То ли сработали вылизывания и заклинания, то ли десятая ринулась за новыми ощущениями, но плавка прошла совершенно штатно. Шихта расплавилась, шлак навелся и убрался, подсадки зашли как надо, все это по командам с удаленного диспетчерского пункта, хотя половина смены толпилась вокруг с баграми и толкателями. Чугун благополучно слился в ковш. А вот ковш подвел. Вернее, кран, который должен был увести ковш и опростать его в печь выдержки. Ковш, рассчитанный на транспортировку пятидесяти трех тонн раскаленного металла, дернулся и завис в паре метров от десятой печи. На команды диспетчерской и кранового пульта он не отзывался, с самурайским спокойствием готовясь к смерти или долгому покою, который единственному ковшу чугунолитейки обеспечило бы застывание десяти тонн чугуна.
Изматерившись, Кошара скомандовал сливать металл вручную – куда уж получится.
Получилось более-менее удачно: большая часть огневой лавы ухнула в приямок возле печи. Меньшая, взорвавшись искрами, растеклась по металлическому покрытию. Никого не обожгло, провода, трубы и гидравлика, проходившие чуть поодаль и защищенные асбестом, не пострадали, на отметку «ноль» металл не просочился.
В общем, эксперимент удался со всех сторон. Те, кто не уставал верить в десятую, мог сказать, что она-то отработала безукоризненно, остальные могли сколько угодно рассуждать про то, что невезучесть заразна даже для бездушных агрегатов.
Кран починили – сразу два предохранителя сгорели, оказывается, а никто и не удивился, – металл выдолбили из приямка и с пола, часть плит поменяли, огнеупоры обновили – и вчера повторили эксперимент.
– Так штатно же все прошло, – удивился Вазых.
– Ну как. Огнеупоры на двадцать процентов прогорели.
– Ну, – сказал Вазых, не понимая.
– За четыре часа, за одну плавку! – воскликнул Кошара как-то совсем по-киношному. – Это получается, комплекта на пять плавок хватает в лучшем случае, это по-хорошему одна смена всего.
– А на сколько хватать должно? И я не понял, что это у тебя за смены такие длинные, по двадцать часов, получается?
– Хватать должно на двадцать плавок минимум. По проекту комплект огнеупоров рассчитан на восемь плавок, каждая по восемьдесят минут, я про это сейчас говорю.
– О, – сказал Вазых с уважением.
– Ну это американские, конечно. Наши-то поменьше держатся, но наши и не сто тысяч долларов за комплект стоят.
– Сколько?! – спросил Вазых и ошалело посмотрел на Виталия. Тот, кажется, вообще не поверил. Молодой еще, на КамАЗе недавно. Не знает, что тут правдой может оказаться любая дичь.
– Я ж говорю, натурально печи долларами топили первые месяцы.
– Н-ну да, – согласился Вазых. – А ты мне это зачем рассказываешь? Мы с Виталием на обход, вообще-то, опаздываем уже.
Кошара заторопился.
– Короче, вот этот, – он показал за плечо, – Леонид Георгиевич, вы знакомы? Он, значит, предложил такую вещь: включать печь на полную мощность, до сорока пяти тысяч ампер, ну, двадцать четвертую ступень вместо двенадцатой.
– Так вообще же сгорит все на хрен.
– А вот и н-н-нет! – торжествующе пропели бакенбарды неожиданно высоким голосом. – К-к-как-к-к раз д-д-дело в-в том…
Кошара торопливо подхватил:
– Как раз наоборот: на малой мощности дуга бьет по стенкам печи и дает перегрев, а на высокой она сжимается и заглубляется в металл, а стенкам достается по минимуму. И огнеупоры сберегутся, и на нужные восемьдесят минут плавки выйдем, ну и вообще.
– Молодцы. А я при чем?
– Твоя подпись нужна, – сказал Кошара, кладя перед Вазыхом несколько листков. – По техрегламенту десятая работает на половинной мощности. В восьмидесятом утвержден, по согласованию с главным технологом и главным энергетиком. Чтобы отменить, нужны такие же подписи.
– Ну, такую же я тебе вряд ли… – проворчал Вазых, изучая распоряжение. – А сам-то что не подписал?
– А, точно, – сказал Кошара, торопливо достал ручку, подумал, водя рукой над бумагой, и размашисто расписался.
Бакенбарды протяжно выдохнули. Вазых покосился на них и спросил:
– А по инструкции, ну, «свинделловской», как положено гонять, на двенадцати или двадцати четырех?
Кошара махнул рукой:
– Да там эти инструкции – две синьки, пять пунктов. Но двадцать четыре, конечно. Про малые обороты там вообще не говорится.
Вазых взял у Кошары ручку, нагнулся над листочком, подумал, задрал голову и спросил:
– Слушай. А остальные печи как работают?
– Да на двадцати четырех, само собой.
– Так какого ж, извините?
– А я про что, – сказал Кошара.
– Дурдом, – констатировал Вазых и расписался.
Директор чугунолитейного выслушал Кошару молча и глядя преимущественно в подложенные ему бумажки. Лишь иногда коротко поглядывал на Кошару, старавшегося быть предельно кратким, и на бакенбарды. Потом уставился Вазыху в лоб и спросил, обрывая Кошару:
– Ты сухари любишь?
– В смысле? – неуверенно спросил Вазых, стараясь не ерзать и не коситься в поисках подсказок.
