Они уходили в сельву на долгие месяцы, порой годы. Город Сан-Паулу стал базой большинства известных бандейр.
…Однако Антонио де Кампус и Бартоломео де Секейра не намеревались оставлять привычного дела. Они заново отстроили Сан-Доминго и сменили политику. Они вышли на Риккардо Мендосу и предложили ему верное дело: он поставляет им гуарани, они платят ему приличное вознаграждение. Затем главари бандейрантов перепродавали рабов втридорога владельцам фазенд[85] в Бразилии.
За последнюю партию рабов Риккардо получил от бандейрантов две тысячи португальских эскудо, что само по себе в Португалии или Испании считалось небольшим состоянием. Он вернулся в Энкарнасьон в отличном расположении духа, пересчитал свои накопления: получилось почти двадцать тысяч золотых португальских реалов (сумма отнюдь не малая!), пятнадцать тысяч португальских эскудо, и десять тысяч – динейро[86].
Однако настроение Мендосы было омрачено предстоящей поездкой Алонзо дель Гарсии в Асунсьон, ибо его люди готовили корабль к отплытию. Один из моряков проговорился, что хозяин намерен выдать дочь замуж.
Красная пелена застелила глаза Риккардо, кровь «ударила» в голову. Он тотчас переоделся и верхом на лошади помчался в El Paraiso.
Глава 8
Мендоса примчался в асьеду на взмыленном коне, когда день уже клонился к вечеру. Алонзо и его дочь ужинали…
Мажордом доложил хозяину о прибытии коменданта крепости. Тот удивился:
– Так поздно?! Неужели что-то случилось…
Джованна, сидевшая за столом, с аппетитом расправлявшаяся со сладким десертом – смесью кукурузы, молока и патоки – невозмутимо заметила:
– Дорогой отец, неужели с Риккардо Мендоса может хоть что-то случиться?.. Никогда не поверю…
Алонзо усмехнулся.
– Если бы ты не была моей дочерью, то я невольно подумал бы…
– Что?! – перебила его Джованна. – Я влюблена в Мендосу?
– Вот именно, – подтвердил Алонзо и сожалением вздохнул. – Я чувствую, что ужин безвозвратно испорчен. Не хватало ещё проблем перед отъездом… – недовольно проворчал он, не спеша принимать припозднившегося визитёра. – Ужинай без меня, я приму Мендосу в кабинете.
Он сделал повелительный жест своему мажордому и тот поспешил прочь, дабы известить визитёра, что его всё-таки примут.
Риккардо не удалось хоть краем глаза увидеть юную прелестницу, лишившую его покоя и фактически рассудка. Ибо в былые времена Мендоса отличался изрядным хладнокровием. Его проводили в кабинет дель Гарсии. Хозяин встретил нежданного гостя, сидя в просторном кожаном кресле с бокалом вина в руке.
– Простите меня, дон Гарсия, за столь поздний визит, – как можно спокойнее произнёс Мендоса.
Алонзо сделал приглашающий жест, указав на соседнее кресло. Риккардо почтительно поклонился, поспешив расположиться в нём.
– Признаться, amigo[87], я удивлён… – произнёс Алонзо, сдерживая недовольство.
Из-за роскошной портьеры появился слуга-креол, державший серебряный поднос с двумя бокалами, наполненными испанским вином.
– Угощайтесь… – предложил Алонзо.
– Благодарю… – Риккардо принял услужливо поданный бокал и залпом осушил его.
– О-о-о! – воскликнул хозяин. – Да вы, amigo, явно взволнованы!
– Вы на редкость внимательны, дон Гарсия… Я не просто взволнован, я взбешён! – признался гость, не в силах сдерживать свой гнев и обиду.
– Что же тому виной? – невозмутимо поинтересовался энкомендеро и пригубил вино.
– Ваш отъезд в Асунсьон…
Алонзо округлил глаза.
– Почему же?
Мендоса глубоко вздохнул и, собравшись с силами, признался:
– Я знаю, что вы намерены устроить судьбу Джованны…
Глаза Алонзо округлились ещё больше.
– Намерен! А почему это тебя так интересует?! Ты переходишь границы дозволенного! – грубо заметил он.
– Разумеется… Простите меня, дон Гарсия… Я позволил себе лишнего…
Хозяин милостиво кивнул гостю.
– Так и быть объяснись… – снизошёл он.
Мендоса поднялся с кресла и произнёс:
– Я люблю вашу дочь… и прошу её руки…
Дон Гарсия воззрился на гостя немигающим взором. Прошло несколько минут…
Наконец он возопил:
– Мендоса, ты любишь мою дочь?! Её невозможно не любить! Она красавица! Но как ты посмел просить её руки?
В ярости он отбросил бокал, тот упал и разбился. Остатки вина залили прекрасный ковёр…
– Да, я дерзок! Но я не могу смириться с тем, что Джованна будет принадлежать другому!
– Ты лишился рассудка, Мендоса! – Алонзо, дрожа от гнева, поднялся с кресла. – Ты – нищий идальго! Комендант крепости! Торговец рабами!
Мендоса замер. Он и подумать не мог, что дону Гарсии известно о его незаконном промысле.
