Единорог со снарядами сразу же отправили в Берду и с волнением ждали ответа. Ответ пришел скоро, через восемь дней.
Читал его Аким в управительском доме, где жил Антипов. Антипов велел позвать немца, Цыгана и всех старших мастеров, работавших над единорогом.
Посмотрели на указ – свиток толстый, – стало быть, указ длинный – может, ругают их, с чего мудрить вздумали. Все сидели, точно на горячих угольях, один немец развалился на стуле и гладил усы, точно не его дело, – правда, он не очень понимал книжную речь.
– «Указ его императорского величества, самодержца всероссийского, – начал Аким, – из государственной военной коллегии на Воскресенский завод полковнику Якову Антипову.
На рапорт ваш, пущенный от 22 сего ж, при котором отправлено одна малая мартира и притом один секретный единорог, через казака Федора Карпова исправно получено. Да и впредь на изготовленную модель о вылитье другого секретного ж единорога государственная военная коллегия по имянному его императорского величества повелению, определяет…»
– Понравился, стало быть, – перебил Антипов, оглядывая всех повеселевшими глазами. – Ишь, «по имянному повелению» такой же делать велят. Сам государь, значит, смотрел.
Все облегченно перевели дух и задвигались. Один немец сидел все так же важно.
– «Ежели против присланного единорога, – читал дальше Аким, – изготовленная модель, то даруй бог сщастие – пустить».
– Слышишь, Мюллер? – не утерпел Антипов. – Такие же велит государь еще делать.
Немец самодовольно улыбнулся. Ничего другого он и не ждал.
– Ну, читай, Аким, – с досадой сказал Антипов.
– «А впредь стараться средней хотя и малой руки досколько вам рассудится. И протчаго, что принадлежит до его величества интереса, в том полагая на ваше попечение и благоискусство. По сему учинить вам по его императорского величества указу.
Дан в нашей государственной военной коллегии генваря 27 дня 1774 года.
Иван Творогов.
Секретарь Максим Горшков.
Повытчик Семион Супонин».
Антипов встал и подошел к немцу.
– Ну, господин Мюллер, – сказал он, – хоть ты на нас и плюешь, а мы все-таки с дорогой душой спасибо тебе сказываем. Через тебя теперь наш государь Оренбург возьмет. Это уж верно.
И Антипов в пояс поклонился немцу.
Первый раз в самодовольном лице Мюллера что-то дрогнуло. Он тоже встал, потряс руку Антипова и пробормотал:
–Ich danke. Ich bin zufrieden. [Благодарю, я доволен. (нем.)]
– Что? Что он лопочет? – спрашивали рабочие.
– Благодарит тебя, Яков Антипыч, – перевел Аким. – Рад, говорит.
– Ну и ладно, – сказал Антипов. – Только бы дальше работал. Будешь, что ли, работать? – обратился он к немцу.
Немец кивнул и пошел из комнаты.
– Как можно налечь надо, ребята, – заговорил Антипов. – Сразу бы побольше наделать, да и послать полную батарею. Ишь, просят стараться, доскольку нам рассудится. Видно, нехватка у них. А как пришлем, они, надо быть, на штурм пойдут да враз и возьмут Оренбург. Давайте-ка месяца за полтора десяток отольем, да сразу и вышлем. Можно б и извещенье им послать, чтобы ждали. Как думаешь, Аким, справимся?
– Справимся. Как не справиться? Часу не пророним.
Мастера столпились вокруг Антипова. У всех были возбужденные, радостные лица.
– Сделаем! Справимся! За нами остановки не будет! – говорили все.
– Главное, февраль уж, – сказал Аким. – Коли в марте не пойдет государь на Москву – развезет дороги, реки тронутся. Придется лета дожидаться.
Утром на площади перед началом работ Антипов рассказал рабочим, что царь прислал указ, – секретный единорог оказался хорош, им приказано еще такие же лить. Сказал он также, что пушек у царя не хватает и из-за этого он все не может взять Оренбург. Надо наделать побольше пушек, тогда Оренбург наверно сдастся. А уж как Оренбург сдастся, он, Антипов, такой им праздник устроит, какого они не видали. Всем не по полтине, а по рублю даст и угощенье от завода выставит – пускай три дня гуляют.
Рабочие кинулись на работу, как волки на добычу. Сами просили, чтоб на час раньше колокол звонил, чтоб поскорей пушки и ядра наготовить. И погулять хотелось, да и лестно тоже – возьмет государь Оренбург, а они будут знать, что это из-за них, их пушками. Но хоть и спешили все, а работали на совесть… Только к Благовещенью [Благовещенье – большой церковный праздник, празднуется 25 марта] все десять пушек были готовы – два единорога, два дробовика, две мортиры и четыре гаубицы.
Двадцать четвертого марта всех их испытали, и все оказались исправны, хоть сейчас в бой.
Отсылать решено было в самое Благовещенье, после обедни и молебна в путь шествующим.
Пушки на этот раз провожали, точно невест к венцу. Выставили их в ряд на площади, девки разукрасили их лентами. Перед ними отец Варсонофий и молебен служил, чтобы довезти их в сохранности.
