— Вам нужно отдохнуть.
— Да. Позже, — коротко выдохнул прибоженный. — Времени слишком мало.
— Для обстоятельного рассказа? Согласен. — Я подвинул на середину комнаты стул и сел, скрещивая руки на груди. — Но мы выслушаем. Все что успеем.
Он-она сделал несколько глубоких вдохов, успокаивая сердцебиение. Видимо, вдоволь набегался в компании стражей божьих за придуманным убийцей.
— Завтра вас вызовут к Смотрителю. Вы должны будете говорить одно и то же, если не хотите задержаться здесь на всю оставшуюся жизнь. И поверьте, она может оказаться очень недолгой.
— Это мы уже поняли, — ответил я за двоих. — И ждем совсем другую историю.
Прибоженный чуть помрачнел и решил пойти на попятный, пробормотав:
— Сейчас не время…
Примерно такого отступного маневра я ожидал. Но у меня тоже был наготове рассказ. Небольшой и весьма безыскусный.
— Готов утверждать, что лежащий здесь человек последний день своей жизни провел весьма отлично от предыдущих. Он по меньшей мере дважды пробовал своим поведением вызвать у незнакомых людей гнев и ответные действия, предполагающие применение силы. Оба раза, о которых мне известно, закончились неудачей, если можно так выразиться. В третий же раз… Не зря же говорят, что, когда Бож и Боженка начинают считаться между собой, виноватым оказывается всегда кто-то третий? Думаю, у убитого был выбор, войти в эту комнату или в мою, ведь и я, и эта достойная женщина при первой встрече ясно показали наглецу свою решимость сражаться, если понадобится. Он пришел, чтобы что-то завершить. И он угадал. А потом умер. И, как ни странно звучит, смерть была частью того, к чему он стремился. Остается только один вопрос: зачем ему надо было умирать? Или для чего он хотел пожертвовать своей жизнью?
Прибоженный дослушал мою речь до конца, чуть ли не затаив дыхание, в наступившей после тишине помолчал, теперь уже глядя не в пространство, а на меня, и произнес одними губами:
— У него был приказ умереть.
Отлично. Значит, я все понял правильно.
— Приказывали вы?
— Нет. — Он-она снова внимательно прислушался к звукам за дверью. — Это долгая история. И ее начало вряд ли будет вам интересно.
— Ничего, удовольствуемся окончанием, — согласился я.
— Все закончится войной. — Прибоженный сказал это бесстрастно, но не бесчувственно, а как человек, уставший переживать происходящее.
— Именно войной?
— Вы не удивились, — вместо ответа нахмурился он-она.
Конечно. Когда все время попадаешь из огня да в полымя, даже особой разницы не чувствуешь, какое уж тут удивление! Но вызывать подозрение у неожиданного сообщника все же нехорошо. Опасно.
— Скажу по секрету: я недавно побывал в одном весьма удаленном местечке, и там тоже едва не случилась война. Видно, время сейчас наступает такое. Смутное.
Поверил прибоженный или нет, но объяснением вполне удовлетворился, а это в свою очередь означало, что признаков приближающейся смуты хватает и в Ганна-Ди. Правда, следующие его слова меня все-таки встряхнули. Как кутенка за шкирку.
— Приказ отдала держательница нашей кумирни.
Это выбивалось изо всех рамок и правил. Человек, чье предназначение было нести мир в души, хочет развязать военные действия? Бред какой-то!
— Вы уверены? Слышали сами?
Он-она горько усмехнулся:
— Такие вещи не предназначаются для чужих ушей. Скажем так, это догадка. Я видел, как они разговаривали вдвоем, отдельно ото всех. Сегодня утром, перед самым выездом патруля.
И судя по произошедшим событиям, приказ, действительно отданный или мнимый, исполнялся старательно.
— Будем считать так. Но зачем вашей держательнице понадобилось приказывать кому-то нарываться на смерть?
— Неужели непонятно? Чтобы получить право убивать.
— Не слишком ли вы… увлеклись своими догадками?
Прибоженный опустил взгляд, впрочем, лишь для того, чтобы скрыть появившуюся в глазах печаль.
— Она не будет убивать всех подряд, если хотите. Может быть, все и вовсе останутся живы. Но главное… Главное, что у нее будет право и возможность поступать так, как заблагорассудится. Пока ее ярость еще сдерживается. До поры до времени. А уже завтра… — Тут он-она запнулся, о чем-то задумавшись, и возразил сам себе: — Хотя завтра вряд ли. Нужно еще получить доказательства. Убедительные.
— Доказательства чего?
— Того, что все люди за пределами Ганна-Ди — чужаки. А чужаки всегда враждебны.
Обстоятельства прояснялись. Понемногу. Похоже, что местная глава прибоженных боится незнакомцев, потому и желает окружить себя сильной стражей. Для этого и понадобилась жертва, зверски убитая ненавистными чужаками. Но только ли чтобы оправдаться перед самой собой?
— Все это сделано на публику, верно?
Прибоженный молча кивнул.
— Зачем? Чтобы получить всеобщее благословение?
— Благословение ей ни к чему. А вот звонкие монеты нужны. Солдатам ведь приходится платить за их службу.
