— Я не знала, сэр.
— Я никогда не спрашивал тебя об этом… ты всегда выполняла мои приказы, и у тебя есть полное право не отвечать, но… почему ты ко мне присоединилась? Почему ты сказала «да» в тот первый раз, много лет назад?
— Я… Я не уверена, сэр. — Она думает над ответом. — Наверное, в первый раз я произнесла ваше имя, чтобы увидеть, реально ли то, что вы предлагаете. И вы пришли, и все оказалось реальным. И мы поговорили, но… Но, когда я вас увидела, вы… кое-кого мне напомнили.
— В самом деле? — спрашивает он, удивленный.
— Да. — Она опускает голову. — Моего брата, Санджая. Его убили в Вуртьястане.
— Ох.
— Я знаю, что вы не одного возраста, сэр, но выглядите сверстниками, и… Ну вот. Вы оба… — Она долго не может подыскать нужное слово. — Вы оба верили. Во что-то. Во что угодно. А я в то время поверить не могла.
— Понимаю, — тихо говорит Ноков.
— Могу ли я узнать, почему вы спросили, сэр?
— Это сложно. Мишра, ты знаешь, что такое сенешаль?
— Прошу прощения, сэр?
— Сенешаль. Кое-что, связанное со старыми Божествами. Смертный, который наделен чудесами и благословениями Божества, а также говорит и действует от его имени. Представитель, или паладин, в каком-то смысле. Это считалось огромной честью у старых континентцев. Но есть цена. Сенешаль владеет чудесами Божества — но чудо представляет собой частицу Божества. Стать сенешалем означает поглотить эту частицу и слиться с Божеством — а на такое способен не каждый.
— Что вы хотите сказать, сэр?
Он смотрит на нее блестящими глазами.
— Я хочу сказать, что если ты сделаешься моим сенешалем, Мишра, то можешь перестать быть собой. Станешь кем-то другим. И я еще не совсем Божество. Я к этому близок. С каждой нашей победой я все ближе. Но знаю, что еще не достиг цели. Так что мне неведомо, как пройдет эта перемена.
— Я… Я понимаю, сэр.
Он некоторое время думает, потом вздыхает.
— Я не буду просить тебя об этом, пока что не буду. Но впереди нас ждет нелегкий выбор, Мишра. — Он встает. — Сообщи мне, как только что-нибудь узнаешь.
— Да, сэр. Мы услышим даже шепот о даувкинде.
— Хорошо. — Он шагает назад, во тьму. — Спи спокойно, Мишра. — Он мигает, как пламя свечи на сквозняке. Потом исчезает. С ним пропадает тьма, возвращается мягкий лунный свет, а Мишра оказывается одна в своей пустой квартире.
В темноте Сигруд видит сны.
Ему снятся воспоминания — жизнь, какой она была когда-то.
Его отец, маленький и изможденный, ждет в темном коридоре, когда Сигруд выйдет из двери. Свет факелов дрожит на каменных стенах. Воздух влажный и холодный.
Отец улыбается ему, глядя на что-то в его руках. Сигруд смотрит вниз. Он держит младенца, девочку: Сигню, которой всего-то несколько минут от роду.
— А кто тут у нас, — говорит его отец ребенку. А потом Сигруду: — А тут у нас кто?
Сигруд хмурится, заглянув в глаза отца.
— Ты не выглядишь счастливым.
Отец улыбается.
— Я счастлив. Но вместе с тем несчастен.
— Почему? Что тебя печалит?
— Я не печалюсь, Сигруд. Теперь ты узнаешь о жизни много красивых вещей. Но также много печальных.
— Например?
— Ну, для начала… — Он смотрит на внучку — она все еще спит, она все еще красива. — Теперь, когда она пришла в этот мир, твоя жизнь больше не будет по-настоящему принадлежать тебе одному.
Сигруд смотрит на Сигню, это крошечное, безупречное, хмурое существо.
Девочка открывает рот. Из него льется крик — громкий, болезненный, взрослый вопль подлинного ужаса.
Крик длится, но сцена меняется. Он в Вуртьястане, в форте Тинадеши, безумно кричит, одной рукой держа за шею девушку в военной форме, а другой вонзая нож ей в живот снова и снова, снова и снова, пока ее внутренности не начинают вываливаться наружу…
Она глядит на него широко распахнутыми глазами. Ее бледное лицо в брызгах крови — гладкое и мягкое, лицо девушки едва ли старше восемнадцати лет.
«Она была ребенком, — думает Сигруд. — Она была всего лишь ребенком».
Дрейлинг в ужасе открывает глаза. Сон закончился, и ему кажется, что он проснулся, — но он не уверен. Он завернут в одеяла и лежит на чем-то деревянном. Рядом с ним горит огонь, а вдали висит луна, огромная и яркая. И кто-то стоит над ним…
Кто-то знакомый. Кто-то маленький, худой, с сутулыми плечами и в толстых очках, которые посверкивают, отражая огонь.
— Шара? — шепчет Сигруд. — Это ты?
И засыпает.
Он чувствует, как воздух выходит из открытого рта. Его язык пересох, голова болит, а спина в силу каких-то непостижимых причин кажется исцарапанной. Но он жив.
Сигруд приоткрывает единственный глаз. Похоже, он лежит на крыльце фермерского дома Стройковой. Сейчас ночь, и он завернут в кучу шерстяных одеял, а рядом, в подобии каменной печки с дымоходом, ревет пламя. Он чувствует жар, но едва-едва.
