– Как молоды мы были, Как молоды мы были, Как искренне любили, Как верили в себя! – мысленно пропела Матильда и настроение резко испортилось. Она вдруг с грустью подумала, что никого она в своей жизни искренне так и не полюбила. Ни- ко –го из всех свои многочисленных сексуальных партнёров. Про единственного мужа, за которого вышла «по залёту», но с маленькой пикантной подробностью, что и он и она прекрасно знали, что «залёт» к нему никакого отношения не имеет и это всего лишь сделка, и говорить нечего. Его она даже и не ублажила ни разу, он довольствовался не частым и необременительным для обоих «супружеским долгом». Матильда вспомнила брутального красавца прокурора, но и он на роль рокового возлюбленного явно не подходил. Слишком Кошелев влюблён в себя, чтобы полюбить кого-то ещё, а ей нужен был не просто сексуальный партнёр, этого добра хватало, а такой «декабрист» как у распроклятой Мирки. Это же как и чем надо было так увлечь мужика, что он бросил молодую жену, уболтав её на развод без скандала, и рванул в Сибирь из тёплой Украины вслед за сорвавшейся в конце декабря любимой женщиной, затащив её в ЗАГС буквально накануне отъезда. Все эти подробности поведала его тёща, сама обалдевшая от неожиданного приезда дочери с новым мужем. Миркина мать как заполошная прибежала к ней прямо в контору с просьбой помочь в оформлении пропуска новому родственнику в закрытый Холмск-5. Матильда помогла потому что её разбирало любопытство, что за мужичка тащит с собой тридцатипятилетняя побитая жизнью женщина, четырнадцать лет даже не искавшая себе мужа, чем расстраивала родителей. Воображение услужливо ей нарисовало неказистого лысоватого мужичка в очёчках и мятом костюме инженера. Но когда Матильда увидела Мирку с её супругом в общем зале на новогоднем вечере в самом востребованном ресторане города, отличное настроение, подогретое рюмочкой любимого рома, улетучилось в миг. Статная молодая женщина в удивительной красоты дорогущем платье насыщенного фиолетового цвета, на высоченных каблуках шикарных туфелек «золушкиного» размера, так же фиолетовых, и с такими же стразами, что и в отделке платья, без очков, но с красивой причёской, прикрывающей один глаз, опиралась на руку стройного черноволосого красавчика с глазами – маслинами, светившимися обожанием, которые он просто не сводил с Мирки, Матильда испытала шок. Она медленно добрела до туалетной комнаты и вернулась в банкетный зал, где праздновали Новый год бонзы города, в пресквернейшем настроении. Её давила не просто жаба, а жабища слоновьих размеров. Едва дождавшись боя курантов и момента, когда компания разобьётся по интересам, Матильда тихонечко выскользнула в кабинет директрисы ресторана, и вызванный дежурный из административного гаража увёз её окружными путями домой, потому что площадь и центральный проспект города заполнили горожане, празднующие приход нового 1994 года.
Швырнув в угол прихожей изящную театральную сумочку и шубу, Матильда прямо в сапогах прошла на кухню и, достав из бара бутылку кубинского рома, налила себе полный стакан, без раздумий опрокинув в себя обжигающую жидкость. Тяжело опустившись на стул, она стащила с ног сапоги и вспомнила, что в кабинете директрисы или в машине оставила пакет с туфлями и подарками, но даже это её так не расстроило, как миркин молодой муж. Перед глазами стояла рыжеволосая бестия в фиолетовом наряде и ласкающий её взглядом бархатных глаз красавец в чёрном, которому эта зараза на высоченных каблучищах и со взбитой начёсом шевелюрой едва доставала до подбородка. Вот тебе и маленький, толстенький, лысенький и, непременно, старенький, как рисовало Матильде её воображение то, что могла подцепить на Украине Мирка. В ту Новогоднюю ночь Матильда нажралась в хлам и уснула прямо в кресле перед телевизором. Под утро её замутило, и до прихода Маняши она просидела на полу ванной, повиснув на унитазе. С желчью вышло немного жабьей зависти и, отпоенная заботливой Маняшей, заварившей её чудодейственные травки, Матильда, наконец заснула почти здоровым сном и проспала до следующего утра. Если бы она знала, что Мирка, ударившая её под дых своим видом и новым мужем, нокаутирует её ещё и в суде, Матильда костьми бы легла, что бы эта парочка никогда не появилась в Холмске-5.
Таборная вынырнула из горестных воспоминаний, сложила полученные пачки стодолларовых бумажек в сейф и открыла кабинет, пора было приступить к отработке. Участь пацана, оказавшегося просто не в том месте и не в то время была решена ещё в кабинете прокурора и предстояло, особо не напрягаясь, исполнить уже срежиссированный в её голове спектакль под громким названием «российское правосудие» и именем Российской Федерации отправить на уже оговорённые с Кошелевым 15 лет невиновного, что бы его сынок-ублюдок и садист, спокойно укатил в Англию и продолжил наслаждаться жизнью родившегося с золотой ложкой во рту счастливчика, а его папаша так же спокойно взгромоздился в кресло областного прокурора. Матильде платили так щедро именно за такой исход дела, и она никого не разочарует.
