Ковш качнулся и, роняя полотнища длинных искр, похожие на камышовую шторку, поехал к печи выдержки.
– Виталий, пойдем и мы на нулевой все-таки, – сказал Вазых и обнаружил, что Виталия рядом нет.
Виталий опять стоял в темном коридорчике возле автомата с газировкой, наблюдая, будто театрал из ложи, за панорамой цеха, и накидывая на язык крупинки соли из щепоти.
4. Выход через переднюю дверь
Они обошли всю площадку – сперва обычным утренним маршрутом, потом с подробными вылазками к особо важным узлам и агрегатам энергосистемы. К обеду ноги гудели, голова тоже, но Вазых был доволен. Виталий внимательно слушал, задавал правильные вопросы про режимы эксплуатации, порядок отключений-подключений и ремонтопригодность – хоть и до странного куцыми формулировками. В столовую он идти отказался.
– Ты вообще жрешь когда-нибудь? – не выдержал Вазых.
Виталий серьезно объяснил, что еще как, просто сейчас не хочет, аппетита нет и вообще знобит его что-то – возможно, простыл.
В холодной машине-то сидеть, подумал Вазых и решительно сказал:
– Так. Пошли-ка греться.
Баню на литейке построили два года назад, в инициативном режиме, в нерабочее время и из сэкономленных материалов. Поэтому она была похожа не столько на место отдыха, сколько на дополнительный небольшой цех, занятый подготовкой и обогащением одного из ресурсов – литейщиков. Вазых ничего плохого в этом не видел: иначе зачем баня-то нужна? Снять нагар и шлаковую пыль, пожариться в сауне, вдарить туда-сюда в небольшом, но вполне настоящем прохладном бассейне, томно высосать пару пиалок чая, отфыркиваясь и сбрасывая со лба ладонью уже чистый невесомый пот. И можно дальше жить.
– Ванна и душ – это равномерное размазывание грязи по телу, – назидательно сообщил Вазых Виталию, который только после третьего захода в сауну наконец-то слегка обмяк лицом и осанкой. – Вот ты умеешь, ты молодец. Образования, конечно, не хватает, но главное ты, я смотрю, понимаешь. И здесь, и в цеху. Еще чайку? Нет? Смотри, он целебный, там mätrüşkä.
– Матрешка? – переспросил Виталий с недоумением. – Игрушка, в смысле?
Вазых хихикнул и объяснил:
– У нас так душица называется. Сам собирал, при простуде самое то. Нет пока? Ну ладно. В общем, образование – дело наживное, тем более ты ведь уже учишься, осталось… Что, не учишься?
Виталий неохотно пробормотал, что не успел пока.
– Тогда-то, документы завезти? – догадался Вазых, хотел сказать, что сам виноват, но сдержался. – Н-ну… Завезешь еще. Там с пониманием должны отнестись, если от Федорова звонили. Главное, чтобы сам учиться хотел.
– Да я вот не знаю, – сказал Виталий.
– Что не знаешь? Хочешь ли учиться? Ну а как без этого, Виталь. Как завещал великий Ленин, как говорится, ну и вот здесь конкретно – необходимо просто. У нас тут особое производство, мы, честно говоря, от всяких америк с япониями технологически отстаем лет на тридцать, а на КамАЗе – сильно меньше. По нашим меркам тут оборудование будущего, и обращаться с ним должны, по уму-то, люди будущего. Это все херня про то, что гуманитарии – люди будущего, понимаешь? Гуманитарии – они всегда одинаковые, это в лучшем случае. Какой-нибудь Аристотель или там Хайям – он ведь поумнее современного философа или поэта будет, который про «Я, ты, он, она» пишет, я так считаю. А инженер, энергетик или литейщик, любой вот отсюда, любого технического гения столетней давности за пояс заткнет. Потому что НТР. Ну и вообще, только производственники делают будущее, а остальные – надстройка. В техникуме учил такое?
– Да в школе еще, – сказал Виталий. – Хотя чего там НТР – кончилась она давно.
– В смысле?
– Ну в смысле – вот начало и середина века, да? Огромная же разница. Были кони – стали машины, авиация настоящая, автоматы, так дальше. А вот если посмотреть наше время и середину века – ну как бы нет особой разницы, не вижу я просто. Телевизоры – так они тогда были уже, холодильники тоже, ЭВМ даже. Вот.
– Ну ты сравнил. Ты первые телевизоры видел вообще? «КВН» с «Рубином» если сравнить – там же линза вот такенная, если хочешь знать…
– Ага, а тут нет линзы, и экран в два раза больше, и программа не одна, а две, а то и четыре. Самолет пятьдесят человек перевозил, а теперь сто. Здорово, конечно, но это революция, что ли? Я, Вазых Насихович, в институтах не учился, но нам и в школе рассказывали, что есть революция, а есть эволюция. Революция, я так понял, кончилась давно, лет тридцать назад. Теперь все потихонечку идет, как бы от неандертальца к человеку.
– Н-ну, может быть, – сказал Вазых неуверенно и тут же загорелся: – А если так, то тем более. Человек – это технарь как раз, остальные неандертальцы. Так что эволюционируй давай. Труд же сделал человека, поэтому руками надо уметь. Вот ты умеешь?
Виталий повел головой, глядя на Вазыха.
– Вот если трансформатор сломается, Alla saqlasın, ты сможешь… Ты чего? А, это «не дай бог» по-нашему, – так вот, если сгорит чего, сможешь починить?
– Если надо будет.
