечу парня похлопал:
— Айда ко мне, у меня просторней.
Степан и пошел к нему. Утром уйти собрался, но старик-погорелец зашел, поклонился хозяину:
— Спасибо, Мокеич, приютил парня. Нам-то негде — дотла домишко сгорел. — И к Степану в ноги: — Я за тебя, добрый молодец, со старухой век будем бога молить — спас нашу радость Аксютушку.
А увидел, что Степан уйти собрался, стал просить:
— К нам милости прошу — внучка на спасителя глянуть хотела, сама-то не может прийти — слаба еще. И родня ждет, примет с радостью. У братана мы сродного. Покуда не отстроимся, у него поживем.
Степан со стариком отправился, а тот, пока шли, и поведал:
— Мамка у Аксютки-то в родах померла, тятеньку — сына нашего — через год медведь заломал; вот и полезла в огонь, покойницы платье спасать венчальное, да в суматохе, в дыму-то хватала что ни попадя, а платья найти не могла — старуха его давеча в другой сундук, кажись, перекладывала. А как нашла платье-то — чаду уж наглоталась, сомлела. Згинула б, кабы не ты!
Ничего не ответил Степан, подумал только: «Сирота, как и я, без родителей выросла».
А старик к дому его уж подвел. Хозяин-то у крыльца их встречал, увидел — и к Степану:
— Заходи, заходи, гость дорогой!
Вошел Степан, огляделся — в избе повернуться не-, где, на печке ребятня — трое, носы выставили, в углу занавеска колышется. Дед покряхтел да и говорит:
— Покажись, Аксютушка, привел я спасителя твоего.
Вышла из-за занавески девушка, лицом пригожа, и волосы, как у Степана, рыженьки, на носу веснушки веселые, только руки забинтованы. Глянула на парня да так и стала, глаз не отводит. Старик ее в бок подтолкнул:
— Что молчишь? В ноги падай, не стой как вкопанная!
Степан тоже с места не сходит, на нее глядит. Долго бы стояли, если б старуха не запричитала:
— Господи, чего ж гостя-то не усадим!
— Да и пироги подоспели, — подхватила хозяйка. Засуетились бабы, на стол собрали. Степана против Аксютки усадили, а они все друг на дружку глядят, будто глазами разговаривают. Хозяин и подал всем знак — пущай, дескать, одни останутся. Хозяйка ребят с печки согнала, из дому выпроводила, за ними все потихоньку. О чем уж Степан с Аксюткой говорили, никто не знает, только вскоре он во двор выглянул, крикнул:
— Чего ушли? Пироги стынут!
А как снова все собрались, сказал:
— В тесноте такой-то чего жить? Коли строиться будете — руки нужны. Поди, и я плотницко дело знаю.
Так и остался, только деда своего навестил и вернулся.
…Всю осень мужики топорами стучали, к зиме просторную избу на пепелище поставили. У Аксютки-то ожоги на руках поджили, еду мужикам готовила, сама и носила. А Степан увидит издали; топор в бревно и бегом к ней. Соседи-то и заговорили:
— Не зря Аксютка венчальное платье спасала, невестой из огня парень вынес.
Однако молодые погодить со свадьбой решили: коровенки, лошаденки своей нет, чем хозяйствовать?!
Степан и надумал опять на заработки в углежоги податься. Весны дождался, ушел. Только в последний раз на вечерку с Аксюткой сходили да всю ночь прогуляли. К утру Аксютка одна вернулась, с тех пор стала ждать суженого. А собачонка рыжая с ней осталась, со двора не уходит, караулит, почует чужого, так и зальется. Бабка все улыбалась:
— Ишь кака собачонка звонкая!
А дед конуру ей смастерил.
Вскоре, как Степан в тайгу-то ушел, мимо тех мест дорогу железную проводить стали, люди потянулись на жительство. Озорства прибавилось разного, вот из городу в Степаново село урядника и поставили. Дементием звали. Только урядник не шибко за порядком приглядывал: все самогонку глушил да по тайге шастал в неурочное время, а то еще к девчатам, которые лицом помилее, приставал. Правда, парни его отучили; в открытую побоялись — как-никак власть, а втемную тумаков накидали, Дементий и отступился. Однако в соседнюю деревню по делам съездил и Аксютку высмотрел. Хоть и слышал, что жених есть у нее, все же к старикам прицепился:
— Отдайте девку!
— Дык у ней с другим сговорено! — ахнули те. — И сама пойдет ли? В годах ведь вы, Дементий Петрович!
Дементий примолк поперву, но потом достал бумагу какую-то и давай вычитывать:
— Протокола на вас составлена, вы, воры-разбойники, порядок законный в петров день хаили! Сидеть вам теперь в остроге!
Старуха выть принялась, уряднику в ноги повалилась, а старик глазами хлопает, и только. Дело известное: люди темные, грамотешку вовсе не кумекали, что написано — правда аль нет аль просто каракули, — кто знает, только Дементий этим и взял верх. Заявил старику:
— Отдашь девку за меня — быть делу прикрытому! А будешь противиться али она кочевряжиться — в остроге сгною!
Аксютка в то время за перегородкой стояла, все слышала. Поплакала, но, как Дементий уехал, вышла и говорит:
— Что ж, пойду за урядника.
