— Ты не рад мне, — сказала она.
— Что ты, что ты! Я просто не думал…
Она рассмеялась, зазвенели колокольчики.
— Не думал, что я приду на тебя поработать?
Кзума взял ее руку, разглядел ее и ответил:
— Да.
— Какой же ты бываешь дурак, Кзума!
Она дружески ткнула его в плечо, пошла к сковороде, перевернула бифштекс. Закипел чайник. Она заварила чай, нарезала хлеба.
— Можно подумать, — сказала она, глядя на него через плечо, — можно подумать, что ты в первый раз кого-то любишь.
— Может, и так.
— Это неправда!
А глаза сказали, до чего ей хочется, чтобы это было правдой.
— Может, и так!
— Ты еще не знал женщин?
Кзума улыбнулся, глядя в потолок.
— Знал других женщин, но не любил их.
— Многих? — Голос ее прозвучал спокойно и вежливо.
— Может, двух, может, трех.
— Они были красивые?
— Не помню.
— Так же скажешь про меня, когда я тебе надоем.
— Нет, тебя я люблю.
— Я знала только одного мужчину, — сказала она.
Кзума кивнул, это ему же говорила Опора.
— И любила его?
— Да, но не так, как тебя. Тогда я была девчонкой. Теперь я взрослая. А любовь ребенка и любовь взрослого человека — это две разные любви.
Кзума вдруг засмеялся.
— Ты что?
— Ты же не старая.
— Я не ребенок. Иди сюда, будем есть.
— Который час?
— Около шести.
Кзума присвистнул и вскочил. Он понятия не имел, что так поздно.
— Долго же я спал. Почему ты меня не разбудила?
— Ты устал. Тебе нужно было отдохнуть.
Кзума сел на низкую скамеечку. Элиза уселась на полу, положив руку ему на колено, как на подлокотник. Ела и время от времени закидывала голову и улыбалась ему.
Так они сидели молча, ели и были счастливы. Кзуме все не верилось, что Элиза — его женщина. Так хороша, и учительница, и надо же — любит его. Она на него опирается. Сготовила для него еду. Навела красоту в комнате. Так вот и ведет себя женщина, когда любит.
— Те женщины, которых ты знал, — спросила вдруг Элиза, — они были хорошие?
— Ревнуешь! — засмеялся Кзума.
— Неправда! С Мейзи можешь ходить куда угодно, и я не буду ревновать, а я знаю, что она тебя любит.
— Мейзи хорошая.
— Да.
Она отставила пустую тарелку. Взяла его руку и загляделась на огонь.
— Кзума!
— Да?
— Ты хочешь, чтобы я перешла сюда жить?
— Да.
— А почему не попросил?
— Думал, может, тебе не захочется. Всего одна комната. Думал, может быть, скоро заведем две.
— А если бы мне не захотелось?
— Я ведь не звал тебя.
— Так позови сейчас.
И глядела на него, ожидая ответа.
Он пытался позвать ее, но слова не шли. Застревали в горле жесткими комьями. Раскрыл рот, а слов все равно не было. И он только поглядел на нее и покачал головой.
Нежная улыбка озарила лицо Элизы. С минуту она смотрела на него ласково, нежно, потом опять устремила взгляд в огонь, держа его большую жесткую руку в своих, маленьких и мягких.
Так они сидели долго. И вокруг них было молчание и покой. Потрескивали дрова. Временами залетали звуки с улицы. Но все это было далекое, нереальное. Реально было только молчание и покой. Реальна только любовь и двое любящих.
Небо потемнело, медленно сгущались сумерки. Люди спешили по домам с работы, посидеть у огня со своими. А другие спешили из дому на работу. А у третьих нет ни любимых, ни дома, ни работы. Кто-то умирает. Кто-то рождается. У одних есть, чем насытиться. Другие голодают.
В комнате все темнело, и огонь разбрасывал по углам черные тени. Кзума и Элиза сидели плечом к плечу, глядя на красные языки пламени. Запел чайник. Элиза закинула голову. Кзума наклонился к ней и коснулся губами ее губ.
— Хорошо и спокойно быть любимой тобою, — сказала она и поднялась.
Убирая посуду, она напевала, и в голосе ее была веселая легкость. А в движениях — ритм танца. Они были раскованные, свободные, счастливые. Она была прекрасна, и любовь еще красила ее. Делала мягкой, послушной, полной смеха и музыки. И, проходя мимо него, она каждый раз умудрялась его коснуться. Платьем, локтем, пальцами, скользнувшими по волосам, ногой, задевшей его колено.
Кзума не спускал с нее глаз. Хорошо иметь в доме женщину, да еще чтобы любила его и была с ним счастлива. Все безумие из нее выветрилось, и осталась просто женщина, как любая другая, только красивее, и он любил ее и гордился ею.
Она велела помочь ей со всякими мелочами. Расставить все по местам. И голая комната, в которой и было-то всего-навсего железная кровать в одном углу и столик в другом, превратилась в прекрасное удобное жилище.
Кзума зажег керосиновую лампу и повесил посредине комнаты.
— Наведем здесь красоту, — сказала Элиза, оглядывая все вокруг.
— Да. А потом у нас будут две комнаты, а?
Она энергично закивала и прошлась по комнате вприпрыжку.
В комнату бесшумно вошла Опора и затворила дверь. Они и не заметили. Стояли у огня, держась за руки.
— Войти можно? — спросила она сердито.
Элиза бросилась к ней и потащила к огню. Опора дрожала от холода, и лицо ее точно осунулось. Элиза налила ей чашку горячего кофе.
