— Что?
— Жугов, — повторяет Сигруд хриплым, скрипучим голосом. — Он был твоим отцом, верно? Ты дитя Божеств, не так ли?
Ноков темнеет лицом.
— Жугов не прощал обиды, — продолжает дрейлинг. — И, как ты, он был диким, темным существом… Я это знаю. Потому что я его видел. Я был там, когда умер его последний обломок. — Он ухмыляется. — Именно я направил корабль, полный взрывчатки, прямо ему в физиономию. Ты об этом знал?
Верхняя губа Нокова подворачивается, обнажая зубы.
— Хватит, — говорит он. — Скажи мне. Скажи все, что знаешь!
— Я уничтожил его армию, — говорит Сигруд. — Это был я. Они с Колканом ее создали, но я все разорвал в клочья единственным бортовым залпом.
— Заткнись, — говорит Ноков.
— Они были чокнутые, — не унимается дрейлинг. — Но даже чокнутым богам не по плечу современный мир…
— Заткнись! — кричит Ноков. Он хватает висящего в воздухе Сигруда и швыряет на землю, держа руками за горло. Сила удара такая, словно дрейлинг попал под поезд. — Захлопни свою поганую пасть!
«Сделай это, — думает Сигруд. — Убей меня. Убей меня раньше, чем под пыткой заставишь что-нибудь выдать».
Он едва может говорить, но ему удается смеяться, хватая воздух ртом.
— К тому времени от Жугова мало что осталось… Понимаешь, он совершил ошибку. Заточил себя вместе с Колканом — и за минувшие десятилетия они слились воедино…
— Заткнись! — кричит Ноков. Он хватает Сигруда за горло и снова бьет им об землю.
Сигруд кашляет, но продолжает:
— Твоего отца едва можно было узнать… в самом конце это существо было почти целиком Колканом…
— Да заткнись ты наконец! — орет Ноков. Его лицо искажено в подростковой ярости, он заносит правую руку, чтобы обрушить на череп Сигруда сокрушительный удар.
Сигруд думает об океане.
Он думает о лице Сигню, залитом лучами заката, в тот день, когда он и она поклялись восстановить Вуртьястан. Как он гордился ею, как она гордилась им…
«Сделай это, Ноков. Просто сделай это».
Но когда кулак противника несется на него, профессиональная подготовка берет верх: Сигруд вскидывает левую руку, превозмогая сильную боль, и пытается блокировать удар.
Рука Нокова летит со скоростью молнии.
Левая рука Сигруда поднимается…
И ловит кулак мальчишки.
Ноков изумленно моргает и таращится на свою руку, которую схватил Сигруд.
Дрейлинг хмурится, сбитый с толку. Раньше, когда Ноков его касался, это было все равно что попасть под падающее дерево или попытаться поймать дым. Но теперь левая рука Сигруда держит правый кулак Нокова, и тот определенно ощущается…
Ну, человеческим. Таким, каким и должен быть кулак совсем молоденького парнишки. И, думает дрейлинг, схватив кулак Нокова, он не испытал никакой сверхъестественной силы: уж скорее это был неуклюжий, неловкий замах подростка.
У Нокова это вызывает явственную тревогу.
— Что… Как ты это сделал? — Он тянет руку. Сигруд держит крепко. — Как… Что происходит?
Сигруд не знает. Но зато он знает, что держит руку из плоти и крови.
И он ее сжимает. Сильно.
Ноков ахает, потрясенный, и отпускает шею Сигруда, пытаясь левой рукой высвободить правую.
Но дрейлинг держит крепко. Он продолжает сжимать хватку, и его большие, жесткие пальцы ломают тонкую, хрупкую кисть Нокова.
Ноков кричит от боли. Он падает на колени.
— Хватит! — умоляет он. Мольба такая жалобная и жалкая, что Сигруд почти поддается.
«Не отпускай свой гнев, — думает он. — Помни, что он сделал с тобой».
— Хватит!!!
«Шара, — думает Сигруд. Его заполняет черная знакомая ярость. — Ты убил Шару, мальчишка…»
Он гнева он начинает скрипеть зубами и чувствует, как течет из носа кровь. Он думает о полыхающем доме Шары, о Мулагеш, старой и сгорбленной, о рассеченной шее Кхадсе, из которой льется кровь…
— Отпусти! — кричит Ноков. — Отпусти, отпусти меня!
Сигруд сжимает сильнее.
Что-то неприятно трещит в правой руке Нокова. Крик переходит в мучительный вопль. Тени вокруг них начинают дрожать.
Ноков, завывая, упирается свободной рукой в землю.
Тени распадаются.
Как будто Сигруд стоял на черной стеклянной поверхности, и она просто разбилась под ним. Он отпускает Нокова, и парнишка словно исчезает, погрузившись в первый попавшийся осколок тени.
Сигруд падает.
По крайней мере он так думает. Трудно сказать, падаешь ли ты, если с тобой не соприкасается ни единая молекула воздуха. Он понимает, что летит через какое-то темное подпространство — наверное, не ту реальность, что знает сам, но ту, где живет Ноков, через которую он перемещается. Сигруд это понимает, потому что слышал, как Шара говорила о таких вещах, когда был с нею, — но она, хоть и описывала эти аспекты реальности, забыла упомянуть, как отсюда выбраться.
И здесь ужасно холодно. Ужасно, неимоверно холодно.
«Я не должен тут находиться, — думает дрейлинг. — Это не место для смертного…»
Он смотрит вниз. Осколки разбитой тени вертятся вокруг него, многообразные оттенки черного мелькают в густой тьме.