Следователь, эксперты, свидетели, как гайцы, так и соседи из подъезда, где для развлечений сыночка его властный и любящий папаша снял квартирку, исполнили свои партии как в сыгранном профессиональном оркестре. Гособвинитель был убедителен и суров, судья и тщательно подобранные присяжные внимательны, вдумчивы и справедливы, а сама Матильда, руководившая этим действом, ещё и внимательно следила, как Толик, нанятый отцом подсудимого, изящно топил пацана по-чёрному. Её же подзащитный проходил свидетелем по делу и в процессе не участвовал, т.к. проходил лечение после полученной психической травмы от сотворённого его личным водителем, и его показания, написанные им под диктовку Матильды, с согласия всех сторон судебного процесса были оглашены, став одним из самых весомых доказательств вины подсудимого.
Исповедь Матильды странному мужику с тяжёлым и пронзительным взглядом сопровождалась накатывающимися и отступающими болевыми ощущениями в всём теле, изматывающими и заставлявшими корчиться от боли на не струганной лавке или биться затылком о каменную стену сзади, орать или стонать, потому что терпеть было просто невозможно. Когда боль отступала, и Матильда снова обретала зрение, она каждый раз, как бабочка на булавку, будто нанизывалась на острый взгляд страшного мужика и ,обводя помутневшим от боли взором подсвеченные лампой пространство пыточной, раз за разом не находила спасения и , помимо своей воли, продолжала вспоминать подробности своей жизни, ранее казавшейся ей успешной и правильной, но за которую она теперь терпела эти муки. После очередной болевой волны, в которой она захлебнулась собственным криком, Матильда вдруг ясно уловила закономерность, что боль накрывает её, когда она вспоминает реакцию конкретного человека, которому её слова или действия наносили тот или иной удар. Она теперь чувствовала то, что чувствовали они, но с многократным усилением и это показалось ей несправедливым. Матильда собралась с силами и уставилась в глаза мужику с немым вопросом, почему она испытывает многократно усиленную боль, на что мужик, на лице которого не дрогнул ни один мускул, ответил равнодушно, что таково избранное наказание. Матильда мысленно взвыла от безысходности, поняв, что обжалованию вынесенный ей приговор не подлежит и… проснулась.
Безумным от ещё весьма ощутимых отголосков испытанной боли во всём теле взглядом Матильда шарила по лепнине на потолке её спальни и попыталась разжать сведённые судорогой пальцы, скомкавшие одеяло. За окном было уже светло и пробившееся сквозь тяжёлые портьеры октябрьское солнышко ещё тёплыми лучиками пыталось дотянуться до потного лба Матильды, но она только досадливо поморщилась и отвернулась. Настроение было просто отвратительное и слабость во всём теле после отпустившей боли улучшить его явно не могла. Матильда попыталась встать с кровати и, когда с третьей попытки ей это удалось, она на подгибающихся от слабости ногах поплелась в совмещённый санузел. Через полчаса вялых попыток привести себя в приличный вид, Матильда смирилась с их тщетностью и, зло глянув в роскошное зеркало, отразившее с беспощадной прямотой скрюченное убожество с синюшным лицом и трясущимися конечностями, поплелась на кухню, держась за стены коридора. Следовало позвонить Маняше и вызвать помощницу по хозяйству и кухарку, но и на кухне Матильда не нашла сотового телефона. Пришлось ползти сначала в зал, искать портфель, потом в гардеробную и шарить в карманах пальто. Сотовый как провалился в преисподнюю. Матильда поймала себя на последней мысли и ночной кошмар снова накрыл леденящим ужасом. Это надо такому присниться, что до сих пор она ощущает себя выжатым до корки лимоном.
Услышав где-то у входной двери мелодию сотового аппарата, Матильда облегчённо выдохнула и потащилась в прихожую. Сотовый валялся в левом сапожке, что удивило несказанно. Матильда прекрасно помнила, что на юбилее мэра лишь пригубила бокал с шампанским и довольно быстро удалилась с помпезного праздника. Суета подобных мероприятий давно напрягала и, отбыв положенное время, Матильда всегда удалялась по-английски, к чему все давно привыкли, понимающе кивая ей в след, возраст, мол, даёт о себе знать. Эти понимающие взгляды бесили её неимоверно и утешало только то обстоятельство, что уже многие её одногодки, да и значительно моложе знакомые и коллеги давно расквартировались на холмском городском кладбище, а она вон всё ещё щеголяет в своих дорогущих нарядах и украшениях, меняет по настроению шубки и живёт в своё удовольствие в меру сил и здоровья.
Звонила председатель Московской коллегии адвокатов, в которой, со времени присвоения ей звания «Заслуженный юрист России», числилась Таборная, что бы справиться о делах, здоровье и пригласить на торжественное заседание к дню юриста, которое почтит своим вниманием и выступлением сам Владимир Владимирович. От таких приглашений отказываться не принято и, прикинув, что до 3 декабря она успеет, если потребуется, поправить здоровье в санатории или в клинике, Матильда ответила заверением непременно прибыть в белокаменную насколько смогла бодрым и даже весёлым голосом. Председатель коллегии попрощалась, и Матильда, наконец, набрала номер Маняши, которая принеслась буквально через двадцать минут, бросив вс