— Месье, — начал он, — это я во всем виноват…
Следующий взмах той же самой руки, только еще более энергичный, если вообще таковое возможно, послал диктовальщика вслед копировщику.
Тогда Кэнсоннас старательно стянул полотняные нарукавники, взял шляпу, рукавом смахнул с нее пыль, водрузил ее на голову и направился прямо к банкиру.
Глаза Касмодажа метали молнии, но до грома дело никак не доходило.
— Месье Касмодаж и Кº, — проговорил копировщик с подчеркнутой любезностью, — вы наверняка считаете меня виновником совершившегося преступления, ибо только так можно именовать бесчестье вашей Большой Книги. Но я не хотел бы оставлять вас в заблуждении. Как и во всех бедах нашего мира, виновником происшедшего здесь непоправимого несчастья стала женщина! Так что пеняйте на Еву, нашу прародительницу, и на ее супруга — дурака! Все наши горести и несчастья — только от них! И если мы маемся животом, надо винить Адама, вкусившего незрелый плод! Засим, господа, прощайте!
С этими словами артист удалился, за ним последовал Мишель; кузен Атаназ между тем бережно поддерживал распростертую руку банкира, словно Аарон — руку Моисея во время битвы с амаликитянами.[158]
Глава XIIIГДЕ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ТОМ, КАК В ДВАДЦАТОМ СТОЛЕТИИ ХУДОЖНИКУ ЛЕГКО УМЕРЕТЬ С ГОЛОДУ
В судьбе молодого Дюфренуа произошел решительный поворот. Сколь многих, не способных посмотреть на случившееся его глазами, подобное происшествие привело бы в отчаяние! Конечно, Мишель больше не мог рассчитывать на поддержку дядюшкиного семейства, но зато он чувствовал себя абсолютно свободным. Его уволили, выставили за дверь, а ему казалось, что его выпустили из тюрьмы; его, что называется, «отблагодарили», а он сам готов был рассыпаться в благодарностях. О будущем Мишель не задумывался. Вырвавшись на волю, он вдруг почувствовал, что способен на великие дела.
Успокоить юношу было не так-то просто, и Кэнсоннас терпеливо ждал, когда пройдет его радостное возбуждение.
— Идем ко мне, — предложил он юному другу, — надо же где-то спать.
— Спать, когда день только занимается! — возразил Мишель, воздевая к небу руки.
— Образно говоря, да, день занимается, — согласился Кэнсоннас, — но, в сущности, сейчас ночь, а в наше время больше никто не спит под звездным небом, да и звезд вообще-то уже не осталось. Астрономов интересуют теперь лишь невидимые созвездия. Ладно, пойдем поговорим.
— Только не сегодня, — отозвался Мишель, — ты станешь говорить мне неприятные вещи, а я их все уже слышал. Или ты полагаешь, что я чего-то не знаю? Сказал бы ты обретшему волю рабу: «Знаете, мой друг, вам грозит голодная смерть!»
— Ты прав, — откликнулся Кэнсоннас, — сегодня — ни слова больше, зато завтра…
— А завтра — воскресенье. Ты же не захочешь испортить мне праздник!
— Ах, вот как! Значит, мы с тобой так и не поговорим?
— Да нет! Что ты! Но в какой-нибудь другой день!
— Послушай, у меня идея! — воскликнул пианист. — А не пойти ли нам завтра навестить твоего дядюшку Югнэна? Я не прочь познакомиться с этим достойным человеком.
— Решено! — воскликнул Мишель.
— Может быть, мы втроем и сумеем найти выход из создавшегося положения?
— Ну что ж, согласен, — ответил Мишель, — и черт меня побери, если мы его не найдем!
— Хе, хе, — ухмыльнулся музыкант, покачивая головой и демонстрируя тем самым некоторое сомнение.
На следующее утро Кэнсоннас нанял газ-кеб и заехал за другом. Мишель уже поджидал его. Спустившись вниз, он вскочил в экипаж, и водитель тут же завел машину. Чудесное изобретение — газ-кеб, не имевший, казалось, даже мотора, стремительно мчался вперед. Подобное средство передвижения Кэнсоннас явно предпочитал городской железной дороге.
Погода стояла прекрасная. Газ-кеб катился по пустынным улицам, проворно огибая углы и без труда преодолевая подъемы, чтобы в следующий миг вновь набрать скорость и лететь по битумной мостовой.
Спустя двадцать минут кеб остановился на улице Кайю. Кэнсоннас расплатился с водителем, и наши герои быстро взобрались на верхний этаж, где жил Югнэн.
Дверь отворилась, Мишель бросился в объятия дядюшки, а затем представил друга.
Господин Югнэн сердечно принял Кэнсоннаса, усадил гостей за стол и предложил им без всяких церемоний разделить с ним скромную трапезу.
— Знаешь ли, дядюшка, — проговорил Мишель, — у меня есть план.
— И какой же, мой мальчик?
— Вместе с вами провести целый день на лоне природы.
— На лоне природы? — воскликнул дядюшка. — Но природы больше не существует!
— Истинная правда! — подтвердил музыкант. — Да откуда ей взяться!
— Похоже, что месье Кэнсоннас разделяет мое мнение!
— Целиком и полностью, месье Югнэн.