– Если надо будет – так вопрос не стоит. Надо, всегда. Трансформатор должен работать. Не работает он – встала печь, встал весь завод, а с ним все объединение. Это и головы всем с плеч, и, что важнее, страна остается без КамАЗов – стройки остаются, село, армия…
Вазых запнулся, вспомнив, что Виталий болезненно относится к любым упоминаниям армии. Однако Виталий не стал психовать и допытываться у собеседника, где он служил, в каком звании и сколько раз менял задний мост «КамАЗа-5320» под перекрестным душманским огнем. Он просто кивнул, глядя в сторону.
А какого черта, подумал Вазых.
– В общем, Виталь, давай начистоту. Я на тебя, как это говорится, виды имею. Мне нужен не помощник даже, а заместитель, правая рука, преемник. И это возможность сильно выше меня пойти. Может, даже за границу поедешь.
– Я уже ездил.
– А. Ну, это не считается.
– Только это и считается.
Вазых отхлебнул из пустой на самом деле пиалки, чтобы немножко подумать, но решил не отвлекаться:
– Мне, считай, под сорок, по камазовским меркам это – ну, вряд ли сильно выше пойду, в общем. А ты можешь. Тебе сколько, двадцать два?
– Двадцать три.
– А, ты же в техникуме еще… Большой уже, жениться пора. Но все равно – молодой, везде дорога, сам понимаешь. Тем более после армии, интернациональный долг – я начистоту сейчас, ладно? – общественную работу выполнял, с подростками работал, на производство сразу, потом без отрыва образование. И башка варит. Это вот такенные плюсы для любого листка учета кадров. Любых кадров, Виталь. Ты с такими данными можешь о-очень высоко пойти. Но надо стараться, конечно. Каждый день, изо всех сил. Я не знаю, что тебе Федоров говорил, наверное, то же самое… Нет?
Виталий пробормотал совсем неразборчиво, но Вазых все-таки разобрал «комитет комсомола, потом партком».
– А, – сказал он. – Ну да, тоже вариант. В общем, сам смотри. Белой шляпой махать интересней, конечно, но на самом деле там же только языками колты-колты, между нами говоря, санаторий для бездельников.
– Так они заслужили как бы.
– А ты заслужил? – спросил Вазых, сам смутился и поспешно добавил: – Тут-то живое дело, интересное, сам видел.
– Ну да, живое, раскаленное железо всю жизнь, потом умереть в сорок пять от инфаркта, – неожиданно четко ответил Виталий, глядя исподлобья.
Вазых мгновенно разозлился и так же мгновенно успокоился.
– Я-то лично, Alla birsä[2], умирать не собираюсь. Мне нельзя – у меня сын, работа, родня. И вообще, у меня предки, если на войне их не убивали, до девяноста только так. А мы тут, вообще-то, тыщу лет живем, если не дольше. Так что придется соответствовать. А вот на комсомольской или партийной работе скорее помрешь – или сопьешься.
– Не сопьюсь.
Опасная тема, понял Вазых и сказал:
– Вот и хорошо. В общем, тебе жить, как говорится. В любом случае отучиться надо будет, без высшего – сам понимаешь. И работать при этом, все шесть лет, если всерьез-то.
– Да я как бы понимаю, Вазых Насихович, – сказал Виталий. – Буду, всерьез.
– Вот и хорошо. Не проголодался еще? Вот ты йог. Ладно, пошли дальше хозяйство изучать.
Вазых заставил все-таки Виталия дойти до столовой и съесть сосиски с гречкой и горошком. А после обеда отправил разбираться с жалобой на компрессор пескообогатительной фабрики – и битый час то и дело отвлекался от текучки, с некоторым напряжением ожидая звонка.
Виталий не отзвонился, а пришел час спустя и сказал, что все сделано. Вазых кивнул, немедленно послал его в энергоремонтный цех сверять данные со вчерашними, а сам позвонил на фабрику. Там сообщили, что молодой человек приходил, молча выслушал жалобы, все сделал и ушел.
– Что сделал? – спросил Вазых с тревогой и из ответа не столько понял, сколько вычислил, что Виталий, как он ему и сказал мимоходом рано утром, проверил контакты, полез глубже и нашел межвитковое замыкание.
Надо похвалить парня, подумал Вазых, но замотался.
Виталий принес сверку вечером, а заодно сообщил, что машина ждет, «а я, если позволите, еще здесь останусь, документацию почитаю». Вазых посмотрел на него с недоумением и лишь тут сообразил, что сегодня Юра вышел с больничного и с утра поехал в автохозяйство забирать отремонтированную «пятерку». Так что теперь Вазых снова при штатном водителе, а Виталий – сугубо его помощник. Пеший, между прочим.
– Давай подвезу тебя, – предложил Вазых. – Мне все равно на стройку еще в сорок восьмой.
Вазых был комиссаром строительства детского садика. Комиссарство на КамАЗе существовало с самого начала: почти на каждого руководителя подразделения вешали ответственность за сдачу конкретного объекта, сперва на заводе, потом и в городе. И в рамках этой ответственности комиссар кувыркался как мог – спрашивали с него. Никого не волновало, что стройка проходит по чужому титулу и что комиссар не имеет права распоряжаться строителями, поэтому в отчаянных случаях срывает на стройку своих подчиненных, а материалы достает из собственных резервов. Фундамент садика в сорок восьмом, например, заливали энергетики и футеровщики ЧЛЗ бетоном, который Вазых выменял на два компрессора у директора по обеспечению кузнечного завода.