Дед с бабкой рты разинули:
— Неужто согласная?!
А Аксютка им:
— Дементий разве отвяжется?!
Сама в тот же вечер вышла во двор, Огневичка отвязала, за ворота выпустила, и больше его в деревне не видели. А через неделю увез урядник Аксютку к себе.
Как приехали, Аксютка тайком к Степанову деду сходила, про судьбу свою рассказала. Старик покряхтел да и говорит:
— Коли душу любимому сбережешь, не беда, что венчана будешь. Да и он парень смышленый, вернется, поди-ко, поймет, что венцом этим на муки себя обрекаешь, — перекрестился, — ну а мне жить недолго осталось: Степанку вряд ли увижу.
Старик-то и вправду совсем дряхлый стал, вскорости богу душу отдал. А Аксютка все свадьбу оттягивала.
— Погодим да погодим, — говорит.
Но Дементий годить долго не стал, а как прознал от доносчиков, что она к Степанову деду ходила, будто отрезал:
— К покрову — свадьба! И разговору конец.
Аксютка-то ничего не ответила, только голову опустила. А срок подошел, так и онемела. На свадьбе бледней полотна была, и глаза — будто мертвые.
Но с каких-то пор в селе кур да гусей Лис таскать повадился, рыжий, как огонь, говорят. Уж и следили за ним, собаками по тайге травили — все без толку. Следов вроде много, а поди поймай! Особливо у Дементиева дома следы-то встречали. Урядник плечами пожимал:
— Пошто коло мово дома вертится?!
А Аксютка, как про Лиса услышала, так и ожила: хоть и молчит, а глаза веселые. Заметил это урядник, задумался. «Неужто Аксютин жених весть подает? Слыхал про него. Тоже ведь рыжий!»
С год прошло, как он с Аксюткой венчался. А детей все не было. Бабы нашептывать стали, будто со свадьбы не подпускала к себе, в первый же день топор взяла:
— Тронешь — убью!!!
Дементий-то и отступился, но из дома не пускал никуда, а как Лис у села объявился, на парней стал косо поглядывать. А те, чтоб позлить урядника, слух пустили, будто следов оттого и много, что сам Огневик к Аксютке похаживает; и люди видели, как она костей за село выносила — то ли Лису, то ли собаку какую прикармливала. Дементия это шибко бесило, надумал Лиса убить. Старые охотники отмахнулись, так он тех же ребят молодых зазвал, бражкой хмельной угостил и в дорогу дал — для настроения. Но худо все обернулось.
Ушли ребята в тайгу, да вскорости возвернулись, а про Лиса — молчок. Кто с ними ни заговорит, отмахиваются и тут же руку поглаживают. Потом один проговорился, Семухой звали.
А было так. Собаки след взяли да в такую глушь завели, что ребята и не рады. Слышат, дымком потянуло, вгляделись — костерок мерцает, рядом парень сидит, палкой головешки в костре шурудит. Сам рыжий — рябина перезрелая! Подошли они, глядят — это ж Степан из их села, ну и присели, а собаки на него рычат, кидаются, насилу уняли. Потом бражки достали, что урядник в дорогу дал, каждый и отхлебнул всласть. Степану налили — отказался. Спросил только:
— Чего по тайге шастаете? Кого потеряли?
Те и выложили:
— Лиса, полюбовника урядниковой жены, ловим!
Тут Степан со всего маху по костру палкой ударил — только искры полетели во все стороны. Ребята шарахнулись от огня — а Степана и след простыл. Собаки лаем залились. И куда ребята ни глянут — везде рыжее что-то мелькает, будто Лис хвостом крутит. Разбежались в разные стороны, а Семуха — за кобелем своим. Скоро к речке Семуха выскочил, глядит — на бережку, на песочке белом, Лис клубочком свернулся, голову хвостом прикрыл, лежит, будто костер на снегу пылает. Кобель добежал до Лиса, хотел зубами хватить, да отскочил с визгом, и паленым будто запахло. Подошел Семуха, Лис не шелохнется.
— Дохлый он, что ли? — удивился парень, протянул руку.
А Лис подскочил да хвать зубами. Отдернул Семуха руку, а она аж обуглилась. А вместо Лиса костер горит. Присел Семуха, от боли корчится. Смотрит, из-за деревьев Степан выходит и говорит:
— Что ж ты, Семен, руку в костер суешь? Так калекой останешься!
Семуха только застонал. А Степан взял его за руку, смотрит на нее пристально, у того боль и ушла. Глянул, ожога как не бывало! А Степан ему:
— Не лови более Лиса Огненного! Поймать не поймаешь, а беду накличешь. И ребятам накажи, да они и сами, поди, надолго меня запомнят.
Сказал так-то, вспыхнул пламенем и исчез. Где стоял — травы выжженной круг остался. Встретился Семуха с ребятами, стали друг дружку расспрашивать: с кем что случилось? У каждого одинаково получается, и каждый руку поглаживает: болят руки-то. Ну и сговорились — молчок про случившееся. А Семуха-то проболтался, до урядника слух дошел. Тот и давай ребят выспрашивать: что да как? Те сначала помалкивали, да он, вишь, острогом припугнул, ребята ему и выложили. Однако урядник про Лиса шибко не спрашивал, все про Степана: каков из себя да где видели?