— Видишь ли, Мишель, — начал дядюшка, — для меня природа, деревня — это прежде всего чистый воздух, а потом уже деревья, поля, долины и ручейки! Но ведь и в десяти лье от Парижа нечем дышать! Мы всегда «завидовали» воздуху Лондона, и вот, с помощью десяти тысяч заводских труб, химических производств, фабрик искусственного гуано, угольного дыма, ядовитых газов и прочих промышленных миазмов мы сумели получить такой воздух, который вполне сопоставим с британским. На чистый воздух вблизи от города нечего и рассчитывать, а забираться далеко, увы, не позволяют мои больные ноги; так что откажемся от идеи подышать чем-то чистым! Останемся лучше дома и проведем день за трапезой, в уютной обстановке, плотно прикрыв окна.
К пожеланию дядюшки прислушались. Сели за стол и принялись за еду, беседуя о чем придется. Югнэн приглядывался к Кэнсоннасу, и тот, не удержавшись, сказал за десертом:
— Ей-богу, господин Югнэн, как приятно смотреть на ваше доброе лицо, когда повсюду такие мрачные физиономии! Разрешите мне еще раз пожать вашу руку.
— Месье Кэнсоннас, я знаю вас очень давно, мой племянник часто рассказывал о вас! Я также знаю, что вы — наш единомышленник, и я благодарен Мишелю за этот визит. Он молодец, что привел вас!
— О нет, господин Югнэн! Вернее сказать, это я его привел!
— Что же случилось, Мишель, почему тебя привели?
— «Привели» — не то слово, месье Югнэн, — я бы выразился поточнее: «приволокли».
— О! — воскликнул Мишель. — Кэнсоннас, как всегда, преувеличивает!
— И все-таки… — настаивал дядюшка.
— Господин Югнэн, посмотрите-ка на нас внимательно, — продолжал пианист.
— Смотрю, господа…
— А ну, Мишель, повернись, чтоб дядюшка смог обозреть тебя со всех сторон.
— Объясните мне наконец, зачем весь этот цирк?
— Месье Югнэн, как по-вашему, не похожи ли мы на людей, которых только что выставили за дверь?
— Выставили за дверь?
— Вышвырнули, да еще как!
— Вас постигло несчастье?
— Напротив. Нам улыбнулось счастье! — воскликнул Мишель.
— Сущее дитя! — только и вымолвил Кэнсоннас, пожимая плечами. — Мы, месье Югнэн, просто оказались на улице, вернее, на парижской асфальтовой мостовой!
— Не может быть!
— Увы, дядюшка, — вздохнул молодой человек.
— Так что же произошло?
— А вот что, месье Югнэн!
И Кэнсоннас принялся рассказывать о трагическом происшествии. Его манера изложения и толкование событий, его неожиданные замечания и глубокомысленные умозаключения не могли не вызвать невольной улыбки у дядюшки Югнэна.
— А ведь для смеха нет ни малейшего повода, — словно оправдываясь, произнес господин Югнэн.
— И для слез тоже, — отозвался Мишель.
— Что же теперь с вами станет?
— Обо мне не беспокойтесь, — сказал Кэнсоннас, — подумайте о племяннике.
— А главное, — вступил в разговор Мишель, — говорите так, как будто меня здесь нет.
— Мы имеем, — начал Кэнсоннас, — некоего молодого человека, у которого нет ни малейшего шанса стать финансистом, коммерсантом или предпринимателем. Спрашивается: как ему выжить в этом мире?
— Вот уж действительно проблема из проблем, — отозвался дядюшка, — и решить ее вовсе не просто. Сейчас вы назвали, по сути, все профессии, которые ныне в ходу. Очевидно, не остается ничего другого, как стать…
— Собственником… — сказал пианист.
— Вы попали в самую точку!
— Собственником! — расхохотался Мишель.
— Вот именно! Ему, видите ли, смешно! — воскликнул Кэнсоннас. — Какое непозволительное легкомыслие! Как можно так пренебрежительно относиться к профессии, столь же прибыльной, сколь и почетной! Несчастный, ты когда-нибудь задумывался, что значит — быть собственником? Какой ошеломляющий смысл заключен в этом слове! Подумать только, что человек, тебе подобный, из плоти и крови, рожденный женщиной, простой смертной, владеет частью земного шара. И все это принадлежит ему одному, неотделимо от него, как голова от тела… Никто, даже Господь Бог, не может отнять у него этот кусочек земного шара, который передается по наследству! Он вправе распоряжаться этой землей как ему заблагорассудится: пахать, бурить, что угодно строить на ней! И вода, орошающая его владения, и даже воздух над ними — все его! Захочет — сожжет свое дерево и вытопчет свою траву, захочет — выпьет свой ручей! Он может без конца повторять себе: «Вот земля, сотворенная Богом в первый день мироздания, а я — владелец частички ее! Мне, и только мне, принадлежит этот кусочек поверхности полушария вместе с возносящимся над ней на высоту шести тысяч туазов[159] столбом воздуха, которым мы дышим, и земной корой, что расположена под нами и имеет толщину в полторы тысячи лье». Владения собственника простираются до самого центра земли; он ограничен только правами такого же собственника, живущего на противоположной стороне планеты. Так вот, глупыш, раз ты смеешься, значит, ничего не понял и никогда не пытался подсчитать, что человек, владеющий только одним гектаром земли, на самом деле является собственником конуса, объемом двадцать миллиардов кубических метров! И все это принадлежит ему, исключительно ему, целиком и полностью!