Долгая пауза.
— Ну надо же.
— Да. Высокий. Дрейлинг. Похоже, проник туда без ведома сотрудников министерства, которые охраняют имение. Он был, э-э, мокрый — полагаю, забрался на территорию через ручей, который течет мимо дома.
Долгая-предолгая тишина. Странный низкий звук во тьме, как будто дикий кабан ворочается в подлеске.
Мишра вздрагивает. Когда она вот так разговаривает с ним, всякий раз кажется, что она одна в дремучем древнем лесу в безлунную ночь…
— Какие… какие будут указания, сэр? — спрашивает Мишра.
— У тебя есть надежные люди в Галадеше? — спрашивает голос, холодный и свирепый.
— Да. Я могу связаться с ними посредством Великого мороза. Я стала в каком-то смысле знатоком этого дела. «Еще бы, ведь мне приходится повторять то же самое тридцать — шестьдесят раз в день, чтобы поддерживать зеркала в рабочем состоянии».
— Они смогут отозваться быстро?
— Достаточно быстро, сэр.
— Сколько? Десять? Двадцать?
— Думаю, у меня двенадцать готовых контактов, сэр.
— Хорошо. Мобилизовать их всех.
— Гм. Всех до единого?
— Да. А у них есть доступ к сундуку с землей? — спрашивает голос. — Тому, который мы отослали заранее?
— Да, сэр, доступ есть, но… хотите сказать, что намерены встретиться с этим человеком лично?
— Да, если смогу, — отвечает голос. — У меня есть к нему вопросы… если он до них доживет. Он в Сайпуре, и это создает для меня сложности… Хоть я и стал сильнее после нашей с ним встречи, я все равно не могу распространить свое влияние далеко за пределы Континента. Но он знал Комайд. И кто-то из других вмешался, не дал мне с ним разобраться. Он ценен, я в этом не сомневаюсь. Мы должны относиться к нему с максимальной осторожностью. Скажи им, пусть возьмут сундук и подготовят все входы и выходы в имение Комайд.
— Конечно, сэр. Мне присматривать за ним через зеркало?
— Да. И если он попытается уйти, задержи его, если сможешь.
— Да, сэр. — Поскольку Ноков, кажется, так заинтересовался, она решает не говорить ему, что ее, возможно, видели в зеркале. «Разберусь с этим, если придется». — И… что касается наших людей и наемников, которых вы хотите мобилизовать…
— Да?
— Они потребуют платы, сэр.
— А-а. Ну да. Конечно. — Короткая пауза, словно он забыл об этой досадной мелочи. — Сколько? На какие банковские счета или места?
Она сообщает ему суммы и детали.
— Один момент, — говорит голос.
Опять пауза. Далеко в вышине поблескивают тусклые белые звезды — искорки света, который каким-то образом ничего не освещает.
Потом голос возвращается.
— Сделано, — говорит он. — Все, как ты сказала. Я также предоставил средства тебе, если вдруг столкнешься… с неожиданностями.
— Благодарю вас, сэр. Я приступлю к делу в ближайшее время. И, э-э, еще кое-что…
— Да?
— Министерские агенты в имении Комайд?
— Да?
— Что с ними делать?
— А-а. — Пауза. — Хм. Я не вижу другого выхода, кроме как убить их.
Мишра вздрагивает.
— Понятно. Да, сэр.
— А что же ты? Можешь предложить что-нибудь?
— Я… Нет. Не думаю, сэр. Нет, если этот человек настолько ценен.
— Да. — Пауза. — Мишра…
— Да, сэр?
— Ты все еще веришь, что наше дело правое? И необходимое?
По тону голоса она понимает, что это не допрос, а искреннее любопытство, словно он хочет узнать, что она думает.
— Я верю, сэр.
— Божества потерпели неудачу, — говорит он. — Теперь Сайпур терпит неудачу. Ты это знаешь. Это всего лишь долгий, грандиозный цикл страданий. Кто-то должен с ним покончить. Я возьму это на себя, раз никто другой не хочет. Я и не думал, что будет легко. Это испытание для меня. И для тебя. Понимаешь?
— Понимаю. Думаю, что понимаю, сэр.
— Хорошо. Это хорошо.
Потом наступает тишина. Как всегда с Ноковым, трудно сказать, когда он уходит по-настоящему.
Она открывает дверь чулана. Льется свет. Мишра одна в крошечной комнате. Только вот теперь на полу лежат три предмета, которых раньше там определенно не было.
Один предмет — большой джутовый мешок, полный серебряных дрекелей — наверное, тысяча монет или около того. Два других предмета — золотые слитки, каждый, по крайней мере, в десять фунтов весом.
Мишра вздыхает. Она ценит выплаты Нокова, потому что каждый раз он выдает ей целое состояние, — просто ей хотелось бы, чтобы он делал это в такой форме, которую проще предъявить в банке.
Сигруд очень привык двигаться через дома и пространства других людей. Он действовал за пределами обычных границ права и собственности так долго, что идея собственности исчезла и размылась для него. Если он может схватить что-нибудь или ворваться куда-нибудь, то ему трудно вообразить реальную причину этого не делать.