— Держательница собирается предъявить мертвое тело жителям и начать рыдать, выпрашивая пожертвования?
Он-она хмыкнул, все еще глядя мимо меня:
— Выпрашивая? Требуя! И не пожертвования, а узаконенные сборы.
Теперь я снова запутался.
— Насколько мне известно, кумирни существуют на средства дарственной казны и деньги, что по доброй воле отдают люди, благодарные за помощь. При чем тут закон?
— Этого мало. Армию должны содержать все жители. Поголовно.
Сейчас он говорил не своими словами, а словно повторяя речи держательницы, иначе откуда мог взяться этот тон, презрительный и самоуверенный?
— На каком основании?
— Помните, кто здесь главный?
— Смотритель.
— Он может приказать все что угодно.
— Но с какой стати…
Прибоженный наконец-то посмотрел мне в глаза:
— Он исполняет ее желания. Не совсем уж все и не мгновенно, но исполняет. А значит, и это рано или поздно станет законом для жителей Ганна-Ди.
Невероятно? Увы, нет.
Последняя новость не удивляла, в отличие от предыдущих. Мужчины часто стремятся угодить женщинам. А Смотритель — мужчина, так почему бы ему не…
На мгновение мне захотелось убить Керра. Хотя бы один раз. А лучше два, и без передышки. Что я знал о своем собственном чине? Да ничего. Кроме якобы безграничной свободы в решениях. Не было никакой присяги или клятвы на верность, только невнятные разговоры. Никто не зачитал мне список прав и обязанностей, который непременно должен был существовать, если только…
Если только Смотритель и вправду не являлся сам себе и Дарохранителем, и Божем, и Боженкой.
Я сразу решил, что должен опекать дольинцев, как любящий родитель. Но для меня-то несение службы давно уже стало необоримой привычкой. А как Роалдо Лиени получил свой нынешний чин? Кем был этот человек до приезда в Ганна-Ди? Носил знак, серебряный или золотой? Не верю. Тогда проще было соорудить здесь Наблюдательный дом, пусть и крохотный, как в том же Руаннасе. И предзвенником не мог быть, потому что из них только одна дорога — в Цепи. Разве что дозвенником?
Я часто встречал таких во время службы. Унылых, скучных, дурковатых или озлобленных на всех и вся. В Сопроводительном крыле дозвенников было немного, но и их хватало, чтобы жизнь не казалась легкой. Они не могли продвинуться дальше, чем находились. Иногда в силу происхождения и способностей, но как раз эти несчастные были вменяемее остальных. А вот те, кому отказали в продвижении капризом начальства, почти всегда превращались в чудовищ. И понятно почему. Я бы тоже сошел с ума, каждый день перенося кипу бумаг из одного конца коридора в другой и зная, что мои труды на самом деле никому не нужны. Если такой дозвенник волей случая стал вдруг Смотрителем…
Нет, хочется все же верить в лучшее.
— Итак, держательница воспользуется смертью одного из… А кстати, кто они такие, эти стражи божьи?
— Воспитанники кумирни. Их родители получили за них немного монет. В тот год как раз был неурожай, и многие крестьянские семьи были готовы на все, чтобы выжить.
— Почему же им не помог совет поселения? Ссудить едой или деньгами разве трудно было? Ведь это же прибыльная вещь — должники.
Прибоженный рассеянно кивнул:
— Прибыльная… Только те бедняки были не из Ганна-Ди. Они жили на межселенных землях.
— И им не у кого было искать помощи, кроме как…
— У того, кто сам принадлежит только границам Дарствия, — закончил мою мысль он-она.
Умно. За горсть медяков у таких, в сущности, почти бесправных людей можно купить, а значит, получить в полную собственность все что угодно. Даже послушных слуг. Хотя вернее было бы называть их рабами.
— Это не должно нравиться людям.
— Тем, кто продался? Почему? Они сыты, у них есть крыша над головой. А детство осталось где-то позади и кажется чем-то вроде дурного сна.
— Нет, я говорю о других. О жителях поселения.
Губы прибоженного скривились в подобии улыбки.
— А, им… Конечно, не нравится. Но выбора нет, особенно после того, как Смотритель стал открыто поддерживать держательницу. Он ведь может делать что хочет. Пожизненно.
— Даже если его действия идут вразрез с обязанностями?
— А у Смотрителя есть какие-то обязанности? — искренне удивился он-она.
— Вообще-то…
Опять перестал понимать происходящее. Или Блаженный Дол живет по законам, не повторяющимся более нигде во всех землях Дарствия, или местные жители не понимают, что вправе не только выполнять, но и требовать.
— Люди и земли вверяются Смотрителю в безраздельное попечение до самой его смерти, — тем временем процитировал прибоженный какую-то хорошо знакомую ему бумагу.
Попечение, да. Но какие разные вещи можно понимать под этим словом…
— Бож с ним. Вернемся к главному. Убитый будет предъявлен перед советом поселения?
— Вне всякого сомнения. Как жертва чужаков, если не удастся убедить всех в обратном.
Или хотя бы посеять сомнения — вот это самое вероятное.
— Есть только одна трудность… Большая, — чуть приуныл прибоженный.