Ее назовут Матерью Будущего.
Сигруд просыпается и чувствует запах холодного ветра, дрейфующий через каюту.
— Мы в Вуртьястане? — каркающим голосом спрашивает он.
Ивонна, занимающаяся его повязками, изумленно замирает.
— Довольно близко. Как ты догадался?
— Выведи меня на палубу, когда будем проходить через него, — говорит он. — Когда нам позволят пойти дальше.
— Этому не бывать, дорогой. Ты сидеть не можешь, не говоря уже о том, чтобы встать и отправиться наверх.
— Я это сделаю, — угрюмо говорит Сигруд. — Буду рад принять твою помощь, если ты ее предоставишь. Но если нет, я все равно это сделаю.
Ивонна и Тати обмениваются взглядами, но молчат.
Их проныре-капитану приходится кое с кем быстро поговорить и, наверное, еще быстрее подкупить кое-кого, чтобы портовая служба Вуртьястана их пропустила, но после нескольких напряженных минут старая грязная яхта продолжает путь. Ивонна — морщась, с неохотой — помогает Сигруду сесть в постели. Боль жуткая. Мир вертится, его тошнит. Он вспотел, он трясется и совсем не уверен, что сможет заставить свои ноги делать то, что нужно.
Но ему это удается. С помощью Ивонны и Тати он поднимается на палубу, стоит под темным ночным небом и смотрит на восток, пока они покидают Вуртьястан.
Он чувствует запах холодных северных ветров и соленого воздуха. «Сколько же времени минуло, — думает он, — с тех пор, как здешние ветра проходили через мои легкие?»
На берегу светло от строительства, от промышленности, от жизни, торговли и движения. Этот город перестал представлять собой скопище жалких, грубых лачуг, жестокое, смертельно опасное место, каким был когда-то. Теперь люди едут в него, преодолевая множество миль, а не стремятся его избегать.
— Это сделала моя дочь, — слабым голосом говорит Сигруд, кивком указывая на огни на берегу. — Она это сделала. Все это случилось благодаря ей.
Две женщины поддерживают и обнимают его, пока он наблюдает, как Вуртьястан исчезает вдали.
— Она это сделала, — шепчет он, словно желая, чтобы мир услышал и заметил. — И я очень ею горжусь.
Это не будет длиться вечно, он знает. Даже это не будет длиться вечно.
Но некоторое время продлится.
Сигруд просыпается от звона кастрюль и сковородок, негромкого веселого пения и запаха дыма.
«Где я?»
Он открывает глаза и видит над собой серый каменный потолок. Откуда-то доносится запах сосен, и он слышит что-то еще — шелест волн, недалеко.
У него уходит много времени, чтобы вспомнить. Он на дрейлингских берегах, вернулся на родину, которую покинул так давно. Ему было трудно следить за происходящим и все понимать, пока он был в лихорадке на борту…
— У тебя снова этот смущенный вид, — говорит кто-то у двери.
Он поворачивает голову и видит, что там стоит Тати и неуверенно ему улыбается.
— Правда? — спрашивает он. Голос ужасно охрип.
— Да. Опять собираешься спросить меня, где мы? Где лодка? Какой сегодня день?
— Я не знаю, какой сегодня день, — говорит Сигруд. — Но я помню… мы на дрейлингских берегах. Да?
— Да. В доме, который твоя… э-э… твоя жена приготовила для нас.
Он хмурится. Эта часть памяти окутана туманом. Он помнит, как Ивонна где-то сошла на берег и вернулась с какими-то новостями — видимо, они вдвоем все устроили. Постепенно в памяти проступает дом: просторный, почти дворец, расположенный уединенно, среди холмов. Надежное место, чтобы три беглеца спрятались там, пока мир приводит себя в порядок.
— Где Ивонна? — спрашивает он.
— Готовит. Она этим весьма увлеклась. Но, э-э, получается пока не очень.
— Да. Теперь я вспомнил, какие бульоны она варит для меня… — У него вытягивается лицо. — Очень непросто быть вежливым по этому поводу.
Тати садится рядом на кровать и улыбается.
— Но ведь тебе лучше. Ты помнишь больше. Наверное, ты стал сильнее. Ведь так?
Сигруд слабо улыбается ей в ответ.
— Это я тоже вспомнил.
— Вспомнил?
— Да. Настал момент, когда ты приходишь и говоришь мне, что увидела в лесу снаружи.
Тати смеется.
— Верно! Очень хорошо. И на этот раз я не стану рассказывать тебе ту же самую историю в очередной раз. Расскажу кое-что новое. — Она говорит ему, как исследовала лес, холмы и побережье, и особенно — о своих новых знакомых. — Там полным-полно детишек из деревни, что дальше по дороге, — взволнованно продолжает она. — Они приходят на берег каждый день, чтобы порыбачить, и они показали мне пещеру, Сигруд, настоящую пещеру!
Сигруд смотрит на нее с улыбкой. «Я так легко забываю, — думает он, — что она по-прежнему всего лишь дитя».
— Я бы хотел это увидеть, — говорит он.
— Что, пещеру?
— Нет. Тебя на берегу. — Он размышляет над этим. — Думаю, сделаю это завтра. Да. Я завтра пойду с тобой.
Она смотрит на него неуверенно.
— Ты… ты точно этого хочешь?
— Ты же сказала, что мне становится лучше.
