«Неужто лесовик?»
– С Воскресенского завода ты, видать, – протянул прохожий ласковым голосом. – Там у вас, слыхать, житье – не надо помирать. Ну, а ты чего скажешь?
Захар молчал.
– Вот и я, сирота, к вам пробираюсь, – продолжал прохожий. – Хозяин у вас, бают, прост, а уж приказчики – ни в чем не отказчики. И ласковы и повадливы. Живи – не тужи. Захар все молчал.
– И на подарочки, видать, тороваты.
Он вдруг кошачьим движением протянул руку и ухватил Захара за рогатку.
Захар сердито вырвался и отскочил.
– О! Бывает и овца бодает, – усмехнулся прохожий.
– Чего измываешься! – сердито крикнул Захар. – Тебе хорошо, как самого.
Но тут прохожий поднял голову, и Захар так и осекся. На щеках у того темнели глубокие борозды. Между ними нос торчал, точно длинный клюв.
– Ты чего дивишься? Не видел? – весело заговорил прохожий. – То мне тоже вроде орден – за ведовство да за проворство. Только мой орден не снять. Ну, а твой дуракам лишь таскать.
– Ловок больно, – пробормотал Захар. – Замок ведь.
– Ключ сильней замка, – сказал прохожий.
– А у тебя ключ, что ли, есть? – обрадовался Захар. – Пособи, дяденька. Христом богом… в ножки я тебе…
– Это что. Поклонишься и кошке в ножки, как нужда подойдет. Ты мне про завод скажи – хозяин-то кто? Из помещиков?
– Купец, сказывали, Твердышев.
– Ку-пец, – протянул прохожий. – Работники-то, стало быть, вольные?
– Мы-то проданные, – ответил Захар, – крепостные. А вот заводские которые, те и по найму.
– А ты не на заводе, что ли?
– Мы угольщики, – сказал Захар.
Прохожий кивнул.
– Шуму-то нонешним летом не бывало у вас?
– Oro! протянул Захар. – Намеднись чего было… – Лицо у Захара расплылось от удовольствия. – Приказ вышел – в праздник работать…
– Hy? – спросил прохожий.
– Ни в какую! – радостно заявил Захар. – Вот шум был…
– Ну и что ж? – спросил прохожий.
– Ну и того… порка, стало быть, здо-ро-вая, – протянул Захар.
Прохожий кивнул.
– Порют-то часто у вас?
– А как же? удивился Захар. – Кому и голову бреют да в колодки. А мне вот. – Захар схватился за рогатку.
– Ну, ладно, прощай покуда, иди, куда шел, – сказал прохожий и заковылял через поляну.
Захар шагнул к нему.
– Дяденька, а ключ-то… Сымешь, может?
– Ключ – переспросил прохожий и стукнул себя по кошелю. Вишь ты, не захватил. Ну, ладно. Приходи сюда под вечер сыму… Как солнце вон над той горой будет.
Он повернул Захара за плечо и показал ему на лесистую вершину на западе.
– Гляди, где орел летит.
Где? Где? – спрашивал Захар.
Он послушно задрал голову и долго глядел на розовое небо над горой, но орла нигде не видно было. Когда он обернулся, прохожего уже не было на дороге. Захар испуганно оглядывался во все стороны, попробовал даже окликнуть – «дяденька!», но кругом было тихо, точно человек на деревяшке с мечеными щеками привиделся ему.
– А ну как впрямь лесовик, – прошептал Захар.
Он повернулся и бегом помчался вниз к заводу, размахивая на бегу руками. Про башкирское кочевье он совсем забыл.
Глава четвертая
Домой Захар не вернулся. Знал, что Аким опять уговаривать станет не уходить с завода.
