— Не кручинься, Никитушка. Помочь твоему горю можно. Сорви с меня две шишки — одну большую, другую маленькую, кинь в сторону села, сам обойди меня четыре раза.
Но тут вспомнил Никитка слова медведицы: «Кто четвёртый раз ель обойдет — медведем обернётся и не сможет среди людей жить». Однако не стал раздумывать, всё исполнил, как ель указала. Сорвал шишки, кинул в сторону села, обошел ель четыре раза и обернулся медведем…
А тот мужик, что в Никиткин дом переехал узнал, что рядом медведи похоронены, решил с них шкуры содрать — все польза. В помощь соседей позвал.
Разрыли яму-то и обмерли. В ней женщина с мальчонкой похоронены…
Тут шум поднялся, урядник прибежал, власти понаехали — иск учинить хотели. Да утром женщина с мальчонкой исчезли — вроде как их и не было. А на том месте только две шишки и нашли: одну большую, другую маленькую.
Так всё и кончилось. А в соседней деревне женщина с мальчонкой появились. Откуда взялась — никто не знает, говорят, из города жить переехали.
С того времени в тайге медведь объявился. Да не простой, не бурый. Шуба у него серебром отливает. Богатая, говорят. У многих глаза на неё разбегались — все хотели медведя добыть. Да только вышло для тех добытчиков худо: кого с переломанными рёбрами в канаве нашли, кого с головой ободранной под кучей хвороста, а кто и вовсе пропал. Опять из волости приезжали — высматривали, выспрашивали. Охотников на поимку медведя снаряжали. Всё без толку.
Старики сказывали, что с тех пор так и повелось: как залютует какой охотник, станет зверя без меры бить; тут его и приберёт к себе Седой Медведь. Его-то с тех пор Седым прозвали. А так — ничего, ходи, гуляй по тайге. Девчат ведь никто не трогает. Правда, встречали они в тех местах парня красивого, но сколь ни звали, не подходил он к ним. Махнет лишь рукой — идите, мол, собирайте грибы, ягоды.
Старики поговаривали, что он это и был — Седой Медведь.
Артёмов ключ
На Артёма-охотника люди косо поглядывали. Чудной потому что. Летом сено косит, зимой лосей да косуль прикармливает, а как до стрельбы — рука не поднимается. Тем и промышлял, что орехи кедровые добывал да мед собирал.
Жил он, бобылем в избушке, на краю села. Раз по осени пошел Артём в тайгу — орех поспел, шишковать пора настала, — забрел в чащобу: деревья стеной стоят, сучья корявые одежду рвут. Бродил, бродил да в глубокую яму-ловушку и угодил. Сидит в сырой яме день, другой, выбраться не может.
«Ну, — думает, — помереть мне здесь, горемыке старому…»
Вдруг земля сверху посыпалась, и огромная лесина вниз опускается. Вылез Артём, огляделся и чуть не помер со страха: сидит на пеньке большущий медведь. Шуба на нём не бурая, как у простого медведя, а седая, и серебряные искорки от неё отскакивают, пчёлками летят в разные стороны. Где такая искорка сядет, там цветок вырастет, огоньком засветит синеньким. Седой Медведь!
У Артёма зуб на зуб не попадает. Тут медведь молвил голосом человеческим:
— Что, Артём, испугался?
Артём осмелел, ответил:
— Испугался, хозяин-батюшка.
А Седой Медведь опять спрашивает:
— Как же ты, Артём, в яму угодил? Страшно, больно, поди, было?
— И страшно, и больно, — с грустью ответил старик.
Сурово взглянул на него Седой Медведь:
— А как больно и страшно бывает зверю таёжному: что оленю рогатому, что медведю лохматому, как попадут они в ваши капканы да ямы? А жизнь всем дорога!
Встал Артём на колени, склонил седую голову и ответил:
— Что ж, за грехи человека перед лесом готов поплатиться.
Седой Медведь молвил ласково:
— Я, Артём, знаю — зверей ты не обижаешь. В лютые зимы от голода многих спасаешь. Отпускаю с миром, но прежде будь гостем моим.
Поблагодарил Артём медведя и пошел вслед за ним. Долго шли по лесу дремучему и вышли на большую поляну, солнцем залитую. Удивляется Артём: «Во всей тайге осень стоит, деревья лист давно сбросили, а тут трава мурава зеленеет, марьин цвет к солнцу тянется». Посреди поляны стоит терем с резными балконами, а вокруг зверьё веселится: зайцы-удальцы с серым волком в чехарду играют, бобёр с лисицей барыню отплясывают, белка с куницей на дудках им подыгрывают. Надивиться Артём не может: звери, а в какой дружбе живут!
Медведь, тем временем, гостя в терем привел, за стол посадил, сладким медком угостил, о житье-бытье речь завел. Рассказал Артём все, что на душе было. Что стар, сила уходит, словно песок из горсти. А семьи по сей день не завёл, так и помрёт бобылем.
Выслушал медведь внимательно, головой покачал. Потом на стол, где пустое место было, взор устремил. И вдруг встал сундучок, яркой медью кованный. Взял медведь сундучок, открыл со скрипом крышечку, Артём так и ахнул: лежит там янтарный камушек, мягким светом озаряет горницу. Вынул медведь его и подаёт:
— Бери, Артём, янтарь — слезу кедровую. Нежданно-негаданно принесет она счастье.
Чтобы не потерять, Артём положил янтарь на голову и шапкой прикрыл. Посидели еще немного, а как солнце к закату клониться стало, вспомнил Артём, что поздно. Как до дома добраться, как дорогу найти?
