ле Гилкас. Габриэле — тридцать лет, а ее мужу, рыботорговцу господину Гилкасу — шестьдесят.
— Габриэла — настоящая Юнона, скажу тебе, Жак. В самую отчаянную жару тело у нее остается холодным как мрамор, изумительно!
Да, вот так он и жил в этом городишке Станца. В сущности совсем неплохо. А взыскание он получил в двух словах вот за что: он приказал арестовать Яскульского. Просто арестовать.
— Какого Яскульского?
Янко еще и теперь смеялся до слез, когда вспоминал об этой истории:
— Да того Яскульского, что торгует лесом. Высокий такой, метра два в нем будет. Разве ты его не помнишь? Единственный человек в Анатоле, у кого есть радио. Его еще прозвали «Радио-Яскульский». Простой мужик, а прибрал к своим рукам полгорода. Дело было так: все они выпили немножко больше обыкновенного. Что еще прикажешь здесь делать? Сели играть. Яскульский выигрывал и выигрывал… Янко и теперь убежден, что Яскульский плутовал. Это разозлило Янко. В довершение всего Яскульский начал рассуждать об армии.
— Ты ведь его знаешь, Жак! «На что нам армия? Если будет война, вы будете разбиты в полчаса, и даже меньше — в десять минут». Ну, это уж он перегнул! «А без войны армия и вовсе ни к чему. Вам надо воевать! Перейдите-ка границу да отхватите кусок чужой земли». Вот какой вздор он нес, этот мужик. «Да где вам, вы, верно, броситесь наутек, как только направят на вас хоть одну пушку! Не так, что ли?»
Этого Янко не мог стерпеть. Он приказал арестовать лесоторговца. И Янко с громким смехом принялся рассказывать, как Яскульский орал в своей камере, точно сумасшедший: «Я убью тебя, Янко, дай мне только выбраться отсюда!» Это была непередаваемо комичная сцена. На следующее утро Янко проснулся и вдруг вспомнил: «Боже мой, ведь я арестовал этого проклятого Яскульского!» Конечно, это вызвало страшный скандал. Командир разбушевался. И в результате Янко очутился в городишке Станца.
Это была лишь одна из проделок Янко; он мог рассказывать часами. Следует признаться, что порой он не мог совладать со своей фантазией и немного увлекался. В своих рассказах изображал себя более остроумным, дерзким, более находчивым, чем он был на самом деле. Он сам признавался, что зачастую немножко привирает.
— А не сказать ли нам Ксаверу, чтоб он еще раз подал цыплят? Как ты думаешь?.. Ксавер!..
Ну вот, а теперь он пытается ужиться в этой дыре. Да, провиденье явно благоволит к Янко: он завел себе восхитительную подружку! Очаровательную, влюбленную, страстную. Заходит он недавно в маленькую лавчонку, — без всякой задней мысли, просто чтобы купить кусок мыла, — и вдруг видит: за прилавком стоит она, — стройная, изящная, хорошенькая, как видно, немножко недалекая, но глаза, глаза! Как у газели, право.
— И теперь плутовка по ночам вылезает в окно, чтобы прийти ко мне, а ей нет еще и семнадцати лет. Я должен ее тебе показать. Вот увидишь! Если захочешь, я, может быть, даже уступлю ее тебе. Ты знаешь, я люблю тебя. Ах, боже мой, сколько мне нужно тебе рассказать! Но как хорошо, что ты опять здесь! — воскликнул Янко с радостной улыбкой. — Наконец-то хоть одна живая душа! Знаешь ли ты, что за люди здесь живут? Не люди, а какие-то скоты. Знаешь ли ты, как меня здесь мучило, сжигало желание поговорить с настоящим человеком? Надеюсь, ты на этот раз подольше поживешь здесь? Не так ли?
Жак медлил с ответом.
— Я еще не решил окончательно, — сказал он задумчиво. — Может быть, проживу несколько месяцев. — Янко перестал жевать и посмотрел на него недоверчиво. — А может быть, даже дольше. У меня на этот раз дела в нашем городе. Но всё это пока еще не выяснено.
— Дела в Анатоле? — у Янко отвалилась челюсть. Он даже как будто немного испугался. — Да ты в уме, Жак?
— Да, дела, — повторил Жак, улыбаясь. — И, может быть, даже очень значительные и необычные дела, — прибавил он, напустив на себя важности и понизив голос. — Тебе я могу это сказать, Янко, но ты пока не рассказывай никому. Дело вот в чем, — но только пусть это будет между нами: я сделал одно изобретение, или, скорее, открытие…
Янко слушал с вытаращенными глазами. Он снова глядел на Жака с нежным обожанием:
— Изобретение, вот как? Я всегда знал, что ты когда-нибудь удивишь мир, Жак. Весь мир! Но какое же это изобретение, скажи? Можно узнать?
Но Жак покачал головой и выпустил дым в воздух. Об этом ему пока не хочется говорить, даже с ним, Янко. Нет, это преждевременно. Он уже сказал, что всё это еще не решено. — Нужны некоторые исследования, Янко, хотя я лично — слушай, что я тебе скажу, — твердо уверен в успехе дела.
Всё это звучало весьма таинственно. Голос Жака был спокоен и тверд. Янко показалось, что Жак вдруг сделался старше на несколько лет. В его голосе звучали совершенно новые, уверенные нотки. Интересно, где Жак научился так разговаривать? Должно быть, в Берлине и Париже, когда он излагал свои мысли тамошним дельцам.
Жак вдруг задумался.
— Один вопрос, — обратился он к Янко, резко повернувшись в его сторону, — раз уж мы коснулись этой темы. Как обстоят у тебя дела? Есть у тебя деньги, Янко?
