брый и отзывчивый мужчина — на бумаге нашлось место для всех. Моя жизнь, моя память, моя семья — никому не позволю отнять их у меня.
Карандаши крошились, бумага мялась и укоризненно шелестела, когда я небрежно отбрасывала очередной рисунок, чтобы схватить новый чистый лист и начать покрывать его резкими штрихами. Не отрывая взгляда от бумаги, не обращая внимания на голод и усталость, рисовала и рисовала, словно одержимая.
Когда наконец пришла в себя, за окном уже сгустилась чернильная ночная тьма, а вокруг неровным веером лежали десятки изрисованных листов. Я дышала так, будто пробежала не одну милю, а пальцы красовались сломанными ногтями и свежими мозолями чуть ли не до крови.
Попыталась подняться и, охнув, согнулась обратно, будто древняя старуха. Руки и ноги слушались так плохо, что едва смогла добраться до кровати. Все тело кололо мелкими иголочками от долгого сидения в неудобной позе. И когда я успела включить свет?
В затылке вдруг резко заломило, заболело, в глазах заплясали темные мушки, а из носа потекла кровь.
— Черт, — выругалась я и поплелась в ванную, стараясь не залить собственные рисунки.
Холодная вода помогла остановить кровотечение и успокоить лихорадочно горящие щеки. Но тупая боль, поселившаяся где-то внутри головы, не собиралась никуда уходить. Поэтому я не стала ничего убирать или пытаться привести в порядок. Сил только и хватило на то, чтобы доползти обратно до кровати и, даже не раздеваясь, укрыться одеялом и провалиться в глубокий сон без сновидений.
ГЛАВА 14
Утром я резко проснулась и подскочила, как ошпаренная. Все та же комната, все те же серые стены, только теперь возле кровати неровным веером лежали мои рисунки и рассыпанные карандаши. Закрыла глаза, пытаясь представить какую-нибудь сцену из далекого прошлого. И воспоминания послушно возникли в голове. Я сделала это.
Именно сейчас очень остро ощутила, что это гиблое место начало влиять на меня с самого первого дня. Глушило эмоции, отбирало по капле силы. Ведь за все это время я вспомнила о родных от силы несколько раз и даже не слишком активно возмущалась, что не получается связаться с ними. А стоило сразу насторожится. Но я все списала на депрессию. И только теперь поняла, как сильно это отличалось от меня настоящей.
От облегчения хотелось плакать и смеяться, хотелось прокричать об этом на весь город. Но нельзя. Пока эта маленькая победа будет только моей.
— Теперь никто не сможет меня заколдовать, — шептала я злорадно, приклеивая альбомные листы к стене над кроватью кусочками бумажного скотча. — Теперь это мой личный Форт-Нокс.
Рисунки будто были живыми. Яркие, выразительные, теплые, причем в самом прямом смысле этого слова. Казалось, еще чуть-чуть, и изображенные на них люди улыбнутся, задвигаются, послышится чужой смех и непринужденная болтовня. Что это такое? Моя собственная магия? Созданные мной самой якоря, способные удержать свет, удержать помять и личность? Не поэтому ли я чувствую себя сейчас удивительно бодрой и мыслю очень ясно? И не поэтому ли колокольчики в вазе никак не завянут? Это ведь не может быть просто совпадением. Именно рисунок букета помог справиться с тем жутким ночным нашествием. Но как именно? Потому что я вложила в него положительные эмоции? Или часть собственной памяти? Или дело в человеке, который подарил букет? Раньше я никогда не замечала ничего подобного за своими картинами.
Все это обдумывала, пока в старом чайнике на кухне закипала вода. Мерное бульканье помогло успокоится и собраться с мыслями. Допустим, здесь, в Гленмаре, я обрела какую-то странную силу. Допустим, откуда она взялась, мне не очень интересно. Но вот могу ли я использовать это, чтобы побороть чары мистера Морта? Может ли мое влияние распространяться на других людей? Да, собственные воспоминания намертво въелись в бумагу. А если нарисовать картину другому человеку? Попросить описать самое счастливое, самое запоминающееся событие, попытаться схватить его чувства и перенести на альбомный лист. Но кого бы использовать в качестве подопытного?
Портрет Аннабель Морт получился совершенно обычным. Оно и понятно, в процессе творчества я не хотела ничего такого. Хотя, если вспомнить эмоции, с которыми его рисовала, я не удивилась бы, если бы нарисованная копия Аннабель вылезла из рамы и пошла душить свой оригинал.
Эрик? Нет, слишком рано. Что-то подсказывало, я должна знать наверняка, что этот способ сработает, и рисовать, полностью уверенной в своих силах, без каких-либо колебаний.
А вот Барбара Брук… Может, удастся найти в ней хотя бы отголосок настоящего прошлого? Может, процесс еще не стал необратимым. Решено, буду рисовать именно ее.
Быстро позавтракав, собрала альбом, карандаши и вышла из дома. Хотела уже почти бегом бросится на площадь, пока Августа не выползла из своего жилища, но, спускаясь с крыльца, вдруг заметила какое-то непривычно цветное пятно в зарослях белых асфоделусов у дорожки.
