Вот из-за последних деревьев блеснул громадный пруд, а за прудом в предутреннем сумраке высились почерневшие стены Воскресенского завода.
Всадник придержал коня. Ни один звук не нарушал ночного безмолвия. Как будто там всё было как всегда. А кто там теперь на заводе, свои или чужие, – как узнать? Как бы еще на караул не наткнуться. Лучше объехать кругом пруда и подъехать сзади к управительским воротам.
Прислушиваясь и оглядываясь, он перебрался вброд через Тору за прудом. Вода холодная. Едва заставил лошадь войти. Дрожала вся, фыркала, а когда на другой берег выскочила, так поскакала, что всадник еле в седле усидел. Он пустил ее вкруг заводской стены за угол, к управительским воротам.
Не слезая с лошади, он ручкой хлыста постучал в оконце сторожки.
Нижняя половина окна приподнялась, оттуда высунулась голова с клочковатой седой бороденкой и с пустой ямой на месте правого глаза и сейчас же скрылась.
Всадник сердито застучал опять.
– Вот еще дурень! Отворяй живей, Терентьич, некогда мне.
В окне никто не показывался, но через минуту скрипнули ворота, и одна половинка чуть-чуть приотворилась.
В щель высунулась та же голова и зашептала:
– Храни тебя бог, Илья Дорофеич. Поезжай-ка взад, покуда вовсе не рассвело. Увидают – беда.
– Сволочь пугачевская? – спросил приезжий.
– Слава господу – унесло.
– Пожгли завод?
– Сохранил господь. Порубили многих: управителя, Ковригина, Власова. Марфа Петровна в дыму задохлась.
– А завод? – спросил, не дослушав, приезжий.
– На злодея работать велено.
– Беспалов жив?
– В управителях посажен.
– Где он? Пропусти!
– В управителевом доме. В ихней спальной.
Приезжий соскочил с лошади, быстро сунул повод в руку сторожа, крупными шагами прошел ворота и зашагал к дому.
Он прямо подошел к одному из окон, просунул ручку хлыста в створку ставней и застучал в раму.
Прошло несколько минут. Приезжий нетерпеливо переступал, дергал черный ус, хмурился, стегал себя хлыстом по высокому сапогу и сердито бормотал:
– Трусит криворожий… наверно, разглядел в щель… Переметнулся, сволочь. Погоди, доберется до тебя. Яков Борисович.
В птичнике перед крыльцом сонно пропел петух. Приезжий выругался и застучал в ставень кулаком. Но тут на крыльце неслышно приотворилась дверь, высунулась рука в белом рукаве и поманила его. Он, сердито стуча сапогами, взбежал на ступени. Кто-то, не показываясь из-за двери, схватил его за руку и торопливо втащил в щель. Потом дверь бесшумно затворилась.
Некоторое время все кругом оставалось безмолвным. Потом из глубины заводского двора послышались неровные постукивающие шаги. К управительскому птичнику подошел бродяга, облокотился на забор и сладко зевнул. Птица еще не просыпалась. Он оглянулся на восток – небо позеленело.
«Погожий день будет», – подумал он. Вдруг из-за ворот до него донеслось нетерпеливое лошадиное ржание. Бродяга насторожился. Что такое? Заводские конюшни совсем в другой стороне. Разноглазый, что ли, собрался куда поехать? Так во двор бы к нему лошадь привели. Да и куда ему ехать ни свет ни заря? Или сбежать надумал? Эге, это надо разузнать.
Он прошел вдоль забора и стал напротив крыльца. Между ним и управительским домом был один пустой птичий двор. Там начиналась утренняя возня. С насеста с кудахтаньем слетали куры, перекликались петухи, цыплята тихонько попискивали.
Вдруг дверь на крыльце медленно приотворилась. Бродяга быстро присел за плетень.
Вышел Беспалов – без шапки, кафтан внакидку, – не уезжает, стало быть. Беспалов тревожно оглянулся и махнул рукой. В дверях показался высокий чернобородый человек с ружьем за спиной. Оттолкнул Беспалова и сразу зашагал к воротам. А Беспалов трусцой за ним. Бежит и кругом озирается.
У ворот тот остановился, поглядел сверху на Беспалова и сказал не громко, но так, что у бродяги и то мороз по коже побежал:
– Смотри ж ты! Так и дальше гни, как начал. Недолго теперь. А уж Яков Борисович тебя не забудет… Коли что, – прибавил он, уже стоя в воротах, – можешь башкирцев кликнуть. Они хоть и передались Емельке, а заводы уже начинают грабить… Про пушки не забудь, что говорил я.
Беспалов только кланялся и прижимал руки к груди.
Приезжий отворил ворота, вышел, и через минуту послышался все ускорявшийся топот. Только тогда Беспалов распрямил спину, облегченно передохнул и повернулся к дому…
– Цып, цып, цып, цыпеньки! – пропел протяжный смешливый голос.
Беспалов шатнулся, точно его стукнули по лбу, и втянул голову в плечи. Но сейчас же увидел бродягу, узнал и заговорил, хотя голос у него так и обрывался:
– А ты… с птицей всё… любишь, видно… прикармливаешь.
Бродяга молчал, посмеиваясь.
Беспалов перевел дух и заговорил уверенней, поглядывая на бродягу ясным глазом: – Иди ко мне за птицей ходить, прохожий человек, – полтора целковых в месяц положу.
– На том спасибо, – пропел бродяга, – а только в батраках жить – хозяином не быть… Левый глаз Беспалова зорко глянул на него из своей щели.
