– Это что и говорить, – усмехнулся бродяга, – либо полон двор, либо корень вон.
– И то до кореня все извели, Дадут ли, нет ли в том году яблони цвет, бог его знает. – А ты что, в саду, что ли, работал?
– То-то что в саду. Садовник я. Лучше бы уж в казаки взяли. Чего ж я при пустом месте делать стану?
– Не горюй. Было бы семечко, проживет и Сенечка.
Парень разинул широкий рот.
– А ты отколь, знаешь, что меня Семеном звать?
– По роже видать. А за птицей кто у вас ходил?
– Потап. Да, говорю, его в казаки забрали. Теперь все одно резать будет птицу разноглазый. Бабы ж у его нет, где ж ему с этаким хозяйством.
– Эх, – с досадой сказал бродяга, – как это можно, чтобы птицу зря резать. Достается же этакое богатство, кто и обойтиться с ним не знает как. Да мне бы курочку да петушка да утиных яичек хоть пяток. Как курочка нанесла бы яичек, я бы ей и утиных подложил. Глядишь, через полгода у меня и цыплята, и уточки. А там, может, и гусиных яичек парочку раздобыл бы… Эх! бывает же людям счастье. Вот уж правда говорится – не в коня корм.
– И то – тебе бы! – захохотал парень во весь свой большой рот. – Чай, живо бы в кабак спустил.
– У, дурень полоротый, – рассердился бродяга. – Пьет человек с горя. А кабы мне бы землицы да избенку да птицу… – Бродяга даже глаза прижмурил, и его обветренное, жесткое, как лубок, лицо, с хитрыми морщинками вокруг глаз, расплылось в блаженную улыбку.
Парень еще больше захохотал, ударил себя по ляжкам, крикнул:
– Помещик одноногий! – и убежал куда-то в глубь двора.
Бродяга сердито плюнул, потом оглядел все еще крякавших на разные голоса птиц и стал озабоченно рыться у себя в кошеле.
Он вытащил оттуда зачерствевший как камень ломоть хлеба и начал с усилием расщипывать его.
Когда Аким подходил к усадьбе, он издалека заметил, что кто-то стоит у забора и бросает крошки птице.
– Тяга, тяга, тяга! – пел знакомый голос.
– Господи, да ведь это ж Иван, – удивился Аким. Он так не ожидал увидеть его, что и не узнал сразу, не заметил деревяшки.
– Иван! – крикнул он подходя. – Ты чего ж здесь? Ведь тебя Хлопуша на Белорецкий посылал.
Бродяга обернулся к нему.
– На посылки всяк хват. Ну, а у меня, чай, нога-то одна. Поберечь надо.
– Да ведь как же? – пробормотал Аким. – Ну, как там…
– Не зуди. Поспею. Гляди, гляди, гусыня крыльями-то, крыльями… Не пускают утку к корму. Птица, а своих жалеет. Тяга, тяга, тяга! Сюда, сюда!..
Он заковылял вдоль забора, бросая крошки хлеба.
– Не дала, ведьма, зерна. Жаль ей, чортовой затычке, хозяйского добра. Последние корки нащипал, – сказал он с досадой.
– Ты про кого это? – спросил Аким.
– Да как же. На поварню заходил, стряпуха там, – сам, говорит, садись, похлебай щей, а овса не дам… Да когда она овес любит.
– Кто?
– Да гусыня. Кто! Овсом их первое дело. Жирные будут. Птицу понимать надо.
– Ты где ж это за птицей-то ходить научился?
– А у кума в Раненбауме. Баба евоная вот гусей развела – прудок там около. Во дворец поставляла… Житье! Ужо, как Петр Федорович на царство сядет, беспременно мне хуторок велит дать.
– Эй, прохожий человек! – крикнул издали веселый голос. – Чего ж не идешь! Сказал – поднесу!
– Иду, иду! – заторопился бродяга. – Не бойсь, – подмигнул он Акиму. – Я живо – ино лётом, ино скоком… а ино и под стол ползком…
Он засмеялся.
Аким махнул рукой. Необстоятельный человек.
Беспалова нигде не было видно. Управительский дом был кругом заперт, ставни и те закрыты. И работников никого не видать. Тоже, верно, на гулянку отпустил Беспалов. Аким ушел домой и весь день просидел в избе – ни за работу не взяться, ни сговориться. Вино лишь у всех на уме. Что-то дальше будет?
Под вечер прибежал Захар и с порога еще закричал Акиму:
– Дяденька, а меня замляки-то с собой берут, а? В казаки не взяли, так я с ими на деревню… Гнедко там у бабки остался. Землю, сказывают, дают. На меня тоже отрежут. Я и пахать и боронить могу.
– Да кто ж их пустит? Работать велел царь – крикнул Аким.
– Да они сами… Неужто разноглазого спрашиваться?.. а?
– Нет, то никак невозможно! Я с ними поговорю пойду.
Аким взялся за шапку, но тут как раз вошел управительский работник. Один глаз у него был подбит и язык заплетался. Он объяснил Акиму, что Беспалов зовет его к себе. Тотчас чтоб.
Вернулся, стало быть, к вечеру домой Беспалов.
Когда Аким пришел в управительскую усадьбу, ставни в доме были открыты, но дверь на крыльце заперта. Работник отпер дверь и впустил Акима.
Беспалов сидел в управительском кабинете за столом, спиной к окнам, так что лицо не очень хорошо было видно. Но все-таки Аким сразу понял, что Беспалов не пьян.
– Ступай поближе, Аким, – сказал он ласково, когда Аким остановился у дверей. – Разговор у нас с тобой будет.
