– Кто вы на самом деле и чего от меня хотите?
– Повторяю: я тот, кто добавил в вашу маленькую забаву толику крайне необходимого равновесия.
Шантерель вскинула руку, словно хотела дать мне пощечину. Эта женщина или очень смела, или очень глупа, учитывая расстояние от моего пистолета до ее очаровательной головки и готовность в любой момент спустить курок, которую я не скрывал. Но она всего лишь коснулась ранки, откуда Доминика извлекла имплантат.
– Его здесь нет, – произнесла Шантерель. – А может, и не было.
– Значит, Уэверли солгал и мне. – Я искал у нее на лице признаки волнения, но, похоже, она ожидала услышать нечто подобное. – Он и не думал вживлять устройство.
– Тогда кого же мы преследовали?
– Откуда мне знать? Может, вам не нужны имплантаты, чтобы выслеживать добычу? Или это очередное усовершенствование, о котором мне ничего не известно?
В этот момент фуникулер сделал очередной головокружительный прыжок с троса на трос – похоже, слишком далеко расположенный, чтобы ощущения пассажиров в процессе скачка можно было назвать комфортными. Впрочем, Шантерель даже не моргнула.
– Не возражаете, если я… позабочусь о своих друзьях?
– Как вам будет угодно.
Ни секунды за все время нашего знакомства она не выглядела такой взволнованной, как в ходе этого разговора на борту вагона канатной дороги. По ее словам, они с друзьями отправились в Мульчу, чтобы сделать снимки «Игры», но на них напала шайка агрессивно настроенных свиней. В ее голосе было столько твердости, что я едва не поверил.
– Не надо бояться, – сказал я, хотя это вряд ли прозвучало столь же убедительно. – Мне нужна лишь информация самого общего характера, так что с вас нисколько не убудет. А потом вы отвезете меня в Полог.
– Я вам не доверяю.
– Еще бы. На вашем месте я бы тоже не доверял. Но меня совершенно не интересуют ваши чувства. У меня в руке пистолет, и поэтому вы будете выполнять мои приказы. – Я облизнул губы, они совсем пересохли. – Другой вариант: украсить этот салон содержимым черепа. Надеюсь, это не самый трудный выбор на свете?
– Что вы хотите узнать?
– Расскажите об «Игре», Шантерель. Я впервые услышал о ней от Уэверли, и его слова походили на правду, но хотелось бы получить исчерпывающие сведения. Вы можете их предоставить?
Она могла. Похоже, пистолет у виска способен пробудить дар красноречия в ком угодно. Кроме того, ей явно нравилось слушать собственный голос. Честно говоря, я не мог упрекнуть ее за эту маленькую слабость. Голос у Шантерели действительно был очень приятным, особенно в сочетании со словами, которые она произносила.
Ее семья принадлежала к клану Саммартини, как я узнал позже, одному из самых могущественных кланов Бель-Эпок. Это означало, что родословная Шантерели уходит корнями к первопоселенцам-американо, то есть насчитывает не один век. Семьи, способные проследить свою генеалогию так далеко, пользовались королевским почетом, притом что особ королевской крови в безоблачные дни Прекрасной Эпохи просто не существовало.
Саммартини состояли в близком родстве с Силвестами – кланом, занимавшим первую строчку в табели о рангах. Я вспомнил рассказ Сибиллины о Кэлвине Силвесте. Этот человек воскресил забытые технологии нейросканирования, от которых в свое время отказались, – технологии, превращавшие живых людей в бессмертные компьютерные копии-симулякры, правда оригиналы при этом погибали.
Поначалу трансмигрантов этот факт не слишком беспокоил. Но когда копирование стало давать сбои, люди заволновались. Первыми трансмигрантами были семьдесят девять добровольцев – восемьдесят, если считать самого Кэлвина. Симулякры большинства из них утратили способность к воспроизводству задолго до того, как логические базы, на которых они создавались, поразила чума. В память о погибших посреди Города Бездны был возведен Монумент Восьмидесяти – огромный мрачный склеп, где оставшиеся во плоти родственники усопших могли ухаживать за их гробами. Когда разразилась эпидемия, Монумент решили пощадить.
В числе восьмидесяти было несколько членов семьи Саммартини.
– Нам повезло, – сообщила Шантерель. – Сканы Саммартини оказались среди пяти процентов уцелевших, а поскольку мои бабушка и дедушка уже имели детей, наша линия сохранилась.
Голова у меня пошла кругом. Значит, у Шантерели два типа родственников: одни воспроизводятся в виде бесконечных копий-симулякров, а другие… размножаются естественным способом. И то и другое Шантерель Саммартини воспринимала как само собой разумеющееся. Эти компьютерные копии действительно были для нее чем-то вроде родни, проживающей на удаленном анклаве в другой части системы.
– Поскольку все прошло нормально, – продолжала она, – наша семья финансировала дальнейшие исследования, которые прекратились после гибели Кэлвина. Как я уже говорила, мы всегда состояли в близких отношениях с кланом Силвест. У нас есть доступ к большей части информации, накопленной их лабораториями. Поэтому мы очень быстро добились успехов. Теперь нам известны способы сканирования без смертельного исхода… Но зачем вам это? – В ее голосе появилось раздражение. – Вы же не из Мульчи, а из Полога. Значит, я не сообщу ничего нового.