Все для праздника нарядились, бабы сарафаны цветные понадевали, девки мониста на шею навесили, в косы ленты пестрые вплели, благо день выдался тихий, теплый – первый весенний день в этом году. Аким даже головой покачивал, – как бы не развезло дорог раньше времени, да нет, ничего, лед, слышно, еще крепкий на Белой.
После молебна сразу же стали обоз готовить. Правда, отец Варсонофий поморщился – Благовещенье большой праздник, птица гнезда не вьет. Но потом разрешил. Какая ж это работа – обоз снаряжать, не работа, праздник.
С песнями выкатили из сараев сани, с песнями укладывали на сани пушки, передки, зарядные ящики. Обоз огромный вышел – больше двадцати возов. И за каждым возом еще две запасные лошади привязали. По бокам выстроилась охрана – Антипов отправлял с обозом двадцать казаков. Слухи ходили, что по дорогам не тихо, а груз дорогой, не одна пушка, – надо поберечь.
Наконец, всё приготовили, отец Варсонофий для верности еще раз святой водой покропил – и обоз тронулся.
Заводские песенники к этому времени новую песню разучили, из-под Оренбурга ее занесли, и как только лошади тронулись, хор грянул:
Наши в деле не робеют,
Всякий хочет город взять.
Неприятель ослабеет,
Станет в город сам пускать,
Закричим «ура!» – мы взяли.
Потрясутся стены, вал.
Когда бомбы уж метали,
Город наш бесспорно стал!
Вся толпа подхватила и валом повалила за обозом. Мальчишки бежали впереди, кричали «ура», кидали вверх шапки. Как с этакими пушками да с этакими песнями не взять Оренбурга!
Рабочим казалось, что он уже и взят, и царь идет прямо на Москву, так им всем было весело.
Пустырь сразу заполнился шумной, веселой толпой.
Один из рабочих вскочил на пушку и предложил проводить обоз.
– Вот это ладно! Проводим! Отчего не проводить? – закричали со всех сторон.
Обоз остановили. Мальчишки высыпали с визгом и криками вперед, девки просили подождать малость – они сбегают домой, захватят полушубки, а то замерзнут. Даже старики хотели идти. Бабы ребят тащили. Собрались точно на светлый праздник. Наконец, все были в сборе. Девки с визгом и хохотом взобрались на пушки.
Хор опять затянул:
В барабаны когда грянут,
Кровь казачья закипит.
Все готовы к бою станут,
Всякий рад колоть, рубить.
И обоз двинулся в путь. Но тут навстречу ему из лесу выехал на опушку всадник. За шумом и песнями никто не слыхал лошадиного топота.
Перед надвигавшейся толпой лошадь сразу уперлась задними ногами в землю, и всадник чуть не перелетел через голову.
Высокая казачья шапка слетела с него, и он с трудом удержался в седле, схватившись за луку.
Песня замолкла, его окружили.
Казак как будто, оборванный весь, бледный. Гнались, что ли, за ним? Его засыпали вопросами. Но он только с удивлением поводил глазами, силясь заговорить.
– Воскресенский горный завод, что ли? – пробормотал он наконец.
– Он самый. Воскресенский и есть! – закричали кругом.
– Антипова бы мне, – выговорил казак.
Антипов и сам протискивался к приезжему.
– Скобочкин, ты! – крикнул он, вглядевшись в казака. – Аль приключилось что?
– Поговорить бы с тобой, – ответил тот, слезая с лошади.
Антипов схватил его за руку и отвел в сторону от толпы к заводской стене. Проходя, он махнул Акиму, чтоб шел за ними. Толпа примолкла. Никто ничего не знал, словно туча вдруг нависла – не то пронесет, не то грянет так, что земля содрогнется.
– Ну, говори, с чем приехал? – тревожно спрашивал Антипов.
Скобочкин посмотрел на Акима, стоявшего неподалеку.
– При нем можно, – коротко сказал Антипов.
– Беда, Яков Антипыч, – хриплым, застуженным голосом заговорил Скобочкин. – Разбили нас вконец – Голицын-собака. Кого побил, кого в плен забрал.
– Под Оренбургом?
– Там, поблизости, под Татищевой.
– А батюшка наш? – со страхом спрашивал Антипов.
– Силой из-под пуль наши выволокли. Жив.
– А… Оренбург?
– Сняли осаду. Биться некем. Бойцов нет, пушек.
Казак внимательно посмотрел на толпу и первый раз увидел казаков и обоз с пушками.
– Слава богу, поспел, – сказал он.
Антипов с удивлением посмотрел на него.
– Как вы извещали коллегию, что готовите полную батарею, так Шигаев мне и говорит: «Скачи на Воскресенский, задержи, чтоб чертям тем не досталось. Они ноне, словно воронье на падаль, со всех концов на Оренбург гонят – и Мансуров, и Михельсон».
– А Петр Федорович? – опять нерешительно спросил Антипов.
– Батюшка наш на Белорецкий подался, там армию набирать будет, а оттуда на Магнитную. Туда и вам пушки велит везть, на Белорецкий, стало быть. Сразу же.
Антипов облегченно, перевел дух – не всё, стало быть, пропало.
– Да, позабыл было, – заговорил опять казак. – Еще одно наказывал мне Шигаев. У них, говорит, на заводе приказчик есть один шибко грамотный, извет присылал и репорты с завода он же пишет. Вот по имени как, запамятовал я. Ипат, что ли?