– Как звать тебя, прохожий человек? – спросил он.
– Иваном кличут, – коротко ответил тот.
– Рано ты встаешь, Иван. Ишь, в колокол еще не били. Видно, птицу жалеешь.
– Всякого своя забота свербит, – усмехнулся Иван: иной птицу жалеет, иной пушки бережет… Тяга, тяга, тяга!.. – запел он, бросая зерна через забор.
Беспалов так побелел, что обе щеки его почти сравнялись.
– Вот что, Иван, прозяб я чего-то, – заговорил он сразу охрипшим голосом. – Согреться бы в пору. Заходи, угощу.
– Вот это дело, – оживился бродяга. – Опохмелиться охота, а поднести нынче некому.
Беспалов отвернул щеколду у калитки, и бродяга быстро заковылял за ним в дом.
Глава шестая
За три дня первый раз вышло солнце, зажгло церковный купол и засверкало в медных обрезках среди мусора на заводской площади. Загорелся и медный колокол, который, зевая, раскачивал конторский сторож.
Управительский работник с заплывшим глазом и распухшим носом открывал ставни в господском доме.
Завод зашевелился. Из поселка на площадь лениво потянулись рабочие.
Открылась дверь управительского дома, и на крыльцо вышел Беспалов с бродягой. Они, видимо, оба немного выпили и раскраснелись.
– Так ты, Иван, ужо приходи, – сказал управитель, – курятник почистишь и утку мне к обеду зарежешь.
Работник издали подмигнул Ивану и щелкнул себя по шее.
Бродяга кивнул и пошел к людской, а Беспалов не спеша зашагал к конторе. Увидев Беспалова, рабочие приободрились. Может, опять праздник даст. Кому охота работать?
Беспалов вошел на крыльцо и сказал:
– Аким Наборщиков, выйди-ка сюда.
Рабочие с удивлением оглядывали Акима, пробиравшегося к конторе.
– Ну, работные люди, – заговорил Беспалов, когда Аким стал с ним рядом. – Попраздновали вы. Целых три дня гуляли. А нонче за работу надо приниматься. Как я теперь государем Петром Федоровичем за управителя поставлен, – он погладил бороду и с важностью оглядел всех, – так я старшим приказчиком ставлю вам Акима Наборщикова. Аким на заводе двадцать лет работает. Вы его знаете. Вам от него обиды не будет. Тихий он, не ругатель и дело знает. Ты, Наборщиков, – повернулся он к Акиму, – теперь сам все дело ведай. Кому что велишь, должен сполнять. А я пойду немцу скажу, чтоб и он тебя слушал.
Беспалов сошел с крыльца и пошел к дому, где жили немцы, недалеко от церкви.
В разных концах площади раздавались приглушенные смешки. Кто-то негромко, но отчетливо проговорил:
– Ишь, дьячок ноне верховодить станет.
– Опохмелиться бы… Головы-то со вчерашнего трещат, – подхватил другой, посмелее.
– Отпустишь, может, при-каз-чик?
Аким оглядел толпу, – со всех сторон на него смотрели насмешливые лица.
Досадно ему стало. Неужто не понимают работные люди, что для них же Петр Федорович восстание сделал.
– Слушайте, ребята! – крикнул он сразу. – Неужто понятия у вас нет? Или больно хорошо вам жилось? За нас же за всех восстание поднял Петр Федорович. Чтобы вольными мы стали. А вы ему пособить не хотите.
– Да мы что? Разве от нас? – послышались отдельные голоса.
– Понятно, от нас, – уверенно отозвался Аким. – С царицыными генералами, с вельможами, что весь народ в кабале держит, воюет новый царь. Знаете вы про то? Ему оружье надобно. Не то разобьют его. И вновь мы холопами станем. Пушки ему надобны. Откуда ж он возьмет, коли мы лить не станем?
– Чего ж не станем? – кричали дружней рабочие. – Мы работать завсегда…
– Ну вот! – радостно крикнул Аким. – Я так и знал, что не выдадим мы Петра Федоровича. А ну-ка, наляжем, ребята! Наделаем Петру Федоровичу пушек. Ну, месяц, ну, два поработаем во всю силу. А там ведь на весь век воля! Ладно, что ли?
Аким говорил так от души, что всех рабочих проняло. В ту минуту они забыли, что двадцать лет потешались над Акимом, звали его дьячком. Точно другим человеком он стал, и они готовы были сделать всё, что он скажет.
– Ну, а теперь, – сказал он, – затопляйте-ка печи. Я все мастерские обойду. С мастерами поговорю, за что браться. А только, ребята, на совесть работать надо. Лодырям я мирволить не стану. Так и знайте.
Аким сошел с крыльца. Он был теперь уверен, что рабочие примутся за работу. Только бы не помешало что. Заработает завод. Угля вот не больно много. Ну, да через неделю новый поспеет. Прогорят кучи. Обещали работать мужики. «Я-то вот оплошал, не посмотрел, кто в праздники за кучами доглядывал. Не загасли бы».
Аким подошел к своей мастерской, но тут к нему, задыхаясь, весь в поту, подбежал Захар.
– Дяденька Аким! крикнул он. – На просеке-то нет никого. Не пришли мужики. Я на деревню побегу.
У Акима сразу холодный пот проступил.
– Беги! – сказал он. – Что есть духу беги! Скажи, чтоб тотчас на просеку шли.
Неужто сбежали? Он поверить не мог. Ведь вчера только говорил он с Нилом. Уверял ведь тот, что и не думают они уходить. Как же с углем-то? Станет ведь завод.