Фрагменты сна все еще мелькают в его голове. Сигруд пытается оглядеться. Рядом с ним в кресле сидит женщина с винташем на коленях и смотрит на голые холмы. Услышав, как он шевелится, она поворачивается и смотрит на него. Это Стройкова.
— Проснулся, — говорит она. — Пить хочешь?
Сигруд кивает. Такое чувство, что он не пил уже много лет.
Стройкова поднимается и идет в дом, закинув винташ на плечо. Приносит деревянную чашку, до краев наполненную ледяной водой. Дрейлинг жадно пьет, давится и начинает яростно кашлять.
Стройкова следит за ним, ее худое, жесткое лицо неподвижно и непроницаемо.
— Что с тобой случилось?
Рассказать ей, что он был ранен и отравлен, сражаясь почти с Божеством? Сигруд решает, что это не лучший способ завязать знакомство.
— Что тебе известно? — спрашивает он и понимает, что голоса хватает лишь на шепот.
— Мне известно, что ты проник на мою землю без предупреждения, — говорит Стройкова. — И что ты выглядишь так, будто умираешь. Хоть могилу я еще не выкопала. Извини за спину. Ты слишком тяжелый, чтобы я смогла тебя нести, так что до крыльца тебя волокла Нина.
— Н-нина?
— Мой мул. Затащить тебя в дом было невозможно. Пришлось импровизировать. — Она взмахом руки указывает на огонь. Смотрит на Сигруда, и дрейлинг видит в ее взгляде жесткость, которой не ожидал. — Я, знаешь ли, тебя помню.
— Что?
— По той вечеринке в Мирграде. — Она откидывается на спинку кресла. — Я не забываю светские знакомства. Ты был там в своем просторном красном пальто, в шляпе и с трубкой. И там была она. Малышка Шара. И в ту же секунду, когда Во ее увидел, я… — Горькая улыбка. — Я почувствовала, как мир разваливается на части. Еще до Мирградской битвы. — Она снова смотрит на него, ее взгляд скользит по его лицу. — Ты… ты прекрасно сохранился, верно? Выглядишь почти таким же, каким я тебя помню. За исключением того, что не совсем похож на живого, конечно. Это ведь не может быть правильно, не так ли? Наверное, память меня подводит, и ты выглядел не так…
Сигруд смотрит на Стройкову, пока она говорит. Она все время держит одну руку на винташе. В том, как она это делает, ощущается непринужденная легкость, которая намекает, что в этих краях оружие — ее постоянный спутник. И, возможно, единственный.
Он пытается перевести дух, чтобы спросить о Татьяне, но бок болит слишком сильно.
— Лучше молчи, — говорит Стройкова. — Ты проспал весь день, и, похоже, тебе это было нужно. Кто-то обработал тебя, как дешевый кусок баранины, и ты все еще выглядишь ужасно больным. Но я не причиню тебе вреда. Шара велела проверить глаз и руку. Она сказала, что ты можешь прийти. И ты такой, каким она тебя описала. — Она касается левого глаза. — Впрочем, фальшивый глаз мне нравится. Очень милый.
Они с Сигрудом недолго глядят друг на друга. Он дышит сбивчиво и неглубоко.
— Кто-нибудь следил за тобой? — тихо спрашивает она.
Он качает головой.
— Мы в опасности?
Он кивает.
— Неужели о нашем местоположении узнали?
Он пытается пожать плечами, но сомневается, что это заметно.
— Я же говорила ей, что это ненадолго, — бормочет Стройкова себе под нос. — Я же говорила ей, что все развалится, как всегда…
В другом углу крыльца что-то звякает. Сигруд не может поднять голову, чтобы посмотреть, но Стройкова встревоженно выпрямляется в кресле.
— Дорогая, я же тебе сказала вернуться в дом и остаться там!
— А еще ты сказала мне принести вязанку дров, — отвечает тихий и мрачный голос. — Твои приказы противоречат друг другу, тетушка.
Сигруд хмурится. «Тетушка?»
— Мне не нравится, когда ты не в доме, — парирует Стройкова. — Если кто-то шныряет вокруг, ему достаточно будет сделать выстрел наугад и попасть в тебя — этого я себе никогда не прощу!
— Если овцы не взбунтовались и не научились стрелять как снайперы, подозреваю, нам ничего не угрожает.
Кто-то появляется в поле зрения, но по-прежнему держится в тени. Кто-то маленький и худой, в очках, в стеклах которых отражается пламя, — кто-то знакомый.
Сигруд потрясенно моргает.
— Ш-шара?
Он сосредотачивает взгляд. Понимает, что ошибся: хотя вновь прибывшая юная девушка ведет себя как Шара, одета как Шара и даже разговаривает немного как Шара, она явно континентка, невысокая и бледная, с курчавыми, черными как смоль волосами.
— Нет, — тихо говорит она. — Не Шара. — Поворачивается к Стройковой. — Почему он все время это повторяет?
Потом девушка приближается, выходит на свет, и он видит ее полностью. Видит ее широкое, бледное лицо, вздернутый носик, маленький рот с тонкими губами.
Он мгновенно узнает это лицо. Но не по фотографии в доме Шары, где была изображена смеющаяся шестилетняя девочка.
«Это девушка со скотобойни, — думает изумленный дрейлинг. — Та, которая спасла меня. Точная копия! Но… это же невозможно…»
— Полагаю, я должна попросить тебя представиться, Татьяна, — говорит Стройкова, вставая рядом с девушкой. — Впрочем, я и сама не представилась нашему гостю должным образом.