– Почему вы решили, что я не из Мульчи?
– Вы умны, – по крайней мере, вас не назовешь непроходимым идиотом. Между прочим, это не комплимент, а констатация факта.
Очевидно, ей даже в голову не пришло, что я могу быть родом из другой системы. Это полностью противоречило ее представлениям о мире.
– Отчего бы вам не развлечь меня? Вы подвергались сканированию, Шантерель?
Она посмотрела на меня как на сумасшедшего:
– Разумеется.
– Как у вас называются такие интерактивные сканы?
– Симулякрами альфа-уровня.
– Значит, сейчас где-то по Городу разгуливает ваша копия?
– Она на орбите, тупица. Технология сканирования никогда не пережила бы эпидемию, если бы не карантин.
– Ах, ну да. И правда, тупицей надо быть, чтобы не догадаться.
Она сделала вид, что не услышала.
– Шесть или семь раз в году я поднимаюсь в «Убежище» отдохнуть и развеяться. «Убежище» – это анклав над Ржавым Поясом. Туда никогда не попадали споры чумы. Там меня сканируют, и действующая копия вбирает в себя последние два-три месяца моей жизни. Я уже не думаю о ней как о моей копии, скорее как о старшей сестре, более умной и осведомленной обо всем, что со мной когда-либо случалось, – словно она всю жизнь была рядом.
– Представляю, насколько обнадеживает такая мысль: когда приходит срок, ты вовсе не умираешь, а просто расстаешься с одним из вариантов существования. Впрочем, как я понимаю, никто из вас еще не умирал физически?
– До эпидемии так и было. Но не сейчас.
Я вспомнил о том, что говорила мне Зебра.
– А вы, Шантерель? Вы явно не герметик. Может, бессмертная, из тех, кому достались гены долголетия?
– Мне достались не самые худшие гены, если вас это интересует.
– Но и не самые лучшие, – поправил я. – Следовательно, вам по-прежнему необходимо, чтобы крошечные машинки уничтожали в теле ненужные клетки и помогали расти нужным. Я правильно понял? Кажется, для этого не надо быть гением дедукции. Кстати, о машинах… Что с ними случилось после эпидемии?
Я посмотрел вниз. Фуникулер только что совершил прыжок над подвесной железной дорогой. По ней скользил сквозь ночь одинокий паровоз-«зефир» с четырехсторонней симметрией, везя цепочку вагонов в какой-то отдаленный район.
– Вы не заставили их самоуничтожиться прежде, чем до них добрались споры чумы? Пожалуй, люди вашего типа должны были так поступить.
– А вам-то какое дело?
– Просто интересуюсь, не пользуетесь ли вы «топливом грез»?
Шантерель не ответила.
– Я родилась в две тысячи триста тридцать девятом. Мне сто семьдесят восемь стандартных лет. Я видела чудеса, недоступные вашему воображению, ужасы, которые свели бы вас с ума. Я чувствовала себя богиней, играющей в некую игру, изучала параметры этой игры и даже выходила за ее рамки, словно ребенок, которому подсунули слишком простенькую головоломку. Этот Город менялся у меня на глазах тысячи раз. Сначала он становился все прекраснее, потом превращался в нечто отвратительное, мрачное, ядовитое. Я буду здесь, когда он вновь найдет способ вернуться к свету, случись это через сотню или тысячу лет. Может, вы думаете, что я должна с легкостью отказаться от бессмертия? Или запереться в дурацком металлическом ящике и трястись от страха? – Ее глаза с вертикальными зрачками в прорезях кошачьей маски экстатически блестели. – Ни за что! Я уже пригубила огненную чашу, и моя жажда неутолима. Вы хоть представляете, каково это – незащищенной прогуливаться по Мульче, где все совершенно чужое, и знать, что внутри тебя все еще находятся механизмы? От этого испытываешь какой-то первобытный восторг – все равно что плясать на углях или плавать с акулами.
– В «Игре» вы тоже участвуете ради первобытного восторга?
– А сами как думаете?
– Думаю, спасаетесь от скуки. Я прав? Мне сказал об этом Уэверли. К началу эпидемии вы испробовали все способы развлечений, разрешенные обществом. Все, что можно было инсценировать и симулировать; все, что вызывало острые ощущения или бросало вызов интеллекту. – Говоря, я смотрел ей прямо в глаза. – Похоже, этого оказалось недостаточно. Вы никогда не пытались устроить проверку своему бессмертию, никогда не ставили его под удар. Могли бы отправиться за пределы своей системы – там можно пережить настоящие приключения и даже прославиться. Но это означает отказ от поддержки друзей, от культурной среды, в которой вы выросли.
– Дело не только в этом, – возразила Шантерель. Стоило услышать нечто по ее мнению ошибочное, и она сразу становилась разговорчивее. – Некоторые из нас действительно покинули систему. Но они знали, от чего отказывались. Они больше не могли пройти сканирование, чтобы обновить свои копии. Через какое-то время различие между сканом и оригиналом становилось настолько сильным, что наступало отторжение.