И к ребятам идти не хотелось – задразнят. Запрятаться бы куда-нибудь – только бы день перебыть. И день-то, как нарочно, воскресный. Всюду народ, – куда ни сунешься, все на кого-нибудь наткнешься. Надоело ему по закоулкам бродить, да и проголодался. Он посмотрел из-за угла на порядок, – у их избы никого, подошел, заглянул в окошко, слава богу – пусто, ушел Аким. Он поскорей зашел в избу, – на столе у окна в плошке тюря стоит, и ложка тут же. Аким, стало быть, приготовил. Захар быстро похлебал квасу с хлебом и луком, сунул за пазуху еще ломоть хлеба и побежал. Оно правда, жалел его Аким, а только сейчас неохота ему было говорить с ним – боялся: еще разжалобит, пожалуй, ну и останешься. А этого никак нельзя. Нет уж, решил убежать и убежит, только бы бродяга рогатку снял.
Захар, озираясь во все стороны, выскочил из калитки и зайцем прошмыгнул к сторожке, а там, благо старик-сторож сидел за воротами, прямо по лестнице вверх на башню. Тут уж никто не увидит.
Захар забрался на дуло пушки и выглянул, сколько позволяла рогатка, в узкое оконце. Прямо перед ним весь пустырь от заводской стены до самого леса.
Весело тут в праздник. Со всего завода народ высыпал – и мужики, и рабочие, и бабы. Девки песни завели. Ребята в бабки играют, а которые так гоняются, визжат.
День-то погожий. Хорошо на воле. Так бы и побежал Захар. Да куда ж в ожерёлке? Ишь парни-то что затеяли! Лушке кривой репей за ворот суют, – вот визжит! А другие девки хохочут – рады, дуры. Погодите – и вам достанется. Захар не любил ни девчонок, ни девок и всегда радовался, когда парни дразнили их. Уж он бы натаскал им репья, и крапивы еще. Разогнать бы всех девок, чтоб не вязались.
С собой парни еще не брали Захара: мал, говорили. А чего мал? Скоро шестнадцатый год пойдет. Дома, небось, и пахал и боронил с тятькой, да и здесь на той же работе, что и все мужики. А как соберутся парни куда на гулянки, – так Захара гнать. Досадно ведь.
Захар все смотрел в оконце. Вон у леса толпа целая собралась, стоят голова к голове, к середине тискаются.
Захар старался подальше просунуть голову в узкое оконце, но рогатка мешала, – никак он не мог разглядеть, что там в середине – то ли смотрят парни чего-то, то ли слушают кого. Головами качают, оглядываются. Господи! Да ведь тот самый, что в лесу…ну да, конечно, бродяга на деревяшке. Говорит им чего-то. Показывает будто что-то белое, вроде как бумага. Ишь, как слушают! И вдруг, точно ветром всех сдунуло, рассыпались кто куда. И бродяги не видать, как сквозь землю провалился. Захар поглядел в другую сторону – Ковригин ковыляет. Из-за него, верно. Не любят рыжего дьявола. Захар поглядел на лес. Тени длинные стали, – значит, вечер скоро. Как бы не опоздать.
Он кубарем скатился с лестницы, выскочил из сторожки и, ни на кого не глядя, держась обеими руками за рогульки, со всех ног помчался опять через пустырь к лесу. Только в лесу дух перевел. Благодать в лесу! Сосной пахнет. Тихо так. Только птицы чирикают. Грибов теперь, наверно, после дождей высыпало! Да не до того было Захару. Бежал, торопился, не опоздать бы.
Добежал до полянки – никого. Сел на пенек и стал ждать. Дятел один стучит, а людей – никого. Долго так сидел Захар, слушал. Солнце как раз до той вершины дошло, что тот бродяга показывал. Заходить стало. Зашло. Деревья так и выступили на краю горы. Долго ждал Захар. Темно в лесу, тихо. Птицы смолкли. Сыростью запахло. Захар встал, махнул рукой и побрел назад, шаркая ногами. К заводу пришел, когда уже ворота запирали.
– Чего тебя в ночь-полночь носит? – проворчал сторож.
Захар не ответил и скорей прошмыгнул к Акимовой избе. В окне свет еще был, – стало быть, не спит Аким. Захар поднялся на крылечко, вошел в сени – голоса! Кто это у него?