— Но… ты действительно можешь встать с кровати?
— Я в этом уверен, как никогда. Разыщи мне трость, и завтра мы с тобой прогуляемся. — Он улыбается. — Я буду здесь утром, буду ждать тебя. Не подведи меня.
Тати крепко держит Сигруда за руку, пока он, хрипя и шатаясь, ковыляет по садовой дорожке к опушке леса.
— Тетушка с меня шкуру спустит за это, — говорит она. — Точно спустит, помяни мое слово.
— Пусть лучше спустит с меня, — отвечает он. — Меня проще поймать. — Кашляет, сглатывает, шмыгает носом и сосредоточивается на следующем шаге.
— Уверен, что хочешь это сделать? Правда?
— Я вырос у моря. Это мое право. И мое право увидеть, как моя подруга им наслаждается. Не отказывай старику в просьбе. Это грубо.
Тати помогает ему медленно, очень медленно забраться на холм, за которым простирается море, — на один шаг время от времени уходит почти минута.
— Уверен, что справишься?
— Я одолевал высоты повыше, — говорит он. — В конце-то концов. Ты там тоже была.
— Я не заметила.
— Как и я в общем-то.
Они продолжают подниматься по склону.
— Я поступила правильно, Сигруд? — спрашивает Тати с внезапным беспокойством. — В башне, когда я была… кем-то другим. Я переживаю из-за этого. Я могла, я могла бы…
Он вспоминает слова Шары: «Мало кто может на самом деле выбирать, как ему жить. Лишь немногим хватает силы решать, какой будет их реальность. Даже если мы победим — изменится ли это?»
— Ты сделала то, на что мало кто отваживался, — говорит Сигруд. — Ты отказалась от власти и дала людям выбор, которого у них никогда раньше не было.
— Но как они теперь поступят?
— Думаю, — говорит Сигруд, — по-человечески. Как всегда. К добру или к худу.
Его трость погружается глубоко в землю, такая та плодородная и влажная. Воздух холодный, потрясающий. Над ними возвышаются деревья.
— А я ведь их рубил, знаешь ли, — указывает он на деревья. — Глупый способ зарабатывать на жизнь, не так ли?
— Мы почти пришли, — говорит Тати. — Почти.
— Я знаю. Я его слышу.
Они достигают вершины небольшого холма, и Сигруд видит.
Море не изменилось. Море никогда не меняется, как и блуждающая линия, что отделяет его от побережья. При виде этого зрелища его душа радуется — но вместе с тем печалится.
— Это прекрасно, верно? — с трепетом говорит Тати.
— Верно, — отвечает Сигруд. — Может быть, это самый прекрасный вид на свете. Однако он мог бы стать еще прекраснее.
— Что ты имеешь в виду?
Он машет рукой в сторону берега.
— Ступай и поиграй. Как раз это и нужно, чтобы дополнить пейзаж.
— Ты уверен?
Сигруд, кряхтя и дыша со свистом, медленно садится и прислоняется к дереву, лицом к морю.
— Я тут посижу. Иди. Не трать на меня свои секунды.
— Это не трата, Сигруд, — укоризненно говорит она.
Он ей улыбается.
— Я знаю. Иди.
— Ты не замерзнешь?
— Не замерзну. Иди и получи удовольствие.
— Ладно. Я скоро вернусь! Обещаю! — Она легко сбегает по камням к берегу.
Он смотрит, как она мчится вдоль волн навстречу трем подросткам, которых он не знает. Судя по жестам и поведению, они очень хорошо знакомы друг с другом.
— Значит, ты у нас светская львица, — говорит он.
«Славно. Нужно, чтобы в ее жизни было побольше людей».
Сигруд прислоняется к дереву. Лес звенит от далекого птичьего пения и эха волн. Уже позднее утро, солнце достигло той части небосвода, откуда его лучи больше не пронзают кроны сосен под поразительным углом, но день все равно великолепный.
Мирный день. Ни угроз, ни опасностей.
«Я это сделал, Шара, — думает он, глядя на море. — Мы это сделали».
Он смотрит на дерево над собой. Кусочек самого времени, затвердевший и медленно прирастающий, стремящийся к яркому синему небу в этот прекрасный день.
Сигруд тянет руку в сторону и ощупывает шероховатую кору, корни, зарывающиеся глубоко в землю.
«Интересно, что же ты видело? Что ты видело? И что еще увидишь?»
Он пытается это вообразить. Пытается представить себе былой мир и мир грядущий. Тот, в сотворении которого он немного помог.
Он смотрит вниз. По берегу к нему идет девушка. Солнце светит ярко, отражается от волн позади нее, и деталей не разглядеть, но ему кажется, что она блондинка. И носит очки?
Женский голос — возможно, голос Шары — шепчет ему на ухо:
— Ты можешь в это поверить?
Сигруд закрывает глаз.
Татьяна Комайд поднимается по склону, приплясывая и лучась от восторга.
— Детеныши тюленя! — кричит она. — Чуть дальше на берегу детеныши тюленя, Сигруд! Я их видела!
Она поднимается на вершину и озирается, пытаясь вспомнить, где оставила своего друга. Потом видит его большое тело у самого толстого дерева: одна рука на трости, а другая касается ствола — жест до странности мечтательный, словно прикосновение к человеку, которого любишь давным-давно.