Аким подошел. Беспалов облокотился на левую руку и прикрыл ладонью всю сизую половину. Правый глаз ясно смотрел на Акима.
– Давно ты у нас на заводе, Аким, и ни в чем худом не замечен. Не пьешь ты, работаешь усердно, грамоте знаешь. Давно тебя отличить надо бы. Говорил я управителю, да Семен Ананьич доверия к тебе не имел, как ты без роду, без племени, думал – может, каторжный?
Беспалов вопросительно посмотрел на Акима. Аким молчал.
Ну, а ноне государь-батюшка Петр Федорович всем волю дал. Стало быть, и ты вольный стал.
Аким кивнул.
– Знаю я, – продолжал Беспалов, – как ты к государю-батюшке привержен. Мужичкам нашим – спасибо тебе – указ батюшки-царя толковал.
Аким подозрительно посмотрел на Беспалова, но правый глаз его глядел все так же ясно.
– Вот я и надумал, – говорил тот ровным голосом, – сделать тебя нонче приказчиком на место Ковригина.
Аким весь встрепенулся.
Где ж мне? пробормотал он. – Я…
– Ругатель был покойник, – говорил, точно не слыша, Беспалов, – кнутобойца. А государь-батюшка работных людей жалует. Вот и я им зато праздник дал, чтоб батюшке нашему благодарствовали.
– Перепились они больно. Как работать станут? – сказал Аким. – А время горячее – надо пушки скорей лить.
– А ты им растолкуй, – ты на то мастер, – что батюшке-царю оружие надобно. Они тебя послушают, как ты теперь приказчик.
Аким переступал с ноги на ногу.
– Управлюсь ли? – проговорил он. – Будут ли слушать-то меня?
– Как не управиться – ты же грамотей, – сказал Беспалов и поднялся с кресла.
В ту же минуту левый глаз хитро и воровато глянул на Акима.
Но Беспалов уже отвернулся.
– Вот я тебе сейчас списки покажу – кто в какой мастерской работает, чтоб ты знал, с кого требовать.
И про работу потолкуем.
«И то, – подумал Аким. – Может, я и пособлю работу поживей наладить».
Вернулся домой Аким озабоченный.
– Неужто пороть тебя будут, дяденька Аким? – со страхом спросил Захар, поглядев на Акима.
Аким махнул рукой.
– Приказчиком делает разноглазый.
Захар привскочил. Лицо у него расплылось.
– Да ну! Здорово! Ты что ж, пороть станешь, дяденька Аким?
Аким с досадой отмахнулся.
– Дурень ты, Захар. Садись вечерять. Поздно.
– Я там повечерял, на деревне. Я побегу на час, покуда ты…
– Только, гляди, заводским-то не болтай зря. Может, отдумает еще Беспалов.
– Да я к заводским-то и не пойду! – крикнул Захар, выскакивая за дверь.
Про деревенских Аким не подумал сказать, а Захар-то к ним и торопился поделиться важной новостью про Акима. Вернулся он, когда Аким уже лег.
Глава третья
Наутро Аким пошел к Нилу – он его больше других мужиков знал, думал, что с ним легче сговориться будет. Неужто не поймет, что не время теперь с завода уходить?
Еще из сеней он услышал громкий плач.
Домна, хозяйка Нила, сидела под окном и голосила, прижимая к себе сынишку своего Сеньку.
Нил стоял перед ней и скреб в затылке.
На Акима Нил поглядел искоса и даже не ответил, когда Аким, перекрестившись на икону, поздоровался с ним.
– Что, аль неможется Сеньке? – спросил Аким.
– На завод берут, – угрюмо пробормотал Нил. – Беспалов чем свет присылал.
– Осьмой годочек всего с успенья пошел, – всхлипывая причитала Домна. – Один он у нас, болезный. младшенький. Ой, горе мое! Каки силенки-то у его?.. Помрет, как старшенькие. Ой, лучше б голову с меня сняли!..
Аким посмотрел на Нила.
– Раньше десяти не берут же? – спросил он.
– В казаки много взяли, – не глядя на него, сказал Нил. – На заводе нехватка.
– Я поговорю управителю, – сказал Аким. – Какая с него работа?
– Не моего лишь, – пробормотал Нил. – У всех у мужиков.
Но Домна перебила его:
– Поговори, батюшка, Аким Федорыч. Он тебя послухает… Силенки-то вовсе нет. Помрет он, – всхлипывала она.
Она хватала Акима за руки, в ноги ему повалилась.
Аким испуганно схватил ее за плечи.
– Да что ты, Домна? Поговорю я. Да ведь не от меня…
– Как не от тебя, болезный? Да ведь приказчик же ты ноне, сказывают.
– Кто вам сказал? – хмуро спросил Аким.
– Слыхали, – пробормотал Нил, сердито посмотрев на Домну. – А что же, коли ты впрямь приказчиком стал, и то поговори. Это с каких же правов этаких-то несмысленышей на работу брать?
– Я поговорю, – сказал Аким уверенно. – А я с тобой про иное говорить хотел. Сказывал мне Захарка, на деревню, мол, вы, до дому уходить…
Но тут Нил быстро повернулся к нему и заговорил сердито:
– Дурень он, Захарка… – Где кто сболтнет, а он… И на ум не вспадало.
Сенька высунул голову, открыл было рот, но Домна тесней прижала его к себе.
– Так вы домой не собираетесь? – спросил Аким.
– На ум не вспадало, – повторил Нил решительно. – Ай о двух головах? Дурной он, Захарка… Выдрать бы его, – прибавил он угрюмо.
– Ты не того, Нил, – заговорил Аким. – Не кручинься больно. Недолго уж. Вот на Москву придет царь Петр Федорович, всем волю даст.