Захар прошел тихонько сени и заглянул в дверную щелку! Аким стоит у стола, а перед ним – тот, с деревяшкой. «Пришел-таки, – обрадовался Захар. – И как прознал, что я тут живу? Дошлый!»
Он остановился послушать, о чем у них разговор идет.
Аким стоял посреди избы понурившись, волосы на лицо свесились, – верно, не рад гостю.
– Да уж коли разыскал, – говорил Аким, – так, видно, не за добром.
«Знакомый, стало быть», – удивился Захар.
– Для милого дружка семь верст не околица, – нараспев протянул гость.
– Дружба-то наша! Чорт одной веревочкой связал – вся и дружба, – нехотя проговорил Аким.
– Не забыл веревочку, – усмехнулся тот. – Звенит-звенит, а душу не веселит. Тяжеленька. Ну а без меня бы ввек не распилил.
– Говори уж прямо, зачем пришел? – сурово спросил Аким. Довести, что ли, надумал? Мне все одно. И тут не лучше. Та же каторга.
– А хотел бы вольным стать?
– Опять бежать сманиваешь? – Аким покачал головой. – Ну нет. Зря и в тот раз послушал тебя.
– Каторги жалеешь?
– Кабы каторгу отбыл – вольным бы стал, – сказал Аким.
– И теперь станешь. Воля-то сама к вам идет.
– Ты, что ли, мне волю дашь?
– Зачем я? Царь.
– Какой такой царь? – удивился Аким. – Царица у нас – не царь. Да от нее воли не жди. Она, вон, и вольных-то норовит похолопить. Всех нас, у кого бумаг не было, за заводами велела записать на вечные времена.
– Вашей Катеринке не долго царствовать. Муж-то ей руки укоротит. В монастырь ее – грехи замаливать.
Аким беспокойно оглянулся.
– Да ты чего? Ума решился? Какое плетешь!
– А что? Довести хочешь? Я, брат, скорый. Даром что на деревяшке.
Бродяга быстро обернулся к порогу. Вот сейчас откроет дверь и шагнет в сени. Захар кинулся в дальний угол сеней и забился за бочку.
Но дверь не отворилась. Захар посидел немного за бочкой, но ему любопытно было послушать, что они еще скажут, и он опять прокрался к щели.
Аким, весь белый, стоял перед бродягой и держал его за плечо.
– Врешь ты, Иван, – говорил он, дергая бродягу за рукав. – Как это может статься? Ведь помер же он, царь Петр Федорович? В церкви читали…
– Они начитают, долгогривые, – сказал бродяга.
– Так ведь похоронили ж его. Жена его, Катерина, царицей стала. Да скажи ты толком.
– A ты слушай. Чего всполошился? Дай хоть сесть-то. Одна ведь у меня нога казенная-то, ну, а другая своя, отдыху просит.
Бродяга сел на лавку и вытянул обе ноги.
– Говоришь – помер. А я его неделю назад сам видел, в Берде, под Оренбургом, – с важностью сказал он. – Он самый – царь, Петр Федорович.
– Да разве ты государя-то, Петра Федоровича, знал?
–Как мне не знать. Я в тот год, как он на царство сел, в Раненбауме [Ораниенбаум – царская усадьба под Петербургом, где часто жил Петр III] у кума, у кабатчика, хоронился. А царь-то Петр Федорович там во дворце почасту живал. Простой был. Трубку курил. Ну и выпивал тоже с компанией. Раз я там у решетки притаился, гляжу – царь-то Петр Федорович из дворца в сад бежит и фрелину за ручку тащит, – толстомордая такая, Воронцова, кум сказывал. А за ним – не то русские, не то немцы, с косами, мундиры узкие, красные, синие, желтые; хохочут все, и ну по саду бегать, гоняться, и один другого в зад коленкой. И Петр Федорович тоже хохочет. Как тебя, видел.