А там вырос цветок, которого в Гленмаре я раньше нигде не замечала. Вызывающе-яркий, удивительно красочный, он казался кровавой вспышкой посреди призрачно-бледных красок асфоделусов. Крупные зеленые листья, сочные и плотные, и высокий крепкий стебель, увенчанный пушистой красно-пурпурной метелкой. И откуда он здесь взялся?
Я прикоснулась пальцами к бархатистому соцветию. Красивый. Надо будет его тоже нарисовать.
— Это амарант, — послышался тихий голос моей маленькой соседки.
— Правда? — улыбнулась я, подняв голову. — Спасибо. Буду знать.
— Это хорошо, что он здесь вырос, — вздохнула Эмили. — Белых цветов стало слишком много.
— Да, ярких красок тут точно не хватает, — не могла я не согласиться.
— А ты так и не прочитала книгу, — укоризненно сказала девочка.
— Книгу? Какую книгу? — растерялась я, но Эмили вместо ответа развернулась и быстро ускользнула к себе домой.
— Ну ладно, — пожала я плечами и направилась к калитке, но вдруг увидела, как ко мне спешит Августа.
— Ах, Вивиан, — воскликнула она, даже не здороваясь. — Ты посмотри, какой ужас!
— Где? — напряглась я немного.
— Ну вот же он, — ее палец решительно указал в сторону выросшего амаранта, — его нужно обязательно вырвать.
— Вырвать? Почему?
— Ну как? — всплеснула женщина руками. — Это же сорняк, и таким как он не место здесь.
— Красивый цветок, — возразила я ей.
Что за странные претензии? Заросли перед домом никак не походили на шедевр садового дизайна, так что их не смог бы испортить даже куст крапивы. Но соседке амарант отчего-то очень не нравился.
— Вивиан, — стала злиться Августа, — лучше сделай то, что я говорю. Этот цветок все портит.
— Мне он нравится, — сказала я спокойно, — так что пусть остается.
— Вырви его немедленно, глупая девчонка, — завопила она истерично, — их не должно здесь быть. Это гадкие, гадкие цветы!
Ничего себе. Вот так любительница салфеточек и кексов превратилась в злобную фурию. И куда подевалась вся ее доброжелательность?
— Эй, спокойно, — примирительно подняла руки, ошарашенная таким выпадом. — Если заросли вдруг полезут в ваш сад, я обязательно с этим разберусь. Но пока не вижу ничего страшного здесь.
— Не хочешь? — злобно сощурилась Августа. — Ну ладно.
С этими словами она развернулась и гордо направилась к себе. А я стола и смотрела ей вслед. Странная какая-то. У нее, что аллергия на цветы? Хотя, если вспомнить ее прошлое…
Бросила взгляд на амарант и вздохнула. Да, если соседка решит от него избавиться своими силами, я ничего не смогу сделать. Не стеречь же сад круглосуточно. Ну и ладно, это всего лишь растение. Все равно надеюсь скоро отсюда убраться.
Барбара Брук снова была дома. Неужели мэр выдумал ей фальшивую жизнь, но не озаботился тем, чтобы устроить женщину на работу? Как-то халтурно получается.
— Мисс Вуд? Снова вы? — удивилась женщина.
— Барбара, я хочу нарисовать ваш портрет, — заявила я, решив не тянуть кота за хвост.
— Портрет? — растерялась она.
— Да. И совершенно бесплатно.
— Зачем же вам это?
— Просто мне захотелось, — невозмутимо пожала я плечами. — Я человек творческий, мне часто приходят в голову странные мысли. И вот вчера показалось, что вы чудесно будете смотреться на акварельном рисунке. Не волнуйтесь, я не отниму у вас много времени.
— Ну хорошо, — пробормотала Барбара, — если вам так хочется, мне будет приятно.
— Вот и славно, — удовлетворенно улыбнулась я и прошла в гостиную. — Тогда садитесь там, где вам будет удобнее всего.
Фон и свет для меня сейчас не имели никакого значения. То, что я собиралась делать, было больше похоже на сеанс психологической помощи. Барбара уселась в кресло напротив, а я достала карандаши и задумчиво прикрыла глаза. Как бы мне теперь достучатся до ее воспоминаний?
— Расслабьтесь, Барбара, — посоветовала я ей, — можете даже закрыть глаза.
— Закрыть глаза? — изумилась она.
— Да-да, — я задумчиво покусывала кончик карандаша, — это будет особенная картина.
Надо подтолкнуть ее как-то. Как бы начать вспоминать за нее, чтобы Барбара подхватила мою мысль и неосознанно вытянула на свет то, что прячется под чужим внушением. Ее мужа или других близких людей, конечно, я не знаю. А вот город… Почему бы и нет?
Приняв решение, взяла зеленый и стала рисовать.
— Чем же она будет особенной? — спросила Барбара минут через пятнадцать уютного молчания.
— Вы ведь всю жизнь прожили в Гленмаре, — вкрадчиво начала я. — Все здесь привычно и понятно. А я хочу нарисовать вас в месте, где вы никогда не были.
— Где же? — спросила она, не открывая глаз.
— Вы знаете, что в Британии есть такой город — Манчестер?
— Конечно знаю, — сонно пробормотала Барбара.
— На севере Манчестера есть очень красивый парк. Парк Хитон. Огромное зеленое пространство со множеством дорожек и уютных уголков. Там очень хорошо гулять в солнечный летний день.
— Да, — тихо выдохнула женщина.