Тем не менее здесь, в жилище своей подруги, он чувствует, что совершает серьезное преступление.
Ее книги, старые, но ухоженные. Ее наполовину законченный рисунок: чьи-то руки — Татьяны? — чистят яблоко ножом. Стопки писем друзьям и доверенным лицам, закодированных нет, да они в этом и не нуждались: невинные вопросы и послания, всякие «как ты», и «все в порядке, спасибо», и «батюшки мои, как она выросла».
А еще есть фотографии. Сигруд наклоняется близко к одной, глядя на женщину и ребенка в ловушке за стеклом, которые обнимают друг друга и смеются, потому что необходимость позировать для фотографа кажется им невыносимо смехотворной…
«Клянусь морями, — думает он, — эта старая женщина — на самом деле ты, Шара?»
Он смотрит на ее изборожденную морщинами кожу, на седые волосы — они, конечно, побелели раньше срока. Последствия работы. Но глаза прежние, большие и темные, увеличенные за стеклами громоздких очков. Хоть Сигруд и не видел ее полтора десятка лет, он представляет себе, что Шара смотрела на мир так же, как когда-то.
Потом он приглядывается повнимательнее к девочке рядом с нею.
Это очень любопытно. Татьяне на фото лет шесть, и она явно приемная: бледная, белая кожа и коричневые волосы, подстриженные в короткий, современный боб, не оставляют в этом сомнений. Носик у нее остренький и вздернутый, он кажется Сигруду странно знакомым, но дрейлинг не может понять почему. Но ее осанка, ее платья — все так похоже на Шару, что сбивает с толку. Кажется, что эта девочка так сильно хотела быть похожей на приемную мать, что переняла все ее повадки.
И эта любовь в их глазах… Она весьма реальна. Сигруд не думает, что когда-нибудь видел такое выражение на лице Шары.
«Я не должен был сюда приходить, — думает он, пристыженный. — Это их место… Я должен был оставить его погруженным в сон».
Он продолжает идти, тихо двигаясь из комнаты в комнату.
Полупустая бутылка сливового вина. Горсть колец мокнет в чашке с чистящим раствором. Моток пряжи и вязальные крючки, нетронутые — хобби, которое выбрали, но так и не освоили. Фрагменты прерванной жизни.
Возле комнаты Шары он останавливается. Потом входит, хоть это и кажется очень нечестным. Осматривает книги на ее столе и замечает одну особенную: «Избранные эссе о божественном», автор — доктор Ефрем Панъюй.
Поразмыслив, Сигруд берет книгу, держит в руках. Потом, поддавшись интуиции, бросает книгу на стол корешком вниз.
Корешок ударяется о столешницу, переплет раскрывается. На миг страницы замирают в воздухе, словно не зная, куда упасть, но когда они разделяются…
Книга раскрывается на исписанном примечаниями развороте, который, должно быть, Шара просматривала очень часто, постепенно ломая переплет. Сигруд ухмыляется — он вовсе не был уверен, что этот трюк и впрямь сработает, — и читает:
…возможно, десятки божественных потомков, если не сотни или тысячи. И каждому потомству, естественно, была дарована область реальности, которая была связана с областями его божественных родителей. Например, Лиша, дочь Олвос и Жугова, была духом всех плодоносящих деревьев, то есть олицетворением надежды, как и ее мать, — ибо кто ближе знаком с надеждой и предвкушением, чем фермер, ожидающий урожая? — но вместе с тем олицетворением дикости и излишеств, как ее отец, словно перебродивший фрукт, рождающий вино.
Однако был один божественный потомок, чья область неясна, и его особенно страшились и боялись в Континентальных текстах — так сильно, что Божества прибегли к своей обычной тактике: они изменили историю и воспоминания, сделав так, что до сегодняшнего дня все упоминания об этом потомке исчезли. Мы не знаем ни его имени, ни происхождения.
Но кое-что нам все же известно. Во-первых, область влияния потомка была такой огромной, что каким-то образом таила в себе угрозу для всех изначальных шести Божеств. Выдвигались многочисленные идеи о том, что бы это могло быть, — солнце, смерть, возможно, сама идея движения, — но у нас нет реального способа подтвердить какую-то из них.
Как бы там ни было, изначальные шесть Божеств, опасаясь распада, поступили необычно: они ужасно изувечили ребенка, превратили его в калеку. Неясно, что именно они сделали — упоминаются как вивисекция, так и ампутация, — но с божественными существами нельзя с уверенностью отделить метафорическое от буквального. Так или иначе, это увечье, каким бы оно ни было, ужасно ослабило потомка и помешало ему снова угрожать реальности.
Мы вынуждены предположить, что с этим существом случилось то же самое, что и со множеством божественных детей: либо кадж успешно уничтожил его во время континентального холокоста, либо оно исчезло во время Мига. Но отмечу, что мы вынуждены так предположить лишь по той причине, что на сегодняшний день не видели никаких доказательств его существования. Мы мало знаем об изначальных Божествах, но еще меньше — об их детях, которые часто были слишком незначительны, чтобы о них писать, за исключением этого единственного ребенка, слишком важного, чтобы доверить сведения о нем бумаге.
Сигруд стоит в комнате Шары, словно громом пораженный.