Таваан глядит на него сверху вниз, ее огромные, странные глаза наполняет причудливый свет.
— Начнем?
— А вы уверены, что я не превращусь в чудовище? — спрашивает Сигруд. — Как та женщина в аэротрамвае?
— Ты не будешь настоящим сенешалем, Сигруд, — говорит Мальвина. — Такого пытался создать враг — смертного с частицей бога внутри.
— Мы не настолько могущественны, — добавляет Таваан. — К несчастью.
— Но у нас есть дары, которые мы можем тебе преподнести. Однако, чтобы эти дары можно было использовать в полной мере, передавать их надо по соглашению.
— Они часть нас, — продолжает Таваан. — Так что дар можно вручить лишь другой части нас — аспекту, грани.
— И что именно это значит?
— Заблудшее дитя, — тихо говорит Мальвина. — Таков наш общий аспект, скажем так. Мы все тут скитальцы. Мы можем вручить эти дары лишь тому, кто находится в схожем положении.
Сигруд сидит в молчании.
— Ты готов? — спрашивает Таваан.
— Я не знаю, — говорит дрейлинг. Он смотрит на Шару. — Я готов?
Шара пожимает плечами.
— Скорее всего, еще ни разу в мировой истории никто не пытался предпринять такое.
— И что это значит? — спрашивает Сигруд.
— Значит, что я понятия не имею, что может случиться. Но я ни разу не видела, чтобы ты отказался от оружия, Сигруд.
Он морщится и чешет шею.
— Ладно…
— Закрой глаз, Сигруд, — говорит Таваан.
Он подчиняется. Одна из них берет его за руку — наверное, Таваан. Потом он чувствует, как холодные и жесткие пальцы прижимаются ко лбу. Затем звучат голоса. Ему кажется, что самый громкий из них — голос Таваан, но он не уверен, потому что внутри него много других голосов, словно говорит не один человек, а много, одновременно.
— Ты нас слышишь? — спрашивают голоса.
— Да.
— Ты это чувствуешь?
Дрожь внутри черепа. Кажется, пальцы проникают в мозг, достигают глубоких и темных пещер в его мыслях, царапают сокрытую там стену…
Он пытается сдержать тошноту.
— Да.
— Хорошо, — говорят голоса. — Теперь послушай. Ты должен отыскать внутри себя воспоминание, Сигруд. Воспоминание об отчаянии и потере, о надежде, которую затмила скорбь.
Вступает новый хор:
— Когда ты сбежал. Когда ты скрывался. Когда ты сражался не ради гордости и не во имя цели, но просто чтобы не погибнуть.
— Когда ты был как мы, — говорят они в унисон, громче. — Одинокий. И забытый.
Десятки голосов проносятся сквозь его разум, шепча: «Пожалуйста. Пожалуйста, помоги нам… Пожалуйста, мы ведь так долго скитались…»
И тогда он их чувствует: каждый год, каждый час, каждую минуту их мучений, этих жалких, обездоленных божественных детей, потерянных, бесцельных, бездумно ищущих убежища и тепла.
А потом он кое-что вспоминает: момент, случившийся давным-давно, когда он был юношей неполных двадцати лет. Он вернулся из морского путешествия и обнаружил родителей убитыми, а вместо дома — пепелище. Он вспоминает, как сидел на почерневшем склоне холма и таращился на пустую, заледенелую долину впереди, ощущая давящее одиночество, бессловесное уединение, в чьей тени он прожил всю свою жизнь.
«Если бы кто-то оказался рядом со мной тогда, — думает он, — стал бы я тем, кто я сегодня?»
А потом Сигруд понимает, что кое-кто ему все же помог, но понадобилось время, чтобы она его нашла: Шара Комайд. Хотя его жизнь была далека от совершенства, без ее случайного вмешательства все обернулось бы куда хуже.
И теперь, возможно, он наконец-то сумеет ей отплатить.
— Вот оно, — говорят голоса.
Внутри его черепа — огромное давление, как будто те два пальца замерли там в ожидании его ответа.
Потом звучит один голос, очень тихо:
— Это ты, смертный? Это воспоминание — ты? В этом суть твоей души?
— Да, — шепчет он. И знает, что это правда. — Да, все верно.
С этими словами его левая рука погружается в тепло, как будто он держит ее близко к огню.
— В руке твоей меч, — произносят голоса. — Ты его чувствуешь?
Сигруд хмурится. Сперва он чувствовал, что его руку сжимает другая рука — возможно, Мальвины или Таваан, — но теперь ощущение делается… очень странным. В его ладони нечто новое, и это не чужая рука, а что-то твердое, но теплое, чуть податливое, словно древесина.
— Ты чувствуешь клинок? — шепчут голоса. — Чувствуешь?
— Я… кажется, да, — говорит он, но без уверенности.
— Ты его видишь, Сигруд? — спрашивает Мальвина, ее голос тих и близок. — Ты его видишь мысленным взором?
Сигруд хмурится. Он не уверен, что это такое — «мысленный взор». Он ничего не видит в своих мы…
И все меняется.
Искра золотисто-белого света слева от него, словно пламя свечи. Золотая лента, что бьется, сверкая, на суровом ветру. Клинок, похожий на крыло желтой бабочки, что порхает в лучах света, пронзающих полог леса.
Он чувствует, как между ними возникает связь — не связь с его рукой, но связь с ним как таковым, его идеей, тем, что делает Сигруда Сигрудом.
