– Не лучшим? – спросил Виталик, криво ухмыляясь.
– Да нет, лучшим, самым сознательным и так далее. Но другим – не тем, кто обычно на таком работает. У наших подходы… Знаешь вон, как с формовкой было? Поставили линию, полный автомат, песня, а не работа, и вдруг раз, поломка – линия встала. Из цеха звонят ремонтникам, те прибегают, смотрят, что такое, – болтовое соединение полетело. Причем такое, на самом видном месте которое. Ну, ремонтники говорят – эх, буржуи-дебилы, мать вашу, под носом у себя не видите. Меняют болт, дел там на две минуты. Через неделю снова звонок: линия встала, тот же болт сломался. Они второй раз меняют, третий, а потом на хрен заваривают это соединение, наглухо, чтобы больше не ломалось. Понимаешь?
Виталик одобрительно кивнул и пробормотал:
– Ну слава богу.
– Ну слава, ага. Через неделю линия ломается так, что просто на хрен. К чертовой матери все цепи летят, толкатели и так далее. Надо полностью все разбирать, потом на карачках ползать и менять, потом собирать. Это три дня, Виталь. Три дня все ремонтники раком стоят, а формовочный цех курит, и три печи вместе с ними.
– Так этот болт специально, что ли, таким слабым делали? – догадался Виталик.
– Вот именно. Это буржуи предохранитель такой придумали, чтобы перегрузка сразу по нему била и чтобы потом за две минуты заменить. А наши этот предохранитель заварили. Потому что сознательные, понимаешь? Еще начальству радостно отчитались и премию, кажется, получили. А потом три дня раком.
– А чего эти козлы не объяснили-то, когда оборудование ставили?
– Кто, американцы, немцы? Ну, во-первых, у них не спрашивали – ты вон поговори, если хочешь и если нервы крепкие, с ребятами Кошары, они тебе много расскажут. Заказы давали одни люди, выполнение принимали другие, работают третьи. Заказывал кто? Москва, на уровне союзного министерства и под кураторством ЦК. В контракте указали сдачу под ключ и обучение скольки-то там спецов. Буржуи обучили – и привет. Технологи, конечно, какие-то инструкции из иноспецов выцарапали – ты не представляешь, какими трудами, сколько водки на это ушло, парни просто не щадя печени трудились. Но все равно – те, кто принимал и кто учился, они где сейчас? В Штаты съездили, чеки «Березки» заработали, «Волги» прикупили – и фьють, в Москву. А мы расхлебывай.
Виталик кивнул. Проклятия в адрес «заграничников» он, как и всякий камазовец, слышал неоднократно, разной степени интенсивности и презрительности. Но тема Виталика что-то заела, и он решил уточнить:
– Хорошо, у нас так. Но на ВАЗе, «Иже», АЗЛК ведь не так?
Вафин ехидно ухмыльнулся и спросил:
– Анекдот про японскую пилу и сибирских мужиков слышал?
Виталик кивнул. Вафин продолжил:
– А про сибирскую пилу и японских мужиков? Нет? Правильно. Потому что нет такого анекдота. Что-то не покупают они наши пилы. И ничего не покупают.
– Ну как ничего, вы же сами рассказывали про телевизор «Огонек».
Пару недель назад во время похожей беседы – в которой, правда, Виталик помалкивал куда старательней – Вафин рассказал удивительную историю про то, как японцы купили советский телевизор, на базе которого, возможно, и сделали всякие «Сони»-«Панасоники». Во всяком случае, так утверждали слухи. «Огоньки», по словам Вафина, пропали из магазинов мгновенно. Виталик рассказу не слишком поверил – особенно когда выяснил, что «Огонек» был черно-белым. Но спорить не стал, а сейчас вот аргумент пригодился.
Пригодился, да не сработал.
– Ну рассказывал. Даже если это правда, а не байка – допустим, – это было двадцать лет назад. С тех пор наши телевизоры сильно изменились? Ну, цветные, но ломаются же, как заразы, и без плоскогубцев канал не переключишь. А японские ты видел?
– В Москве, в «Березке» только.
– Ну и я тоже. Есть разница, да? И так по всем товарам народного потребления, по промпроизводству, ну и…
Вафин замолчал и махнул рукой. Потом все-таки добавил:
– У тебя вот джинсы американские, да, рублей сто пятьдесят, наверное?
– Итальянские, сто двадцать.
– Ну все равно. Считай, зарплата. Плюс кроссовки – если фирменные, еще столько же. Это ведь чемодан нашей одежды накупить можно. А все равно – каждый второй в джинсах и кроссовках, причем не только молодежь. Вот не понимаю я этого, честно. Мода модой, но жить-то на что остается? А еще телевизоры, магнитофоны нужны, кассеты опять же. И желательно сразу, класса с пятого.
Виталик не стал говорить, что у него в пятом классе было двое штанов – от школьной формы и от старой школьной формы, а ботинки он донашивал за какими-то троюродными братьями – тогда мать еще не впала в психозы и не поцапалась со всей родней, которая изредка подкидывала неликвиды из гардеробов. Джинсов в поселке не было ни у кого, «адидасы» первым заимел Костян Снегирев, специально ради этого записавшийся в легкоатлетическую секцию и три раза в неделю чапавший двенадцать километров туда-обратно до спортшколы. Правда, то были не кроссовки, а шиповки, и Костян здорово горевал, поняв, что изначально вдохновлявший его план спилить шипы и щегольнуть обновкой за пределами гравийной дорожки особых перспектив не имеет. Не стал Виталик рассказывать и о том, что купить «райфлы» с «адидасами» сразу после дембеля и именно так, одинаково модно одетыми, явиться в управление кадров КамАЗа, они со Славкой договорились, когда отмечали последний Славкин день рождения. Славки не стало, а договоренность осталась. Не выполнить ее было совсем западло. А раз купил – надо носить, тем более что на другую одежду денег долго не было. Ну и удобно оказалось, чего душой кривить.
