Кзума нашел Мейзи в кольце юных франтов и протолкался к ней. Мейзи смеялась, ее прекрасные белые зубы так и сверкали. Молодые франты просили ее выбрать одного из них в кавалеры на весь вечер.
— Я хочу танцевать только с тобой, — твердил один.
— Я хорошо танцую, — хвалился другой.
— Я никогда не устаю, — уверял третий.
— Я тебя не подведу, — разорялся еще один.
— Я провожу тебя домой, — предлагал еще кто-то.
Один из них взял ее руку и уверял, что она красавица. А Мейзи всем отказывала с веселым смехом.
— Пойдешь со мной танцевать? — спросил Кзума.
Мейзи перестала смеяться. Юные франты уставились на Кзуму.
— Да, — сказала Мейзи и шагнула к нему.
Юные франты попеняли на свою неудачу и стали спрашивать друг у друга, кто этот счастливчик.
Кзума и Мейзи танцевали молча. Вокруг них другие пары кружились, толкались, переговаривались.
Кзума думал об Элизе и улыбался. Она его любит! Любит! И любовь у нее такая же сильная и радостная, как у него.
— Она меня любит, — сообщил он Мейзи.
— Я рада за тебя.
— Ты хороший друг.
— Не забудь пойти на работу, — сказала Мейзи.
— Не забуду.
Музыка смолкла. Молодежь потянулась в тот угол, где готовили еду старухи, — получить ломоть хлеба и кусок мяса. Кзума и Мейзи стояли рядом, не зная, что сказать друг другу. Элиза вышла из дому с Лией и взяла Кзуму под руку.
— Здравствуй, Мейзи, — радостно сказала Элиза.
— Вид у тебя счастливый, — сказала Мейзи.
— Ли есть счастливая, — сказала Элиза и взяла ее под руку.
— Кзуме нужно на работу к двенадцати, напомни ему, — сказала Мейзи Элизе.
Элиза, кивнув, посмотрела на часы.
Мейзи отошла. Юные франты дождались ее и встретили с восторгом.
Музыка опять заиграла. Кзума танцевал с Элизой. Танцевать с ней было блаженством. В его объятиях она была легче перышка. Легкой, послушной, быстрой. Музыка звучала у них в крови, и танцующую рядом толпу они не замечали. Смотрели друг другу в глаза и крепко держались друг за друга.
Музыка смолкла. Элиза утащила его в тихий уголок двора. Они сели у костра, на какие-то подстилки. Рядом сидели пожилые люди, смотрели на танцующих. Элиза велела ему положить голову ей на колени. Она кормила Кзуму, совала ему в рот маленькие кусочки, а сама играла его волосами.
Вокруг них люди танцевали и пели, смеялись и рассказывали разные истории. А они были одни и наслаждались этим. Элиза рисовала узоры у него на лбу и на щеках. И всякий раз, как ее рука приближалась к его рту, он шутливо хватал ее зубами.
А потом Кзума стал рассказывать ей про свою родину и своих родных и про то, что он делал и что мечтал делать подростком. Чуть хвастливо сообщил ей, что был самым крепким из деревенских мальчишек. Рассказал об умершей матери. И о старом отце и младшем брате.
— Они тебе понравятся, и места наши понравятся.
— Да, там прекрасно, — сказала она. — Мы поедем их навестить?
— Поедем! — подтвердил он уверенно. — Но сначала надо устроить дом и отложить денег, чтобы отвезти им подарков, когда поедем.
А потом она рассказала ему о себе. Родителей она не помнила. Они умерли, когда она была младенцем, и растила ее Лия. И Лия была с ней добра и отдала ее в школу. Рассказала, как бывает в школе и что там делают. Пыталась рассказать о безумии, которое иногда ее одолевает. О безумии, которое заставляет ее ненавидеть себя, потому что кожа у нее черная, и ненавидеть белых, потому что у них кожа белая, и ненавидеть своих соплеменников, потому что они не завидуют белым. Но об этом говорить было трудно, не хватало слов. Трудно было объяснить, как пусто бывает в груди, а иногда — так бы и убила кого-нибудь. Для этого слов не находилось.
И она сказала просто:
— Это безумие города меня треплет.
Он не велел ей говорить об этом. И, умолкнув, держась за руки, они смотрели, как рядом танцуют, поют, смеются. И были счастливы. Ему было хорошо лежать головой у нее на коленях. А ей было хорошо от того, что его голова лежит у нее на коленях. И пальцы ее изучали его лицо. А когда он ловил их зубами, он нежно их покусывал.
И снова и снова она повторяла, что любит его. А он повторял, что любит ее. И каждый раз в этом было что-то новое.
Лия прошла мимо них и улыбнулась. С влюбленными всегда так, подумала она и вспомнила, как за нею ухаживал ее мужчина.
Элиза посмотрела на часы. Было около одиннадцати.
— Пора идти, — сказала она.
Но Кзума не хотел двигаться. Пришлось поднимать его силой.
Музыка смолкла, люди стали в круг, хлопали в ладоши и притоптывали. Это был танец Мужчины и Женщины. Танец, в котором мужчина и женщина выходят на середину круга и ведут беседу руками и всем телом, но губы их молчат.
Кзума вспомнил, как в первый раз танцевал этот танец. С Мейзи. На углу улицы. Под уличным фонарем.
— Пошли танцевать, — сказал он и взял Элизу за руку.
Теперь Мейзи пела. Голосок ее взлетал вверх над топотом ног и хлопками ладоней.