Но успокоил Седой Медведь:
— Ничего, дам провожатого.
А сам вдруг как захохочет, лапами захлопает, шкурой затрясёт. И посыпались из нее искорки серебряные: которые на пол падают, которые в окошко пчёлками улетают. Изловчился медведь, схватил одну и Артёму подаёт:
— Пойдёшь домой, кинь искорку наземь, доведет тебя. А коли беда случится, проси у неё помощи.
Поблагодарил Артём медведя, пустил искорку. Поскакала она с травинки на травинку, с цветка на цветок… Где упадет, там лес расступается, тропинка змейкой вьется, серебряным светом озаряется. Идет старик по тропинке, напевает тихонько. Вдруг запрыгала искорка на одном месте, и тропинка кончилась. Смотрит — стоит старый кедр лохматый, ветви под тяжестью шишек опустились. Шепчет кедр Артёму:
— Постучи по мне палкой, Артём, сбей шишки, тяжело старому держать их…
Стукнет Артём раз — сверху шишка падает, стукнет другой — другая. Так целый мешок набрал. Поклонился он кедру, глянул на искорку, а та уж дальше поскакивает: с травинки на травинку, с цветка на цветок, Артём еле поспевает. А мешок с каждым шагом все тяжелей. И думает Артём: «Скорее бы привела». А искорка совсем тусклая, кружится над травинкой, вот-вот погаснет. За деревьями родное село проглядывает. Опечалился Артём: «Уж и шишки мне тяжелы стали — взмок весь». Не выдержал и поставил мешок на землю. Снял шапку, чтобы пот со лба стереть, да обронил янтарь — слезу кедровую. Где янтарь упал, там светлый ключик забил, веселым ручейком зажурчал. Обрадовался Артём: «Вот напьюсь сейчас». Пригоршню чистой воды зачерпнул, отпил чуть и почувствовал силу молодецкую. Боли злой в ногах будто не было. Глянул в ручеёк и ахнул: в отражении — парень молодой. Вместо седых волос кудри вьются, в глазах — ясный свет, губы — алей мака алого. Обрадовался Артем, вспомнил слова Седого Медведя о том, что слеза кедровая нежданно-негаданно принесёт счастье.
Взялся было за мешок, хотел на спину взвалить, но тот ни с места: словно к земле прирос.
— Что за напасть? — ухмыльнулся Артём. — Силу чувствую, а поднять не могу. Тяжел-таки.
Открыл он мешок, а в нём… груды золота. Самородки с кедровую шишку желтыми боками поблескивают. «Коня бы сюда!» — подумал Артём. Смотрит, тусклая искорка яснеть стала. Ярко засветилась, ослепила глаза и вспыхнула алым пламенем. Пламя в белый дым превратилось, а из дыма конь выскочил, заржал ретиво. Словно лебедь белый, а грива серебряная. Обрадовался Артём, молодецкой рукой коня погладил, взвалил на него золото, лесу в пояс поклонился и зашагал весело. Идёт по селу, коня ведёт, задорную песню напевает. Девчата ясноглазые из калиток да из окошек повыглядывали: «Кто ж такой? Что за, молодец-красавец?»
Артём по пути ребятишек кликнул: из тайги, дескать, гостинец несу, кедровыми шишками побалую. У которых родители побогаче, те отмахнулись — мол, шишками не удивишь. А кто победней — гурьбой за Артёмом. Им и шишки в радость, с батрацким трудом многие уж знакомы.
Присел он на лавочку, открыл мешок и роздал ребятишкам золотые шишки, себе лишь пяток оставил.
Зажил Артём с тех пор счастливо, семьёй обзавелся. А на том ключе, где вода целебная, многие от хвори избавились, силу обрели. Про Артёма люди не забыли: родничок этот так и прозвали — Артёмов ключ.
Заветная поляна
Жили в таёжной деревне Тойской Парфен да Марья. Хлебом своим кормились, богатым не кланялись. Как-то зимой поехал Парфен на реку сети проверять, да по неосторожности в прорубь угодил. Изловчился, однако, на лед выбрался. Бухнулся в сани, погнал лошадь в село. Да морозище коркой ледяной по рукам-ногам сковал, не доехал, застыл в дороге.
Трудно стало Марье. Хозяйство без мужика, и детей на руках двое — Васятка да Аннушка.
Только одна беда в дом не идет — другую за собой тащит. Надсадилась на мужичьей работе Марья, да и слегла. Похворала недельку, а почуяв, что смерть пришла, позвала детей. Васятка-то совсем малолеток — сидит под лавкой, рёвом ревет; Анютка большенькой уже была — прикусила губёнку, подошла к матери.
— Смотри, дочка, береги себя и братца. От дома не отлучайся, бедных людей не гнушайся, богатых опасайся.
Сказала и умерла.
Зажила Анютка, как мать наказывала: дом прибирала, за братцем смотрела, и люди, чем могли, ей помогали. Вот и девушкой стала: замуж пора. Да случилась беда большая — загорелась баня у одного ротозея, искры ветром понесло, а сушь стояла, и заполыхало села в разных концах жарким пламенем. Вмиг полсела выгорело. И Анюткина изба сгорела. Только братца успела спасти. Идти Анютке некуда. Пришлось к богатому мужику в работники наниматься. Крысаном его звали.
Работает Анютка, старается, а Крысан все кричит:
— Кормлю вас, дармоедов!
Дочери его Малашка да Наташка того больше злятся: Анютка, вишь, лицом чистенькой была, походка лёгонькая, а те — рябые, жирные, как гусыни откормленные, при каждом шаге охали да ахали.