– В смысле, хлеб насушить, потом грызть – нравится такое?
– С детства, – признался Вазых.
– Это очень хорошо. Стало быть, вы, Леонид Георгиевич, купите хлеба, лучше черного, на рубль, а то и полтора, порежьте и сушите этим… х-храбрецам мешочек. Если печь сожгут, оба на Соловки пойдут, а вы им сухари высылать будете.
– Николай Ильич, – возмущенно начал Кошара, но директор махнул рукой, аккуратно развинтил свой «Паркер» и начертал, проговаривая вполголоса:
– Разрешить… Под ответственность… Главного технолога и главного энергетика.
Аккуратно завинтил «Паркер», махнул страницей, осушая чернила, будто платочком, сгреб остальные листки и протянул их Кошаре.
– Смотреть будете? – обрадованно спросил Кошара, почти выдирая листки из директорской руки.
– Соучастником меня хочешь? Спасибо. Ну пошли.
В приемной он мельком взглянул на дожидавшегося Виталия, кивнул торопливому вазыховскому: «Мой помощник» – и первым широко зашагал к литейному цеху. Кошара задержался в приемной, чтобы позвонить в цех и диспетчерскую, так что они встретили начальство полной боеготовностью. Десятую хитрый Кошара, похоже, велел подготовить и загрузить шихтой заранее. Хорошая это штука, уверенность в себе и в своей способности убеждать.
Вазых каждый день по несколько раз пробегал по литейному цеху, щурясь от слепящих всполохов в полутьме, уклоняясь от снопов искр и лютых литейщиков, приоткрывая рот от жары и рева. Но самое начало работы свежезагруженной дуговой печи он не видел, а главное, не слышал, давно. Поэтому от первых пронзительно, до омерзения и глухоты, звонких разрядов, напоминавших пушечную дуэль в гигантском казане, заметно вздрогнул и покосился по сторонам, не заметил ли кто. Никто вроде не заметил, люди привычные внимательно следили за печью, табло и литейщиками. Непривычным был только Виталий. Он то ли вздрогнул, то ли нет, но чуть сгорбился и прищурился. Вазых хотел сказать ему что-нибудь ободряющее, но сообразил, что печь все равно не перекричит.
Взрывы участились, стали глуше, задавили рокот осыпающейся шихты – и перешли в почти оглушительный, но не пугающий гул. Вазых поискал глазами Кошару, нашел и тут же потерял – тот нарезал полупетли вокруг печи, на миг замирал в странной позе, всматриваясь в гудящие щели и в цифры терминала, срывался куда-то в сторону – возможно, к диспетчерской, – чтобы через полминуты вернуться и начать новые вглядывания сквозь черный щиток в полыхание щелей, которое явно говорило ему куда больше, чем Вазыху. Заика в бакенбардах совершал похожие переходы чуть меньшей амплитуды. Остальные наблюдатели сохраняли спокойствие, а директор даже руки в карманах держал. Впрочем, кто его знает, что и насколько свирепо он там держит, подумал Вазых, который знал Ильича давненько.
На двадцатой минуте Вазых слегка заскучал и принялся осматривать куски своего хозяйства, находившиеся в шаговой доступности. Трансформаторы с компрессорами гудели в рабочем диапазоне, уровни не скакали. Он поймал Кошару и проорал ему в ухо:
– Все нормально?
Кошара ответил безумным взглядом и длинным малоцензурным междометием, из которого при желании можно было понять, что бакенбарды вроде бы не обмишулились. Ну дай-то бог, подумал Вазых, обратил на себя внимание Виталия и повел его, пока такое дело, знакомить с энергохозяйством литейного цеха. Виталий смотрел и слушал внимательно, вопросы задавал толковые и по существу, так что Вазых быстро увлекся и принялся в подробностях объяснять преимущества трансформатора, подающего энергию на печь, – естественно, на примере отдыхающей сегодня второй печи: объяснять что-то у работающей было нереально. Увлекся так, что в горле пересохло, – пришлось отойти к автомату и набуровить стакан газировки. Виталий отказался, хотя с непривычки взмок и вообще выглядел слегка растерянным. Он зачем-то взял щепоть соли из стоявшей рядом с автоматом разодранной пачки и задумчиво высыпал на язык. Тут из глубины цеха донесся механический рев – и тут же многоголосые радостные вопли.
– Спекли вроде, – сказал Вазых и побежал смотреть.
Раскаленный металл лился из печи в ковш, выстреливая искрами и дурящими волнами жара, от которого заворачивалась кожа и задница поджималась, как от древней жути. Только жути не было, все орали и сияли немногим тусклее лавы в ковше. Кошара налетел на Вазыха горячим пугалом и возбужденно заорал:
– Восемьдесят три минуты!
– А прогорело сильно? – заорал Вазых в ответ.
– Да хрен его, но по терминалу нормально все, не должно, значит! А как дуга заглубилась, ты видел? Видел?!
– Поздравляю!
Директор наконец вынул руки из карманов и неторопливо подошел к заике в бакенбардах, которого один из литейщиков только что грубовато отпихнул подальше от рабочей зоны. Директор тронул Леонида Георгиевича за плечо. Тот нетерпеливо передернулся, не собираясь отвлекаться от слежения за процессом. Директор тряхнул его посильнее, дождался, пока бакенбарды обернутся и всполошатся, сказал ему что-то, пожал руку и пошел к себе.