— Инструмент, — говорят голоса, — чтобы разыскать путь среди пустых теней. Ты будешь его использовать мудро и хорошо, чтобы защитить нас и сопроводить к новому дому?
— Да, — говорит Сигруд. — Да. Буду.
— Тогда возьми меч, — говорят голоса. — Возьми его, и…
Затем раздается резкий крик боли. Тепло в руке Сигруда внезапно исчезает, давление в его черепе испаряется, и он быстро открывает зрячий глаз.
Чтобы сориентироваться, уходит несколько секунд. Таваан стоит на коленях, баюкая правую руку, словно та обожжена. Мальвина приседает рядом с нею, помогает выпрямиться. Его руки теперь пусты, а спящие тихо стонут.
— Что… что случилось? — спрашивает Сигруд.
Таваан сглатывает и трясет головой. Потом глядит на него сердито, словно он причинил ей боль.
— Внутри тебя живет что-то мерзкое, — хрипло говорит она.
— Я тоже почувствовала, — подтверждает Мальвина. Она снова бросает на него взгляд, и лицо ее обеспокоено. — Чем бы оно ни было, оно не хотело, чтобы мы связали меч с тобой. Но у нас получилось. Мне кажется, что получилось.
— Как ты можешь быть уверена? — спрашивает Шара.
— Спроси его, если он может обнаружить клинок, — говорит Таваан. — Спроси, если он там, где надо.
— Ты можешь протянуть руку и нащупать его, Сигруд? — спрашивает Мальвина. — Ты можешь найти его рядом с собой?
Сигруд не уверен, что понимает их. Чувствуя себя нелепо, он протягивает руку и проверяет пространство впереди себя, словно пытается разыскать в темной комнате ручку двери. И тут его руку словно магнитом тянет к некоему месту в воздухе…
И он возникает, как будто всегда был в его руке: короткий и тонкий клинок, словно сделанный из золота или бронзы. Рукоять его теплая, даже горячая, как будто он полежал рядом с открытым огнем.
Мальвина и Таваан выдыхают с облегчением.
— Ох, батюшки… — говорит Мальвина. — На миг я подумала, что все наши труды были зря.
— Что… это? — спрашивает Сигруд, изучая острие.
— Пламя, — говорит Мальвина. — Такое имя он выбрал для себя, когда мы его сотворили.
— Как мы уже сказали, — добавляет Таваан, — это инструмент. Он не навредит врагу, но сможет разрушить его творения.
— Он здесь, и он встревожен. Чем он сильнее, тем больше сил бросит против тебя, — говорит Мальвина. — И нас.
Сигруд перебрасывает клинок из одной руки в другую. Тот кажется достаточно плотным, совсем не таким, каким виделся мысленным взором, когда был скорее идеей, чем материальным предметом.
— Как же вы обе его сотворили? — спрашивает он.
— Не мы обе, — говорит Мальвина. Взмахом руки она указывает на спящих в кроватях детей. — Мы все.
— В наших разумах, — уточняет Таваан и стучит пальцем по виску. — Во сне. Понимаешь, мы сделали так, чтобы он нам приснился. Меня не просто так поставили во главе этого места.
— Убери его, — велит Мальвина. — Спрячь снова. Чем больше времени он на виду, тем проще врагу его почуять. Он ведь, в конце концов, божественный.
Сигруд размахивает мечом, пытаясь снова нащупать тот воздушный карман, как невидимые ножны, в которые можно было бы просто вложить клинок. Но потом что-то в его разуме включается, как будто он вспоминает движение, проделанное давным-давно: это не похоже на вкладывание меча в ножны, Сигруд скорее вдавливает его в мягкую грязь, погружая в карман в реальности перед собой. Его руки начинают движение, и клинок внезапно исчезает.
Хотя Таваан по-прежнему выглядит слабой, она кивает, довольная:
— Хорошо.
— Он будет резать плоть? — спрашивает Сигруд. — А металлы? Или только все божественное?
— Полагаю, он будет действовать как очень хороший меч, — говорит Мальвина, — и он не сломается. Но его основное применение — против врага. А против защиты Олвос он не годится. Она куда сильнее нас.
— Что случится, если я его выроню? — спрашивает Сигруд. — Или если его кто-то украдет?
— Он тебя не покинет и не станет служить кому-то еще, — говорит Мальвина. — Разве что ты сам отдашь. Он подчиняется твоей воле.
Сигруд кивает, впечатленный.
— Я могу привыкнуть к божественным безделицам.
— Не надо, — говорит Таваан. Она выпрямляется, трясет рукой, словно та еще болит. — Там, откуда он явился, больше ничего нет. Пора идти.
Вчетвером они подходят к камину, огромному, старому и темному. Пока они идут, Сигруд понимает, насколько произошедшее утомило Шару: она кажется слабой и постоянно моргает, словно борясь с обмороком.
— Знаешь… Я спрашиваю себя, изменит ли это хоть что-нибудь, — говорит она.
— Зачем же еще нам это делать? — спрашивает Сигруд.
— Я имею в виду жизни обычных людей, — объясняет Шара. — Мы ведем свои закулисные игры в коридорах власти… но для людей на улицах мало что меняется. Они живут, полагаясь на милость людей вроде нашего врага… и вроде меня. Я переживаю, что Винья была права.
— В чем? — спрашивает Мальвина.
— В том, что власть не меняется. Она просто меняет одежды. Божества творили реальность для своего народа. А когда их не стало, освободившееся место заняло правительство. Мало кто может на самом деле выбирать, как ему жить. Лишь немногим хватает силы р