— Деньги! — Янко остолбенел от удивления.
— Я хочу сказать, не при деньгах ли ты теперь? Мне нужны деньги для дела, о котором я тебе сейчас намекнул. Тысяч двадцать меня бы вполне устроили.
— Двадцать тысяч крон. Ничего себе! — Янко всплеснул руками и залился таким громким, раскатистым смехом, что Ксавер с любопытством просунул свою рыжую голову в дверь.
Жак тотчас же встал и не спеша подошел к двери.
— Не хватало только, чтобы этот бездельник нас подслушивал. — Жак выглянул в столовую. Маленькая черноволосая дама всё еще сидела там, и опять Жаку показалось, что в ее черных глазах мелькнули насмешливые огоньки. Но когда он спустя некоторое время снова заглянул в столовую, чтобы позвать Ксавера, ее уже не было.
— Вот умора-то! — Янко всё еще не мог успокоиться. — Тысяч двадцать! — воскликнул он. — Недурно сказано! Если б ты знал, чего бы я не отдал за какую-нибудь сотню или две сотни крон! А ему, видите ли, двадцать тысяч понадобилось!
Нет, в настоящее время он, барон Иоганн Стирбей, он же Янко, не может наскрести у себя в кармане и трех крон, честное слово. Он прогорел, вконец прогорел. Позавчера, играя в казино, просадил последние сто крон. Сегодня он хотел купить какой-нибудь небольшой подарок для той девочки, о которой он только что рассказывал. Завтра у нее день рождения. Ей исполняется семнадцать лет. Какой-нибудь знак внимания — сумочку или колечко… И он обыскал все свои костюмы, все ящики. Ничего. Хоть шаром покати. Нет, в настоящее время его финансовое положение безнадежно. Ему очень жаль, но он должен разочаровать Жака.
— Ты знаешь, Жак, — прибавил Янко, — отец мой серьезно болен. Каждую минуту жизнь его может оборваться. Вот тогда ты сможешь получить тысячи. Столько тысяч, сколько тебе понадобится и сколько ты пожелаешь.
— А ты не можешь достать денег под залог, Янко? — настойчиво допрашивал Жак. — Мы могли бы с тобой нажить большие деньги. Так, между делом, без всякого усилия, понимаешь? Я бы тебя, конечно, сделал участником в половине прибыли.
— Прибыли? Ты из этого хочешь извлечь доход?
Жак рассмеялся.
— Я современный человек, — сказал он строго, с несколько комичной серьезностью. — Дело без прибыли? Усилие без результата? Что ж это было бы? Откровенно говоря, я совсем не идеалист! Эй, Янко, не с луны ли ты свалился? — Жак рассмеялся весело и громко.
— Мы об этом подумаем, — поспешил заверить Янко. Он взглянул на часы. — Еще нет десяти. У нас куча времени. Единственное преимущество у нашего города в том, что здесь всегда много времени. А теперь Ксавер подаст нам кофе и ликеры.
IV
— А как Соня? Она здесь? — спросил вдруг Жак, устроившийся в углу красного плюшевого дивана.
Янко быстро взглянул на Жака и поставил на стол рюмку, которую только что взял. Вопрос смутил его. На губах у него появилась сконфуженная улыбка. Точно так же он улыбался, когда мальчиком его уличали в каком-нибудь нехорошем поступке. Он покраснел и встал, так велико было его волнение.
— Ты угадал мои мысли, Жак, — сказал он, всё еще смущенно улыбаясь, и начал расхаживать по комнате. — Я только что думал о Соне! Весь вечер я болтал всякий вздор, но думал всё время только о ней одной, поверь мне. Сто раз я хотел заговорить о ней, но никак не мог найти удобный момент. На что мне в конце концов эта девочка, эта Роза, с ее большими глазами? Она мне не нужна. Решительно не нужна. В сравнении с Соней… Нет, разве можно с ней кого-нибудь сравнивать! Мне даже трудно произнести их имена рядом друг с другом. — Его голос зазвучал мягче: он потерял свой обычный резкий, разухабистый тон.
Янко остановился подле Жака.
— Да, она здесь, Жак. Уже несколько недель, как она вернулась. — Он сдвинул на мгновение брови и снова зашагал по комнате. — Она стала серьезнее, еще серьезнее. И еще красивее.
Он помолчал, прошелся несколько раз взад и вперед, затем снова приблизился к Жаку.
— Да, еще красивее, — повторил он мечтательно. — Ты завтра ее увидишь. Она теперь в полном расцвете. Она… как бы сказать?.. Представь себе сказочно красивую белую розу, розу в самом полном, самом прекрасном ее цветении. Это она!
Жак улыбался в тени, и Янко увидел, как блеснули его белые зубы.
— Ты смеешься, Жак? — сказал он. — Ну ладно же. — Он рассмеялся своим прежним, коротким и вызывающим смешком и налил себе рюмку коньяку. — Ты увидишь ее, Жак. И я предсказываю тебе: ты влюбишься в нее так же горячо, как и я. Совершенно так же. Я тебя знаю.
Янко снова стал ходить по комнате. Он был очень задумчив. Соня сделалась, пожалуй, даже чересчур серьезной. Почему баронесса отдала ее в католический пансионат на юге Франции, заведение, где царил строго религиозный дух? Не лучше ли было бы для Сони, при ее склонности к мечтательности и прочей туманной дребедени, не лучше ли было бы, если бы мать послала ее в современный швейцарский пансион, где танцуют, занимаются спортом и веселятся? Но как она хороша! Боже мой, как она хороша!