Дрейлинг смещается и поворачивается, пытается прервать свое падение, нырнув в один из больших осколков, как в глубокий бассейн.
Он закрывает глаза и…
Устремляется вверх.
Температура вокруг него меняется: это уже не странная, леденящая пустота, а промозглая, липкая ночь. И Сигруд чувствует, что летит вверх, потому что в ту секунду, когда он проходит через осколок тьмы, гравитация яростно берет свое. Он начинает вертеться, мельком замечая окрестности — темные деревья, густой подлесок, луна в небесах, — а потом снова падает и наконец валится на холодную, влажную землю.
Сигруд лежит и стонет. Его левый бок как будто сделан из колючей проволоки. Затем что-то выскакивает из тени рядом с ним.
Он видит, как оно вертится и крутится в воздухе, и черное лезвие поблескивает в лунном свете. Он сразу узнает эту штуковину.
Дрейлинг таращит глаза, когда его черный нож высоко поднимается, а потом начинает снова падать — причем падать прямо на него. Он пытается сдвинуться, но понимает, что слишком ослаб.
Нож с глухим ударом врезается в землю футах в трех слева от головы Сигруда. Он медленно поворачивается, смотрит на оружие и испускает вздох облегчения.
Кряхтя и поскуливая, Сигруд заставляет себя сесть и осмотреться.
Похоже, он в темном лесу — и если он понимает все, что с ним только что случилось, его вышвырнуло сюда через тень высокого дерева, которую оно отбрасывает на землю у подножия.
Он вспоминает, что сказала женщина в зеркале: «Он повсюду. Он во всем. Там, где есть тьма, там, куда не проникает свет… Он тут как тут».
Он трет ноющее от боли лицо. Его представления о происходящем в лучшем случае смутные, но он подозревает, что Ноков обитает в каком-то теневом подпространстве, соединенном с каждой тенью мира. Это объясняет, как он слышит собственное имя, произнесенное где угодно на Континенте, и каким образом мгновенно перемещается в нужное место. Это также объясняет, каким образом Сигруда и его нож только что выплюнуло из тени на земле, как фермер выплевывает тыквенную семечку.
Он ползет на четвереньках к своему ножу. «По крайней мере это не самое странное, что случилось со мной сегодня».
Сигруд, дрожа, прячет свой нож. Он замерз и ослаб, и кажется, что его сердце остыло на несколько градусов, в то время как остальное тело сохранило прежнюю температуру. Он пытается убедить себя, что это просто шок или, быть может, побочный эффект травмы левого бока, где, несомненно, сломаны одно-два ребра.
«Это пройдет, — думает Сигруд, опять дрожа. Он разминает пальцы, прислушиваясь к потрескиванию костяшек. — И сегодня холодная ночь. Это пройдет».
Он мастерит костыль из деревца и, ковыляя, выбирается из леса. Судя по тому как замерзает дыхание, он где-то на Континенте, но нет никакой возможности определить, где именно.
Лес заканчивается, начинаются фермерские поля. Стога сена в лунном свете кажутся серебристыми, призрачными. Он смотрит на небо, все еще немного дрожа. Если верить звездам, он идет на запад.
Прежде чем Сигруд пересекает пастбище, он приостанавливается, снимает перчатку с левой руки и смотрит на ладонь.
Шрам блестит в лунном свете. Дрейлинг все еще помнит тот день в тюрьме, как будто все было вчера: охранники, коварно посмеиваясь, принуждали изголодавшихся заключенных брать в руку то, что выглядело маленьким камешком, твердя, что тот, кто сумеет его удержать, будет вознагражден едой. Ни Сигруд, ни другие заключенные не знали, что это был божественный инструмент наказания, известный как Перст Колкана, причиняющий невыносимую боль, соприкасаясь с плотью. Никто из них не знал, как ужасно это может им навредить.
И все же он сделал это. Он преуспел. Сигруд держал камешек три минуты, и кровь струилась сквозь его пальцы. Наградой стал вечный шрам, и ущерб от Перста Колкана так до конца и не сгладился: пусть боль и утихла немного, она не прошла совсем.
Сигруд думает, почему он сумел схватить Нокова и причинить ему вред левой рукой, а не правой. И это не первый раз, когда старая рана помогла ему: перед Мирградской битвой с помощью прикосновения Перста Колкана он сумел вырваться из чрева божественного чудовища по имени Урав.
Дрейлинг пристально глядит на свою ладонь. «Что еще со мной сделали в той тюрьме? Что еще изменилось?»
Сигруд размышляет об этом с тревогой. Потом снова надевает перчатку и пускается в путь через пастбище. Все еще дрожит и трет руки, пытаясь справиться с холодом. В конце концов он подходит к деревянному забору, за которым дорога с севера на юг. Он шагает на юг, так как на Континенте цивилизация часто находится именно там. Довольно скоро в отдалении появляется город — оранжевое гало искусственного света, озаряющее горизонт.
Он подходит к крошечному перекрестку, обнаруживает шаткий деревянный дорожный знак и читает надпись на стрелке, указывающей на юг: АХАНАСТАН.
Сигруд стонет. «Я не хотел сюда возвращаться, — думает он, ковыляя в указанном направлении. — Мне не понравился этот город, когда в кармане были деньги, а на поясе — пистолет. Он нравится мне еще меньше сейчас, когда я ранен, без гроша и по большому счету безоружен».