Кзума и Элиза вышли на середину круга, и Кзума стал жестами звать к себе Элизу, но она не шла. В ее отказе была боль, и тело дрожало, а лицо кривилось, так больно было ей отказывать ему.
Женщины громко выражали сочувствие. Мужчины подзадоривали Кзуму. А надо всем взлетал голос Мейзи. И боль от танца Элизы проникала в ее голос.
Кзума продолжал звать мягкими, молящими движениями, Элиза двинулась в его сторону. Один шажок. Два. Но дальше идти не могла. Танцевала на месте и, как ни старалась, ближе подойти к нему не могла.
Кзума удалялся, разочарованный и несчастный. И вдруг Элиза обрела свободу. Снова двинулась вперед. Манила руками, подзывала движением головы. А он не слышал. Был удрученный, несчастный.
Мужчины ему сочувствовали. Женщины подсказывали Элизе, чтобы звала громче.
Ритм танца стал напряженнее, настойчивее, быстрее. Она крутилась на месте. Молила руками. Понуждала головой. Приказывала ножками. Быстрее и быстрее. А он все удалялся, удрученный, несчастный.
Ритм Элизиного танца замедлился, стал тихим, томным.
Голос Мейзи стал тихим, томным.
Полузастенчиво, полужадно Элиза танцевала, пока не оказалась напротив него. И тогда, с любовью в каждой жилочке, предложила ему себя. Не просила. Не приказывала. Просто предложила. Вся его угнетенность испарилась. Они подтанцевали друг к другу и, взявшись за руки, закружились в торжествующем вихре победившей любви.
Танец кончился под оглушительный хор похвал. Элиза, запыхавшись, держалась за Кзуму.
— Нам пора уходить, — еле выдохнула она.
На прощание их щедро хлопали по спине.
Они зашли в комнату Кзумы, где он переоделся. Элиза обошла всю комнату и все потрогала.
Она проводила его до того места, куда они ходили в свой первый вечер. Тогда он ничего не знал про рудник. Шум Малайской слободы ослабел до далекого гула. Звезды горели, яркие и лучистые. Вдали вставали отвалы — темные призраки, тянущиеся к небу.
Кзума вспомнил, как был здесь с нею в первый раз. Он так хотел поцеловать ее, но она не далась. Как давно это было! Тогда он ничего не знал о руднике. Теперь он — старший рабочий и знает очень много. Почти все.
— Помнишь тот первый вечер? — спросила она.
— Да.
— Ты меня тогда не знал, но хотел поцеловать.
— Ты не далась.
— Я тебя боялась.
— А теперь?
— Теперь боюсь еще больше, потому что люблю.
— Иди домой, — сказал он.
— Хорошо.
Он крепко обнял ее, потом оттолкнул. И быстро зашагал по тропинке, выводящей на дорогу к руднику.
Обернулся, помахал. Элиза глядела ему вслед, пока бледное покрывало мрака не скрыло его. А тогда повернулась и медленно побрела в Малайскую слободу.
В мозгу у него пела птица. Пела утомленно, потому что он устал. Он повернулся на бок, но пение не исчезло. Звучало четко, но очень далеко. Кзума глубоко вздохнул во сне. Птица пригрозила, что улетит. Лучше послушать. Он слушал, и птица снова убаюкала его.
Он вернулся утром, когда бледное бесцветное солнце стояло уже высоко. Собирался пойти к Лии. Знал, что Элизы там еще нет, слишком рано. Но думал прийти и подождать ее, чтобы, вернувшись из школы, она его там застала. Огромная усталость, однако, загнала его в постель, а теперь пела птица.
Он опять крепко уснул, и голос птицы превратился в сон про Элизу, и вчерашний вечер, и праздник.
Ночью не то что днем. Время движется медленнее. Работать труднее. И не заснуть очень трудно.
Голос птицы вернулся, звучал назойливо, все ближе и ближе. Кзума застонал и перекатился на спину. Теперь к голосу птицы добавлялись другие звуки. Он пытался их прогнать, но они не уходили. Ветер и вода шумели и шумели в листьях и не давали закрыть глаза.
Голос птицы превратился в человеческий — кто-то напевал. Он открыл глаза и уставился в потолок. В комнате было светло. И не так холодно, как когда он вошел сюда утром.
Он вспомнил, что бросился на постель поверх одеяла. Теперь одеяло прикрывало его. И башмаки были сняты.
Он повернул голову. Посреди комнаты горел веселый теплый огонь. А свист в деревьях оказался шипеньем сковороды на огне. Но в комнате никого не было. Он ясно слышал, как кто-то напевал, а теперь — ничего.
Нет, вот опять. Это за дверью. Ближе и ближе. Дверь отворилась, и вошла Элиза с буханкой хлеба и несколькими пакетами.
Заметив, что он не спит, она перестала петь и улыбнулась. Кзума был потрясен, увидев ее здесь, и от этого почувствовал себя дураком. Он не ожидал, что она придет в эту комнату, разведет огонь, сготовит ему еду. Мейзи — да, пожалуй, но Элиза — нет, этого он никак не ждал.
Она сложила покупки на столик, бросила взгляд на сковородку, подошла и села на край кровати. Старая железная развалюха застонала. Элиза легонько поцеловала его.
— Спал хорошо?
Он кивнул. Просто не верилось, что эта женщина, которая пришла в его комнату, готовит ему еду и все так аккуратно прибрала — та же Элиза, которую он знал раньше. В глазах ее играл смех, как у Мейзи. И на него они смотрели мягко и тепло.