– Я знаю про тебя всё, щенок! – возопил Алонзо, забыв все приличия. – Ты снюхался с португальцами! Да одно моё слово и ты окажешься на виселице! Эмиссар сам накинет её на твою шею!
Но природное хладнокровие взяло верх, Риккардо ледяным тоном произнёс:
– Не вы ли покупали у меня рабов, дон Алонзо? Неужели забыли? Так, что мы связаны с вами одной ниточкой. Если эмиссар узнает о моих незаконных действиях, то недруги и завистники насладятся вашим падением!
– Ты смеешь угрожать мне, щенок! – ярился дон Гарсия.
– Отнюдь! Я пришёл сюда не угрожать, а просить руки Джованны.
– Что ты можешь ей предложить? Жизнь в захудалой крепости?
– Я могу построить дом в Асунсьоне… И достойно содержать жену.
– На какие доходы? – не унимался дон Гарсия. – Полученные от торговли рабами? Нечего сказать, достойное занятие для идальго. К тому же мне стало известно, что ты не можешь вернуться в Испанию…
Мендоса почувствовал, что его сердце сковал холод: Дон Гарсия всё знал. Джованна потеряна для него навсегда…
– Прочь отсюда! Иначе я позову своих телохранителей.
Портьера слегка колыхнулась, из-за неё появились три здоровенных креола, в их силе Мендоса не сомневался.
Ему ничего не оставалось делать, как откланяться и навсегда покинуть асьенду. Скажи он ещё хоть слово, креолы бы расправились с ним, а затем бросили в сельве, обвинив в убийстве индейцев.
Риккардо мчался, пришпоривая коня, не разбирая дороги. Время приближалось к полуночи…
Из сельвы доносились леденящие душу звуки, издаваемые ночными животными, в частности ночными обезьянами. Создавалось впечатление, что сельва переполнена совами[88]. Но Мендоса за годы пребывания в Парагвае давно свыкся с ними и не обращал ни малейшего внимания.
Наконец, он натянул поводья, резко остановив коня.
– Я ненавижу тебя Гарсия! Ненавижу! Будь ты проклят! – возопил он.
Риккардо тяжело дышал, сердце его учащённо билось. Немного успокоившись, он слегка пришпорил коня и тот неспешно тронулся с места.
До Энкарнасьона у него было достаточно времени, дабы обдумать свои последующие действия.
– Открыто выступать против Гарсии – чистое безумие… – размышлял он вслух. – Его ублюдки прикончат меня из-за угла… И Джованна достанется какому-нибудь худосочному родовитому гранду… Надо действовать хитростью… А для этого усыпить бдительность дель Гарсии. Этим я и займусь завтра…
На следующий день, едва колокола местной церкви отзвонили терцию, Риккардо сел за написание письма, адресованного дону Алонзо. Комендант был на редкость красноречив: он долго и витиевато распинался в своём совершенном почтении и уважении к энкомендеро, заверял его в своей безграничной преданности, искренне сожалел о своей вчерашней дерзости и молил простить его. Наконец, он закончил сию эпистолию, ещё раз пробежался по ней глазами, оставшись вполне довольным своим экспромтом. Он свернул письмо и запечатал сургучовой печатью.
Однако к письму, дабы раскаяние выглядело более правдоподобно, он присовокупил подарок – тушу оленя, подстреленного намедни охотниками.
Дон Алонзо, получив сие послание, поначалу и читать его не хотел. А тушу оленя распорядился отдать своим работникам. Однако любопытство взяло верх, и он всё же распечатал письмо Риккардо. Его содержание «пролило бальзам» на задетое самолюбие дель Гарсии и он почти простил дерзкого идальго. Что поделать: любовь травами не лечится[89]. Да и Джованна настолько хороша, что любой мужчина может потерять рассудок от любви к ней. Словом, Риккардо Мендоса был прощён…
Тем временем Мендоса отправился в арсенал и, разглядывая устаревшие аркебузы[90], подумал, что in hostem omnia licita[91]. Ибо в его голове созрел план, как заполучить прекрасную Джованну и наказать её несговорчивого отца.
Он выбрал десяток аркебуз, в которых пороховой заряд поджигался помощью фитильного замка, ими не пользовались последние лет десять, ибо из Испании были присланы ружья с колесцовыми замками.
Сам же Мендоса предпочитал (помимо эспады) пользоваться новейшим изобретением оружейного дела – пистолетом типа Puffer[92], сравнительно небольшие размеры, которого позволяли носить его незаметно под колетом или жилетом-корпесуэло[93].
Также Риккардо намеревался прихватить из арсенала бочонок пороха. Всё это он приказал своим сподручным загрузить в повозку и тщательно укрыть пустыми мешками. Затем он сел верхом и покинул крепость в сопровождении трёх matones, один из которых правил повозкой.
Мендоса направился к Тимауке, кацику[94] здешнего племени, не присоединившегося ни к одному из христианских миссий. Он знал о том, что Джованна была рождена от женщины-гуарани, дочери вождя этого племени и тот никогда не одобрял выбора дочери и считал, что бог Тупи покарал её за вероотступничество. Именно поэтому она умерла столь молодой.