Виталик сказал про другое:
– Артуру-то это все как бы не надо.
Вафин вздохнул:
– Это точно. На джинсы плевать, мать аж горюет – несовременный, немодный, девочки любить не будут. Как будто она меня за джинсы… Хотя я пижон был, воротник во, клеши во. А Артур наоборот. С садика на одежду плевать, лишь бы не колготки. А, просил, точно, но военное всякое, матроску там, ремень с якорем. Планшет еще офицерский выклянчил, два года с ним в школу таскался вместо ранца. А теперь вот ватник вдруг захотел, дурь какая-то. Кстати, дай-ка я его сразу приготовлю, а то забываю все время – брал, когда отопление отрубали. Больных радовать надо, это лучше витаминов помогает, говорят.
Вафин по пояс зарылся в самодельный шкафчик, заваленный мотками проводов разного сечения и запасными спецовками.
Виталик спросил:
– Он болеет, что ли?
Вафин вынырнул из шкафа с огромным, стянутым бечевой свертком и рассеянно сказал, пытаясь заглянуть в сердцевину:
– Ну да. Болеет он, Виталь. Простыл дико, чуть в больницу не упекли – и вообще…
Он замолчал, снова нырнул в шкаф и оттуда неразборчиво рассказал, что с Артура какая-то шпана сняла куртку, в кофте по морозу домой прибежал, свалился, мы ему, коли так, «аляску» подарили, не стали Нового года ждать, как собирались, а он ватник просит, дурачок, а вчера домой прихожу, он перед теликом сидит, не отрывается, будто наизусть запоминает, и плачет, а там просто кино какое-то американское, я испугался, говорю, что такое, сынок, плохо тебе, а он говорит, пап, это же «Ангар восемнадцать», его Серый посмотреть мечтал, а теперь я…
Виталик подождал немного, понял, что продолжения не будет, и неуверенно сказал:
– Привет передавайте и чтобы это, не болел больше.
– Ага, спасибо. А, вот он.
Вафин захлопнул фанерную дверцу, поморгал, встряхнул, критически всматриваясь, жеваный армейский ватник и пробормотал:
– Главное, человек болеет, в школу не ходит две, нет, три недели это уже получается, отстал от класса, наверное. И хоть бы кто из школы позвонил про состояние здоровья спросить, я уж не говорю – задание дать, может, подсказать чего, консультацию там, все такое. Какое там.
– Даже пацаны не звонили? – удивился Виталик.
– Звонили, приходили, и пацаны, и девочка даже какая-то. Но Артуру тогда совсем что-то… В общем, не смог он. Я про школу сейчас: они ж трубят на каждом углу, что дети им родные и так далее. А жена позвонила уточнить этот вопрос, ну, не выдержала, высказала им, а классная в ответ, ты представляешь, может, говорит, и хорошо, что сын ваш на домашнем режиме, пусть там и остается, добаливает, пока все не успокоится, мы бы с радостью всех старшеклассников на недельку-другую вот так по домам, а лучше под замок отправили, пока не уляжется все.
– Что?
– Ну вот милиционер этот, комендантский час и так далее.
– Ну да, – сказал Виталик, посмотрел на часы и заторопился. – Восьмой час уже, заболтался. Буду выдвигаться потихоньку.
Вафин невесело ухмыльнулся:
– Боишься, что за старшеклассника примут? Не бойся, ты солидней выглядишь.
– Стараюсь, – сказал Виталик, поднимаясь. – Хотя гадство, конечно: как с ментом что, так они на ушах, чешут всех и так далее. А пацана Альбертова, которого тот мент и убил, как будто не было. Это справедливо, да?
Вафин посмотрел на Виталика с явным удивлением, вздохнул, колеблясь, и все-таки сказал:
– Несправедливо, но логично, так скажем. Милиционер – он человек государственный, вот за него государство и хлопочет. А мальчик не успел. Он вообще ничего…
Губы у Вафина поехали вбок, он сразу отвлекся и понес ватник к своему дипломату, как будто собирался его туда упихнуть – ладно хоть пробовать не стал. Виталик подумал, что зря так завелся, но удержаться уже не мог:
– Вазых Насихович, а если государству мы, которые не успели или не смогли, не нужны – на фига нам самим оно, это государство?
Вафин все-таки открыл дипломат, вынул оттуда авоську, в которую принялся впихивать ватник, бормоча себе почти под нос:
– А шоб було, как говорится. У меня, Виталь, ты знаешь, наверное, машина есть, «ГАЗ-шестьдесят девять». Древняя такая, старше Турика, ее с завода списали, я купил, думал, смогу починить. Ну, починил, а все равно ломается все время. На дачу, на работу, за город и так далее своим ходом добираемся, она или ломается на полпути, или просто туда не едет – не заводится. Сын меня как-то спросил: а нельзя ее выбросить? А нельзя. Во-первых, деньги уплачены, жалко. Во-вторых, машина должна быть. У всех ведь есть, ну и вообще так принято. Вот иногда мне кажется, что и с государством так. На дачу, на работу, отдыхать, пожрать найти – это без него приходится. Но выбрасывать нельзя.