— Я ненадолго, — сказала она. — Есть неприятности, и Лия просит тебя прийти, Кзума.
— А что случилось? — спросила Элиза.
— Дладлу нашли.
— Дладлу? — Кзума поглядел на Элизу.
— Полиция нашла, — продолжала Опора. — Под изгородью возле школы для цветных. В боку дырка от ножа.
— Насмерть? — спросил Кзума.
— Насмерть.
— Пойдем сейчас же, — сказал Кзума, надевая пальто.
Лия стояла посреди комнаты, уперев руки в боки, и обводила глазами людей, рассевшихся вокруг. Опора сидела, сложив руки на коленях. Папаша прислонился к ней, рот полуоткрыт, глаза затянуты пьяной пленкой. Мейзи на отлете, возле двери. Кзума и Элиза рядом друг с другом у двери, ведущей на улицу.
— Кто-то убил Дладлу, — сказала Лия. — Я хочу знать, не кто-нибудь ли это из вас. Я должна это знать, потому что тогда буду знать, как действовать. Не скрывайте и не лгите. Полиция скоро сюда явится. Приедут сюда, потому что Дладла меня выдавал.
И снова ее глаза обежали собравшихся. Задержались на Папаше — долго, задумчиво. Папаша любил ее. Как сильно — это знала только она.
— Не твоих рук дело, Папаша?
Тот скорчил гримасу и сплюнул.
— К сожалению, нет.
Лия перевела глаза на Опору.
— Нет, — отрезала та.
— Мейзи?
— Нет, Лия, не я.
Лия взглянула на Элизу. Она и так знала, что Элиза ни при чем.
— Элиза?
— Нет.
Посмотрела на Кзуму. Этот мог. Но он был с Элизой, пока не ушел на работу. Да если б он это и сделал, она бы прочла это у него на лице. Не лицо, а открытая книга.
— Кзума?
— Нет… А ты?
Лия улыбнулась уголком рта.
— Не убивала я его.
— Может быть, Йоханнес? — сказал Кзума.
Лия покачала головой.
— Нет, с ним я говорила нынче утром. Это не он. У Йоханнеса, как у тебя, все на лице написано.
— Тогда кто же? — спросил Кзума.
Лия пожала плечами и отвернулась.
К дому подъехала машина. Вышло несколько белых из уголовной полиции, в штатском. Застучали в дверь.
— Вот и полиция, — сказала Лия, не оглядываясь. — Впусти их, Опора.
В дверь опять задубасили.
— Тише вы! — крикнула Опора. — Иду я!
И заковыляла к двери.
Лия смотрела в окно на двор. Гордая и несгибаемая. Сильная женщина.
Мейзи поглядывала на Кзуму и тут же отводила взгляд.
Элиза сидела как можно ближе к Кзуме.
А Кзума смотрел Лии в спину и поражался. Она словно не волнуется. Еще сильнее и надменнее с виду, и голову держит гордо, как никогда.
Полицейские вошли.
— Здравствуй, Лия! — сказал первый.
Лия повернулась, посмотрела на него. Тень улыбки тронула ее губы.
— Выглядишь ты хорошо.
Он хорошо знал Лию. Сколько раз пытался поймать ее с поличным. Знал, что она содержательница незаконных пивнушек.
— Вы тоже выглядите хорошо, — сказала она. — Что, вам нужно?
— Ты знаешь, что погиб Дладла? — сказал он.
— Слышала.
— Кто это сделал?
— Вот этого не слышала.
— Ты знаешь, что он осведомлял нас о тебе?
— Мне говорили.
— И ты его за это не убила?
— Нет.
— И никого не подкупила на это дело?
— Нет.
— Он выдал твоего мужа и твоего брата. Это тебе известно?
— Мне говорили.
— Кто говорил?
— Доброжелатель.
— Как его зовут? — неожиданно рявкнул он.
Лия улыбнулась.
— Я не маленькая.
Тот улыбнулся ей в ответ и глазами попросил прощения. И перевел взгляд на Кзуму.
— Этот на тебя работает? — спросил он Лию.
— Он работает на руднике.
Полицейский обвел глазами комнату, приглядываясь к лицам, потом пожал плечами, улыбнулся.
— Ну что ж, Лия, хорошо, поедем с нами.
Кзума вскочил.
— Я с тобой, Лия.
Та с улыбкой покачала головой.
— Нет, Кзума, ты оставайся здесь и заботься об остальных, а я сама о себе позабочусь.
Пальцы ее впились ему в руку и сразу отпустили.
Тут вскочила Элиза. Она вся дрожала. Сжимала кулаки. Глаза ее сверкали, зубы стучали от злости.
— Уходите! — закричала она и бросилась на первого полицейского.
Тот поймал ее руки и отвел от себя.
— Забери ее, — сказала Лия Кзуме.
— Она ничего не сделала! — кричала Элиза. — Не трогайте ее!
Кзума пытался ее урезонить.
— Вот дикая-то, а, Кзума? — сказал полицейский.
— А вам какое дело? — огрызнулся Кзума.
Полицейский усмехнулся.
— Они молодые, — объяснила ему Лия. — Оставьте вы их.
Он отступил, и Лия вышла. Он смотрел на нее с восхищением. Губы крепко сжаты, глаза жесткие. Лезет в машину, а держится прямо, хоть бы ссутулилась.
Толпа, собравшаяся вокруг машины, наблюдала молча. Первый полицейский — жители Малайской слободы и Вредедорпа прозвали его Лисом — сел рядом с ней. Остальные прошли вперед.